В своих психологических изысканиях Зигмунд Фрейд первым дал более-менее точную характеристику подсознательному (позже – бессознательному).
Открытие этого океана, сдерживаемого от затопления искусственных, социально ориентированных садов осознанности плотиной общественной цензуры и репрессии, поставило перед ним необходимость создания «науки об иррациональном» (1). Именно такой постановкой вопроса и объясняется та популярность, которую имела философия Ницше у психоаналитиков.
Современный миф о Психее. Бахофен и психоанализ
Как и Бахофен, Фрейд был убеждённым эволюционистом. Формируя концепцию эдипова комплекса, он, в целом посредственно знакомый с античной мифологией, почти вслепую, по книгам Моргана, Макленнана и Фрэзера, таких же сторонников универсальной социальной эволюции, связывает античное мифотворчество с психологией. Миф в контексте психоанализа – отражение психологических процессов, существовавших в рамках культуры, которая достигла огромных высот в рамках своей нарциссической организации (2).
Эдипов комплекс и комплекс кастрации становятся в психоистории Фрейда движущей силой исторических процессов.
Зигмунд Фрейд, 1905 г.
Первый из них, эдипов комплекс, ведёт, в зависимости от его приятия или неприятия, к двум диаметрально противоположным следствиям. Подчинение либидинозному порыву ведёт к отказу от собственного Я через попытку вернуться в материнское лоно через половой акт, удовлетворяя самую глубинную жажду к жизни. Для подтверждения непреходящего характера такого влечения Фрейд и использует миф о царе Эдипе. Впрочем, такая трактовка, как справедливо замечает Юнг, – это пусть и не ошибочная, но чрезвычайно плоская трактовка этого мифа. «Подобный взгляд, – как размышляет он о пансексуализме в теории Фрейда, – должен был бы привести к тому, что рассуждать о Кёльнском соборе нужно в отделе минералогии на том основании, что он состоит из камней» (3).
Другой вариант психоисторического развития – кристаллизация собственного Я как влечение к смерти. Более того, по мнению Фрейда, это противостояние в психологии конкретного индивида изначально восходит к самому́ возникновению жизни, когда органическая жизнь, зародившаяся из неживой материи, вновь хочет вернуться к неживому состоянию (4).
Второй важнейший в данном контексте комплекс – комплекс кастрации – связан с желанием родителей подавить эдипов комплекс и «ревностью к отцу». Религиозным отражением его отец психоанализа видит миф о Кибеле и Адонисе. Страх, направленный на мать, базельская школа впоследствии окрестит его архетипом «Ужасной Матери», подвергся обстоятельной критике американского психолога, литературоведа и феминистки Коппелии Кан. Она заключает, что страх перед матерью есть страх перед утратой собственного Я, страх перед угрозой снова раствориться в матери, а вовсе не страх перед кастрацией, как полагает классический психоанализ (5). Кроме того, если мы глубже вникнем в суть религиозно-философских анатомических представлений древних, то оскопление никак не отражается на мужественности, ибо семя, источником которого предполагался мозг, теперь не имело возможности покинуть тело и привести к упадку сил (6).
С другой стороны, в «Семейном романе невротиков» Фрейд пишет: «Часто случается, что невротики признаются, что женские гениталии являются для них чем-то жутким. Но это жуткое – дверь в былое отечество детей человеческих, место в котором каждый некогда и изначально пребывал» (7). Самые пугающие и навязчивые кошмары, согласно классическому психоанализу, – лишь преобразованная мечта о благостном возвращении в материнскую утробу.
Таким образом, древнейшая гинекократия, какой её видит Бахофен, позволяла человеку отречься от всех ужасов индивидуации, отдавшись в полную власть руководивших обществом матерей.
