ИЗЪЯВЛЕНИЕ
В Гадояде, в стране стеклянной царствовал некогда сильный и могучий царь по имени Гог с царицей Магогой. Родила ему царица шестерых сынов и таких красавцев — загляденье.
Славно царство Гогово, не сосчитать в нем богатств, золотой казны и скота и тучных нив.
Привольны поля хоть туда, хоть сюда, хоть инаково — — не окинет глаз; там пахали железной сохой до самого моря, вышина борозды — целая сажень. А лес, что в небо дыра, ни одного деревца кривого в лесу. Завернулись золотые бережки по рекам и по светлым озерам.
Дивности исполнена стеклянная страна, только было б все поживу, подобру да поздорову.
Так и было все поживу, подобру да поздорову: ели, пили, кручины над собой не ведали.
И вот в некое время, как снег на голову, нашло на царство страшное войско комариное, ввалилось в Гадояд, пошло потоптом: хочет голодное крови пососать.
Скликнул царь князей, бояр, дружину и всяких людей, ударил всей силой и одолел войско комариное, так что ни капельки крови не попало в голодную глотку, а старого комара, начальника комариного, в темницу посадил заключенную, в яму глубокую.
И взмолился из темницы старый комар, говорит царю:
— Дай мне твоей крови пососать, а то запечется тело твое, что еловая кора, погибнешь сам, и все твое царство погибнет, дай мне твоей крови пососать.
Слыша такие слова и угрозы, разгневался царь, шлет палачей, велит казнить комара немилостиво.
И день казнят и другой казнят, — выломали руки, выломали ноги, порют грудь по живот, — три дня казнят, не могут извести; на третьей вечерней заре извели комара, — погиб комар.
На третьей вечерней заре из-за холодных гор показалась Вещица:
— Эй, Гог, выведи детей своих к холодным горам, зарежь детей, нацеди горячей крови их, помажь голову старому комару, эй царь!
Посмеялся царь словам Вещицы, устроил пир на весь мир и пировал всю ночь.
А наутро не стало царских детей.
Схватился наутро царь, посылает в погоню гонцов. И вернулись гонцы, не вернули царских сынов.
С той поры всякой ночью — на молоду и под полн, на перекрое и на исходе месяца — показывалась Вещица из-за холодных гор.
И горе тому, на кого упадал ее глаз: она смыкала уздою уста, высасывала душу и только одни оставляла глаза на немилый свет, на постылую землю.
И горе тому, кто отзывался на ее оклик: она входила и ложилась в сердце и щемила сердце неведомой тоской, недознаемой грустью, недосказанной кручиной, и тот кручинный с утра до вечера кидма кидался из дверей в дверь, из ворот в ворота, из села до села — на погост.
И горе тому, кто в напущенном сне любился с ней: бросалась она в голову, в тыл, в лик, в очи, в уста, в сердце, в ум, в волю, в хотенье, во все тело и кровь, во все кости и жилы. И думать тому не задумать, спать не заспать, есть не заесть, пить не запить. Тот нигде пробыть уж не мог и мыкался всю свою жизнь, ровно бы червь в ореховом свище.
Стало все с толку сбиваться, настало лихолетье, задряхлело царство Гогово, расползался Гадояд: в коробах да амбарах заводились мертвые мыши, не рожалось младенцев, — подкатывала рожаницам порча под сердце и лежала там, как пирог.
Призывал царь колдунов.
Страшные колдуны водились в стеклянной стране: знали они порчи временные, и вечные; временные, которые отговариваются заговором, и вечные, которые остаются до конца жизни. Знали они, как занимать чертей, — посылали чертей вить веревки из воды и песку, перегонять тучи из одной земли в другую, срывать горы, засыпать моря, дразнить слонов, которые поддерживают землю, но на такое не могли пойти — не могли осилить Вещицы, вернуть царских сынов.
Ходил царь по указу колдунов пешком в Окаменелое царство ко Скат-горе, ел там царь пену с заклятых гробов, силы набирался богатырской, да только попусту.
Всякой ночью — на молоду и под полн, на перекрое и на исходе месяца — клала Вещица тело под ступу и летала бесхвостой сорокой, спускалась в трубы, похищала детей из утробы, а на место их клала головню либо голик либо краюшку. Сама разведет огонек на шестке, там дите и сожрет.
И, до зари налетавшись бесхвостой сорокой, на заре одевала Вещица тело и за зарю до белого дня плескалась в море, пела свои вещие песни. Кто ее слышал, навеки становился негодным.
Сидел царь с царицей в золотом дворце на двойных запорах, за крепкими стенами да глубоким, вострыми торнами утыканным рвом, ночи не спали — не соби-лось — горькую думу думали, тужили о потерянных сынах своих да молили Бога, чтоб дал им еще дите последнее — наследника царству всему. И услышал Господь молитву их, исполнил царскую просьбу: в одну из ночей понесла царица.
Не успел царь от радости опомниться, не успел пир отпраздновать, не допил турий рог сладкого меда, как из-за холодных гор показалась Вещица.
— Эй, Гог, выведи живьем мне к холодным горам царицу твою, эй, царь!
Помертвел царь, невмочь опомниться.
А над дворцом, напырщив перья, красный птичищ каркал черным граем.
