Окна его квартиры выходили непонятно куда. Все подоконники, тесно уставленные горшками, тазиками, банками, держали на себе странную мешанину из невиданных ранее человеком представителей флоры. Невиданными они стали потому, что за неимением доброго садовника в доме, да и просто рачительного хозяина, растения выродились, мутировали и вступили в опасный симбиоз с насекомыми, плесенью и грибами. Возможно, то, что мы принимали за “оконные” виды, было результатом сложного извращенного мышления этой полу-мыслящей коричнево-зеленой копны, научившейся транслировать образы своего больного разума.
Весной и летом форточка приоткрывалась, но мы не слышали ни голоса шарманщика, ни гула моторов из гаражей, ни лая соседей. Мало кто из соседей знал, что самая интересная квартира в их доме – восьмая. В ней много лет жил не только Алан Кулий с мамой, но и попугайчик и кошка Муська. Попугай перелетал с края настенного ковра на шкаф и ронял за собой жидкое говно. Попугаю иной раз приносили самочку, но та быстро умирала, успев перед тем добавить своего помёта и на кресло, и на ковёр. Песен эти птицы не пели. Потом сдох и попугай. То ли от старости, то ли от мужской тоски. В углу всегда стоял стол, покрытый целлофаном и стеклом. Между целлофаном и стеклом лежала фотография группы Judas Priest, хотя музыка Роба Хэлфорда никогда не звучала в этой квартире.
Отца семейства никто не помнил. Вроде был, а потом где-то умер.
Иногда приходили гости. Зачастую этими гостями были мы.