Обратной стороной комплекса кастрации является страх перед кастрацией со стороны отца. По самой природе полового влечения оно не объединяет мужчин, а разъединяет их, и Фрейд вновь здесь видит непоколебимое поступательное развитие человечества. Изначально отец и вождь были одним лицом, которое владело всеми женщинами и, следовательно, было отцом для всех и каждого. Так патрицентричное первобытное общество «кастрировало» всех сыновей. Попытки свергнуть отца до поры до времени были войной всех против всех, и лишь союз сыновей положил конец этой авторитарной форме власти. В итоге власть и право на женщин приобретали несколько братьев, которые, чтобы установить какой-то порядок, вынуждены были наложить запрет на инцест, подчинившись которому мужчины отказывались от желанных женщин, ради которых они и устранили отца. Именно это, по мнению Фрейда, является основой материнского права, открытого Бахофеном, до тех пор, пока оно не сменилось патриархальным семейным укладом (8). Свидетельствами такой революции сыновей могут быть обычай убийства царей у латинских племён и миф о Кроносе, оскоплённом собственным сыном (9).
Мне казалось, что, уже когда Фрейд писал «Семейный роман невротиков», в 1908 году, его представления о психоистории должны были испытать влияние Бахофена. Дело в том, что Фрейд проводит очевиднейшую параллель с «Материнским правом», когда видит аналогию между развитием общества и ребёнка по его отношению к родителям: «Когда затем появляется знание о разнообразных сексуальных отношениях матери и отца, когда ребёнок постигает, что pater semper incertus est (отец всегда сомнителен), а мать – certissima (бесспорна), тогда семейный роман претерпевает своеобразное ограничение: ребёнок довольствуется тем, что возвышает отца, но не ставит под сомнение своё происхождение от матери как нечто решённое раз и навсегда» (10).
Здесь Фрейд перекладывает на психологию одну из ключевых идей материнского права. Но в действительности же он знакомится с трудом Бахофена лишь при написании «Тотема и табу» (работа опубликована в 1913 г.): в это время, с апреля по июнь 1912 года, в нескольких письмах очень лестно отзывается о работе Бахофена и настоятельно советует Зигмунду Фрейду с ней ознакомиться Карл Густав Юнг (11). Изначальные же представления Фрейда о первобытном обществе, развитии семьи или мифологии складывались при знакомстве с Вестермарком и Бриффо, в свою очередь испытавшими влияние Бахофена.
«Тотем и табу», обложка первого издания
Фрейд видел в эдиповом комплексе, в том пансексуальном определении, которое он дал ему, начала религии, нравственности, общественности и искусства (12). Рассматриваемый с такой точки зрения, психоанализ предлагал собой замену религии, политике и философии (13).
Бахофен рассматривал мифологическую фабулу как всегда многоплоскостное повествование, которое непременно устанавливает связь между человеческими жизнью и сознанием и постижением онтологических истин. Фрейд же, как мы установили, загонял миф об Эдипе в рамки своей теории об эдиповом комплексе, которой он себя целиком и полностью сковал, как сковал ей классический психоанализ. Иными словами, психоаналитик оставался психоаналитиком, лишь признавая фрейдовскую трактовку данного комплекса (14). Поскольку Фрейд избегал трактовок фактов, противоречащих собственной интерпретации, его интерес к Бахофену после написания «Тотема и табу» сходит на нет.
Именно из-за невозможности удержаться в этих чётко определённых границах трактовки эдипова комплекса при попытке интеграции в него теории Бахофена Дэниел Бёрстон называет всех последователей Фрейда, которые старались провести такую работу, «диссидентами психоанализа» (15).
Наиболее прилежным психоаналитиком, связавшим образы бессознательного и мифологические образы и трактовавшим их при помощи работ Бахофена, был Отто Ранк. Но даже он, в конце концов, был отлучён от фрейдизма (16).
Отто Ранк и Зигмунд Фрейд
Ранние работы Ранка по психоаналитической трактовке символов и мифов посвящены сбору материала, подходящего для подтверждения эдипова комплекса и комплекса кастрации. В них он рассматривает миф как выражение самых примитивных инстинктов и призывает признать наличие подсознательных влечений, таких как побуждения к убийству близких или к инцесту, репрессированным выражением которых и служит миф (17). Вновь в духе времени выстраивается чёткая лестница от свободы примитивных влечений диких обществ до цензуры цивилизации.
