Конструирование “краденохлебства” исходило и происходило из соскальзывания (бегства от). В этом мы, как оказалось, были близки концептуалисту Пригову. Михаил Ямпольский заметил у Пригова подмену идентичности – ролями. “Но роли эти совсем не релятивистские, не деконструктивные и, по существу, не постмодернистские”. Вот здесь мы и остановились (или нас попытался остановить участковый?). Далее последовало молчание, длившееся около десяти лет.

Конструирование новых текстов вокруг смерти Кулия – этим грозит нам современность, т.к. все остальные возможности оказались перекрыты. Судьбой, цензурой, самокритикой. Кулий раскрывает могилой возможности для текста. Если за гробом нет песен, то и печальны похороны наши!

Господин Ильинов как-то обозначил свои тексты как набор отсылок/гиперссылок на важные для него вещи – ничего необычного для Деррида, но большое откровение для автора. После таких откровений может исчезнуть способность к чистописанию.

Дятька Вагтерей, оказавшись в тюрьме, обозначил второй пункт назначения, ожидая наших писем в Зону. Пространство текстов заколебалось между могилой и изолятором.

Ямпольский определяет зону, “как место деконструкции понятий, крушения метафизики, место критики, в котором Бог, человек и природа перестают противостоять друг другу подобно внешнему и внутреннему.

Зона, вообще говоря, – это такая область неопределенности, которая выходит за рамки всякого эклектизма, всякого взаимодействия систем”.

Письмо в могилу – немое письмо, остановленный крик, письмо в зону – выверенный текст, предназначенный для взгляда Другого, как если бы его писал сам Другой. Чистейшее растворение автора в тексте, самоустранение, мимикрия в немоту, где письмо – след на песке, оставленный несуществующим туристом (туристом, застрявшим в воздушной яме – он вроде бы вылетел, но ещё не долетел, при полном попустительстве радаров). Мистическая поведенческая модель, но без исихазма и без надоевшего всем “ухода в лес” Юнгера. Зависание в невидимом спектре неопределенной частицей в меланхоличном предвкушении раскрывающейся динамики нового поля текстовой возможности. Кстати, совсем не очевидно, что такая возможность должна появиться.

Имена “краденохлебских” Отцов не связаны с Богом через Логос, производство текстов здесь было подчинено Интернет-машине, генерирующей всевозможные ссылки (по Ильинову); отрезанный от генератора ссылок, Алан Кулий был нем, ограничивая словарный запас самым необходимым, а единственный сборник текстов в его квартире – “Рубаи” Хайяма – спокойно лежал в отхожем месте, где всяк его мог подержать, полистать, вырвать лист…

Слово вышло из немоты и в немоту вернулось. Кулий, будучи нашим Логосом, сделал точно так же. Мы остались с открытыми ртами у раскрытой пасти могилы.

Письмо, отправленное в зону, благодаря интернет-сервису, имеет природу гиперссылки, само отправляется в ссылку, будучи “сосланным”, подверженное перехвату, тиражированию и имеющее несколько адресатов, оно распыляется подобно капле воды, прошедшей через пульверизатор. Теперь попробуй вообразить, что это была капля ртути…