Голоса предков, голоса мертвых управляют обществом живых — к ним обращаются для легитимизации доминирования, их именами говорят в учебниках и храмах, они говорят памятниками на площадях городов и погибшими солдатами мемориалов.
Они функционируют, как отчужденные объекты в рамках регуляризованных гражданских некрокультов — от индивидуализированного культа кладбищенских захоронений до централизованных культов национальных символов и неизвестных солдат.
Каждый из этих объектов функционирует в рамках заранее заданного и утвержденного ритуала утверждающего иерархию, выделяющего автономное пространство мертвых отделенное и имеющее принципиально иную природу, нежели пространство живых.
В этом пространстве мертвые обретают свой собственный неизменный статус — субъекта выражения скорби, оказываются зачастую частью монопольного и тотального контекста — будь то собственность родственников, тем самым редуцируя все свое прошлое сушествование до рамок ограниченных патриархальными ценностями рода или же становление объектами национально-государственного культа столь же редуцирующее их до эпизодов, обусловивших их ценность для этатистских мифов.
Тем самым, несмотря на распространенность религиозных представлений о «жизни вечной» и частом присутствии соответствующих обрядов в похоронных ритуалов, мертвые оказываются отчуждены от нее — исчезая из социального пространства в качестве действующих субъектов. Это качество остается доступным лишь для утвержденных религиозными организациями в качестве «святых» — статуса дозволяющего действие субъекта и после его смерти.
Централизованное государство, гражданские культы и организованные теистические религии съели живой мир духов и мертвых.
Попытка вернуть их к жизни становится покушением на гражданские и религиозные институты сакральности и карается безумием. Именно об этом нам говорит случай Анатолия Москвина — человека делавшего мертвых равными.
Как правило, я спал на этой могиле и смотрел, есть контакт или нет. Сначала я выкапывал только тех, с которыми есть контакт, но потом уже выкапывал абсолютно всех, чтобы разобраться, почему есть контакт, почему нет контакта. Детей, которые мне нравились, я сушил, воскрешал, и приносил к себе домой.
Он говорил с ними и возвращал тела и место в обществе тем, кто откликался на его зов — так как возвращают, хотя и в очень локальном временном промежутке, их до сих пор немцы Сибири, совершая Totenhochzeit — свадьбы покойников, малагасийцы во время праздников фамадихана и многие, многие другие народы по всему миру.
Но освященные властью традиций ритуалы — не то же, что творческая работа с сакральностью, которая приносит в окружающее — новое измерение творчества — отличающее Работу Анатолия от традиции и модернистского гражданского ритуала. Измерение параллельное культуре модификации тела от татуировки до Modern Primitives — Факира Мусафара и многих других — вернувших в модернистский европейский мир инициатический ритуал — который отныне стал непрерывным творческим актом. Параллельное транс* и квир-культуре — вернувшим в европейскую гендерную бинарность множественность гендерных ролей и статусов исчезнувших под властью монотеизма и модернистских биоцентричных дискурсов — и вновь возродившихся — не в жестких статусах, но в текучих программах непрерывного переизобретения себя.
Параллельное магии и религии — прорывающимся через монотеистическую и сциентистски-модернистскую завесу — в бесконечно вариативное пространство религий new age, неоязычества и магических практик новейшего времени.
Создавая новое измерение в пространствах общественной и частной власти — она вызывает ужас и отвращение у тех, кто не готов ставить окружающее под сомнение.
У тех, кто не готов видеть на месте человека власти и подчинения, человека ритуала и действия, человека единого и разграфленного на клеточки мира — человека творчества и игры, изменения и неясности, мира множественного, сложного не обладающего, единым, заранее данным описанием.
У того комплекса социальных институтов, который оказывается направлен на охрану монотеистического и модернистского консенсуса — государственной власти, централизованной религии, исполняющей функции управления и подавления науки.
Кукла. Игрушка для ребенка — ставшая им самим — вернувшимся в мир иным — чем раньше и чем «принято» образом. От куклы-образа из магических обрядов мировых культур — к сюжету о «некроманте» из фентези современности.
И к Анатолию Москвину, который сделал сюжет реальностью и окружил себя возрожденными мертвыми, говорящими, выражающими себя в своей форме, одежде, характере.
К человеку, который оспорил власть общества, родственников, гражданского и религиозного ритуала над смертью и оказался за это приговорен к безумию — принудительному «лечению» в психиатрической «больнице».
К тому, кто дал новое измерение консервативной революции — независимое от правых и левых ее архитекторов. Революции — как всегда не возвращающей мир в образ прошлого — но возвращающей прошлое в будущее.
Иное тело. Иной гендер. Иное мировоззрение. Иная смерть.
Свободный — верни Анатолия Москвина.
Свободная — продолжи его дело.