Формирование по-настоящему оригинальных и новаторских взглядов на историогенез и развитие культуры приходит к нему со знакомством с Бахофеном. Но здесь вряд ли есть какая-то связь с Фрейдом, поскольку всё же для Фрейда основным путеводителем по миру мифа был Адальберт Кун и его «Исследования мифологии» (Mythologische Studien, 1887), в которых последний довольно открыто и свободно даёт мифам сексуальную трактовку. В 1900-х-1910-х годах для таких учеников Фрейда как Карл Абрахам и Отто Ранк – это был основной источник по мифологии (18). Расширяя свои познания в данной сфере, Ранк первым заимствует трактовки мифа Бахофена у непримиримого идейного оппонента Людвига Клагеса.
И в последующей работе «Травма рождения и её значение для психоанализа» (Das Trauma der Geburt und seine Bedeutung für die Psychoanalyse, 1924) даже беглого взгляда на источники достаточно, чтобы осознать то очарование Бахофена, под которое попал Отто Ранк. Эта работа становится эпохальной вехой в психоанализе, в ней впервые столь подробно описано доэдипово состояние, и впервые для него определяется столь важное значение в формировании личности.
Стремление к доэдипову состоянию – это стремление к примитивным матриархальным обществам комфорта и коллектива, с политической точки зрения, и возврат в материнское лоно, с психологической. Изначальный интерес к матери на доэдиповом, т.е. досексуальном этапе развития – это попытка найти по пренатальным воспоминаниям защищённое от всех раздражителей и опасностей положение, максимально приближенное к внутреутробному. Лишь с половым созреванием это желание находит сексуальный выход. Как и Шандор Ференци, Ранк считал, что во время полового акт мужчина проецирует своё существо полностью на пенис и тем самым превращается в маленького ребёнка, вернувшегося в утробу матери («мальчик-с-пальчик») (19).
Но выбирая, за кем же ему следовать, за Фрейдом или за Бахофеном, Ранк остаётся верен своему учителю в рассмотрении героических мифов.
Для классического психоанализа герой есть ребёнок, особенно остро переживший отстранение от матери. «Король, стало быть, – отмечает Ранк, – изначально есть не „отец“, а „сын“ причём маленький сын, ребёнок, несовершеннолетний, „Его Величество Дитя“, которое зависит от милости матери» (20). Невозможность дальнейшего удовлетворения от единения с матерью и невозможность возврата в материнское лоно через промискуитет и оргиазм (21) приводит к вытеснению сексуального желания желанием Я, желанием индивидуации, влечением к смерти, желанием уйти в лоно Великой Матери-Земли, будучи её единоличным обладателем (22).
Герой Бахофена, наоборот, часто даже не знает свою мать, что может символизировать отречение от матери, т.е. фактически совершает духовный матрицид через забвение родительницы (23). Он желает не возвращения в лоно Матери-Земли, а бесконечной индивидуации в форме вечной духовной жизни после смерти. Как и отцеубийце, совершившему преступление преступлений – преступление против крови – солярному герою, разорвавшему всяческие родственные узы, нет места в лоне земли, да и он сам его не желает.
Людвиг Клагес
По Ранку и Гансу Заксу же герой-сын, борясь против кастрации со стороны отца, выражающейся в неограниченной власти pater familias, восстаёт против отца и с непременным успехом свергает его (24). Если в 1913 году Ранк придерживался такой позиции, позиции, которая прекрасно соответствует уже установленной нами трактовке эдипова комплекса, то в 1924 году в «Травме рождения» он пишет, что короля убивают не ради освобождения. В примитивных и в высокоразвитых культурах женщина занимает исключительное положение, так как она наделена в сознании мужчин некой сильнейшей, мистической властью, поэтому герой возлагает на себя бремя сильнейшего, роль более других защищённого от матери и от угрозы растворения в утробе (25). И здесь мы видим совершенно отличное от фрейдовского отношение к доэдипову состоянию. Но пока оставим Ранка.