Собрались тут князья, бояре, дружина и всяких людей многое множество; вот они шушу-шушу и решили: поналечь всей силой, а не дать в обиду страну — поправиться с Вещицей.
И в одну ночь построили вдали от жилья башню из мрамора, оковали ее гвоздием железным и залили оловом, так что ни снаружи, ни изнутри невозможно проникнуть.
В этой башне затворилась царица с одной старой старухой, которая должна за печками глаз держать и закрывала б печки каждый вечер с молитвой и плотно, чтобы, как ненароком, не залетел в трубу Нечистый Дух.
И все шло хорошо, лучше и не надо в это страшное лихолетье.
Когда пришло время рожать, и родила Магога царевича, — Сисиний, родной брат Магоги, великий воин, побивший много побоищев, победитель Пора, царя индейского, возвращаясь в Гадояд, вздумал в ту пору навестить сестру, подъехал ночью к башне и просится пустить его.
Не хотела Магога пускать брата, боялась, не стряслось бы беды, но Сисиний повторял свою просьбу и молил царицу.
Бурная ночь была, всколыбалась сильная вода, сек дождь до кости, просвистывал ветер все уши, и молния, бреча, клевала землю.
И вот, когда отворились двери, поднялась из бури Вещица, вошла в горло коню, проникла с конем в башню, и в полночь похитила сына Магоги, умчалась за холодные горы. Так и не стало царевича.
Растужилась, раскручинилась царица, плакала Магога, жаловалась на брата Сисиния. Крепкой тугой ущемленное сердце неуимчивое проклинало. Сотрясалась башня от вопля и проклятия.
И снова черным граем каркал красный птичищ.
Ужахнулись Гог и Сисиний.
Поднявши руки к небу, стали просить у Бога дать им власть над Нечистою, поймать ее; и по молитве, сев на коней своих, погнали через пропасти за холодные горы.
Вот они гонят три зари без устали, — взмылены кони, не напоены; на третьей заре напал на Сисиния глубокий сон. И едут они врознь: Гог впереди, Сисиний за ним в глубоком сне.
Шагом проехали много длинных верст, стало уж солнце за лес заходить, стала туманами ночь заволакивать пустынный путь, и взбесился вдруг конь под царем, бьет копытом, дрожит, нейдет, и чем дальше, тем бешеней.
И видит царь сквозь туманы бабу на болоте, бултыхается баба, молит о спасении.
Ударил Гог коня, направил прямо на болото, хвать бабу, и вытащил.
А баба вдруг и говорит:
— Я не баба, я Смерть, прощайся с кем хочешь.
И стал царь просить и молить Смерть пощадить его:
— Было у меня царство и обилье всего, жил я, не тужил, — все прахом пошло, было у меня шесть сынов, в одну ночь погибли все, народился последний сын — царству наследник, и его не стало…
Не приняла Смерть моленья пустынного, ничего не ответила.
Слез царь с коня, стал перед конем на колени. И конь на колени стал.
Тут надоело Смерти ждать, скосила она голову царю и, взвыв, пошла по болоту в поле-поляну к шелому скатному в свои чертоги.
Проснулся Сисиний, кличет царя, а царь мертв, не может подать голоса, и царский конь в болоте по губы, не может выдраться.
Повздыхал Сисиний, чудным образом помолился и, боднув коня, поскакал один в путь.
Путь полунощный — путь на девять зорь по трем тропам за холодные горы.
За холодными горами под травой красной, белой и черной, под мозгами детей — бесное гнездо Вещицы. Так проехал Сисиний без отдыха на своем наступчитовом коне три зари и видит, идет по пустыне некая женщина: она шла по пустыне, блеща огнем, длинные до пят волосы крыльями горели за ней, и от всего тела ее пыхало пламенем…
— Кто ты, откуда, и как имена твои? — крикнул Сисиний Диаволу.
— Я крыло Сатанино, я — Вещица, — и, захлебнув глазами Сисиния, прожгла его насквозь, так что золото расплавилось на нем.
Тогда Сисиний, вздернув коня, схватил ее со всего плеча за волосы и, сбив в мяч, стал бить и колоть ее, требуя выдать царских сынов.
Она же завопила гласом великим, прося отпустить бить ее, но Сисиний наносил ей удар за ударом и с каждым ударом давал ей по три тысячи ран.
— Я пожрала их, — воскликнула Вещица.
— Так изрыгни.
— Изрыгни сперва на ладонь матернее молоко, которое ты сосал.
И, помолившись, Сисиний исполнил: изрыгнул на ладонь матернее молоко.
Тогда, пораженная чудом, сдалась Вещица, — изрыгнула всех семерых царевичей, сказала Сисинию:
— Клянусь тебе, святый Божий, кто напишет двенадцать с половиною имен моих и будет при себе носить, тот избавится от меня, и не войду я в дом того человека, ни к жене его, ни к детям его, пока будет стоять небо и земля во веки. Аминь.
— Скажи же, проклятая, имена твои!
— А имена мои суть: Мора, Ахоха, Авиза, Пладница, Лекта, Нерадостна, Смутница, Бесица, Преображеница, Изъедущая, Полобляющая, Негрызущая, Голяда.————
Тут сия история конец восприяла.
А.М.РЕМИЗОВ