С точки зрения психологии как раздела философии, здесь и есть точка изначального несоответствия представлений о психологии Фрейда и Клагеса: в отношении материального и духовного. Фрейд, столь популярный в широком политическом спектре от буржуазии вплоть до марксистов, находясь, как и они, под сильнейшим влиянием эволюционистского мифа, полагал духовное порождением материального, духовное, с его точки зрения, всецело подчиняется материальному и является лишь его извращённым капризом. Весьма популярный у национал-социалистов Людвиг Клагес ставил между духовным и материальным знак равенства. Он восхищается досократиками, Фалесом, Анаксимандром, Анаксименом, Гераклитом, Эмпедоклом, которые видели науку, в первую очередь, учением о жизни. Они изучали и материальное, и нематериальное, но последнее для них всегда было в приоритете (26). Здесь психологические теории окончательно предстают пред нами в образе политических ориентаций, мы говорим о самой философии политики.
Даром лучше всего приспосабливаться к политическим условиям обладал, конечно, Карл Густав Юнг. Пока Ранк углублялся в мифологию, прикованный к психоаналитическим столпам, Юнг самозабвенно и полномасштабно использовал мифологические мотивы в своей методологии постижения бессознательного. Из психоаналитиков он дальше всех развил теорию о зарождении мифов и символов из бессознательного, дальше всех ушёл в мифические предания седой старины. Его свободные от догматизма учителя взгляды позволили в наиболее полном виде включить теорию материнского права в философию психологии.
Карл Густав Юнг, 1910 г.
Юнг, кстати, и был первым психологом, познакомившимся с Бахофеном. Это понятно, так как Бахофен преподавал римское право в Базельском университете, альма-матер Юнга. С другой стороны, он почти не упоминает Бахофена в качестве источника. Подобное объясняется тем фактом, что Иоганн Якоб Бахофен в высшей степени скрупулёзно приводит ссылки на свои источники, в основном непосредственно на античных авторов, позволив впоследствии многим авторам легко излагать в своих работах его утверждения, выдавая их за собственные мысли.
При помощи базельских архивов – Буркхардта и Бахофена – Юнг формулирует теорию архетипов и проводит параллель между античными божественными образами, космогонией и формированием данных архетипов. Архетип «Бессознательное» – вместилище всех архетипов, наиболее близок к образам Великих Матерей Бытия. Бессознательное есть универсальное либидо, а либидо в теории Юнга – универсальная психологическая энергия, абсолютная потенция (27), нечто подобное платоновскому Единому, описанному в «Пармениде».
Из этого единого происходит Уроборос биологического рождения и смерти, из которого выходят архетипы Великого Отца и Великой Матери. В зависимости от степени психологической травмы, причинённой отторжением от матери как объекта всех устремлений и переходом либидо в половую форму, Великая Мать превращается либо в Ужасную Мать, либо в Добрую Мать, так формируется анима (28). Анима, проходя через осознание собственного Я, проецирует на реальный мир образы, что сформировались из бессознательного при его столкновении с переходом от доэдиповой стадии к сексуальной, или эдиповой.
Развитием «эзотерических учений» Бахофена служит концепция Юнга о коллективном бессознательном. Как частный случай коллективного бессознательного он приводит пример немецкого сектанта Антона Унтерера, который провозгласил культы, ключевыми моментами в которых были образы змей, нагота участников и оргиазм. Конечно в возрождении офитского культа не было бы ничего загадочного, если бы Унтерер не был необразованным крестьянином, неосознанно реконструировавшим древнейшие гностические обряды (29). Так, он синтезирует представления о глубинных символах Бахофена и гипотезу существования массовой психики и наследования изменений в психических процессах, предложенную Фрейдом в «Тотеме и табу» (30).
Эрих Нойманн
Ученики Юнга, в частности Эрих Нойманн и Карл Кереньи, в свою очередь, открыто говорят о важности Бахофена для философии психологии и её методологии и без стеснений ссылаются на «Материнское право».
Кереньи очень внимательно и с огромным уважением относится к работе Бахофена, используя его находки касательно древнейших божеств и ритуалов для развития теории архетипов в рамках базельской школы. Даже выступает его биографом (31).
В то время как Кереньи был устремлён вглубь человеческого сознания, Нойманн в «Великой матери» (The Great Mother: An Analysis of the Archetype, 1955) придаёт большее относительно своего коллеги значение проекции психологического на социальное.
Он справедливо с мифологической точки зрения абсолютизирует женское: оно есть Великий Круг, Великое Вместилище, которое стремится удержать свои порождения внутри себя, в течение всей их жизни в виде материальной действительности оно жаждет подчинить их себе. Эту проекцию подчинения бессознательному на общественное развитие великолепно продемонстрировал Бахофен в своей теории гинекократии. Сознание, везде и всегда в патриархальном мире ассоциируемое с мужским началом (32), постоянно вынуждено преодолевать эту гравитацию, и в любом случае оно либо тонет в бессознательном, либо обращается вокруг архетипического женского словно спутник (33). Нойманн, как и многие до и после него, считал, что психологический факт распространённой добровольной женской передаче себя во власть мужчины является подтверждением верности догадки Бахофена о переходе от гетерическо-афродитического этапа к демнтрическому: похищение Коры было скорее ритуальным, это добровольное принесение себя исключительности брачного союза и материнству (34).
Но, с другой стороны, Нойманн много критикует Бахофена, и, как мне кажется, несправедливо, за однобокую патриархальность его взглядов (35). Действительно, и мы уже говорили об этом, Бахофен видел солярно-патриархальный этап неким утопическим венцом цивилизации, но Нойманн, как кажется, не был так досконально знаком с его трудами, чтобы столь уверенно критиковать автора «Материнского права». Бахофен полагал, что, как и в судебной практике, два противоположных взгляда на один и тот же вопрос, обвинительный или оправдательный вердикт, часто бывают в равной степени верными. В «Материнском праве» он справедлив и к гинекократии, и к патриархату, он полностью встаёт на сторону матриархата, описывая власть женщин, и так же безапелляционно защищает блага, даруемые патриархальным обществом, говоря о власти мужчин.
Нойманн считает, что в своей теории Бахофен слишком сильно вдаётся в символические трактовки обществ Великой Матери, опуская теоретический аспект, но он, как и многие феминистки, глубоко заблуждается по этому поводу. Матриархат, в отличие от патриархата, не может рассматриваться при помощи языковых средств передачи информации, матриархат – доязыковой феномен, который доступен для описания лишь в своём символизме. Матриархат – не перевёрнутый патриархат: смена гендерных ролей требует времени, кровопролития и перемен в сознании и обществе вплоть до изменения языковых и даже семиотических парадигм. А Нойманн в своей критике словно старается угодить набирающему силу амазонскому феминизму, к которому он и сам явно тяготеет.
Последний «диссидент», на которого ощутимо повлиял Бахофен и которого нельзя обойти вниманием – основатель франкфуртской школы психоанализа Эрих Фромм. Его увлечение как идеями Карла Маркса, так и психоанализом самым естественным образом синтезируются с выводами «Материнского права». Знакомство с Бахофеном у него происходит не позже 1934 года, когда он пишет статью «Значение теории материнского права» (Die Bedeutung der Mutterrechtstheorie für die Gegenwart). Кроме того, хоть он нигде не упоминает там его имени, чувствуется влияние Бахофена на работу «Бегство от свободы» (Escape from Freedom, 1941). Бегство от свободы, отказ от индивидуальности, желание переложить ответственность на плечи коллектива, слепое подчинение авторитету – всё это, что так похоже на форму доведённой до крайностей гинекократии, самым очевидным образом трактуется как попытка инфантильного возврата к доэдипову состоянию.
Эрих Фромм
Способы преодоления эдипова комплекса у Фромма слабо отличаются от других «диссидентов»-критиков Фрейда, но он развивает их в теории об изначально заложенной в характере человека склонности к матрицентричному и патрицентричному комплексам. Так, матрицентрический комплекс выражается в том, что человек не преодолевает эдипов комплекс, а, наоборот, в тяге к комфорту и сексуальному удовлетворению пытается раствориться в Великой Матери, стремится в доэдипово состояние, к вечной жизни жизней. Обратная же тяга, тяга к индивидуализации, патрицентричный комплекс, выражаются в отречении от жизни, от наслаждений, это влечение к смерти или некрофилия (36). Задача психоанализа в таких условиях – найти баланс между этими крайностями, избегая при этом «патологии нормальности», т.е. хронической, слабо выраженной шизофрении, которую порождает кибернетизированное и технократическое современное общество (37).
Фромм обращается к Бахофену также в «Забытом языке» (Forgotten Language, 1957), где отдаёт ему должное за глубочайшее понимание психологического аспекта символа, и в «Анатомии человеческой деструктивности» (The Anatomy of Human Destructiveness, 1973), в которой он использует теорию о материнском праве для доказательства собственной философской антропологии и философии истории, агрессивно критикуя Фрейда.
По преимуществу Фромм использует данные теории и модели вовсе не непосредственно в психологических целях, но для формулировок и обоснования своих социологических и политических воззрений, потому я считаю нужным поговорить об этом аспекте Фромма в другой части нашего обзора.
Иэн Сатти
Несколько выбивается из ряда упомянутых нами психологов шотландец Иэн Сатти. Выбивается прежде всего тем, что Бахофена он, очевидно, и не читал вовсе, зато был прекрасно знаком с трудом Роберта Бриффо «Матери: Одно исследование происхождения чувств и институтов» (The Mothers: A Study of the Origins of Sentiments and Institutions, 1927), в которой этот гендерный социолог и антрополог, последователь Бахофена, рассматривает историю семьи, материнства и феномен матриархата. В этой книге был выведен т.н. «закон Бриффо», который гласит, что условия животных и примитивных человеческих семей никогда не определяет самец, но только самка. При отсутствии выгоды от кооперации с самцом кооперации не происходит (38).
Кроме влияния на его взгляды со стороны Бриффо, о Сатти важно сказать, что он был идейным противником Зигмунда Фрейда и классического психоанализа и прожил очень короткую для учёного жизнь – он скончался в 1935 году в возрасте 37 лет. Его размышления об эдиповом комплексе приводят к полнейшему его перевороту относительно точки зрения классического психоанализа. Если Фрейд, в отличие от Бахофена, Макленнана или Моргана, так и не смог преодолеть патриархального основного представления своей эпохи и на основе своей патрицентричности утверждает зависть к пенису, то Сатти строит в своих размышлениях настоящую матриархальную утопию и, более того, выдвигает теорию зависти к вагине как основу эдипова комплекса. Согласно его мнению, этот присущий в той или иной степени всем мужчинам комплекс неполноценности и побуждает их к индивидуации и осознанности. Одновременно с Фроммом Сатти вводит в обиход аналогичные понятия о матрицентрическом и патрицентрическом комплексах, но называет их, соответственно, матристичным (matristic) и патристичным (patristic) (39).
Консервативные исследователи, такие как Джон Карл Флюгель и Горден Рэтрэй Тейлор (40), рассматривавшие матристичную и патристичную акцентуации в политике, теологии и половых отношениях как разный итог разрешения эдипова комплекса, в отличие от Фромма и Сатти, не предполагали таковую акцентуацию изначальным свойством характера.
Думаю, внимательный читатель уже отметил для себя, что камнем преткновения классического фрейдизма и «диссидентов»-сторонников материнского права был даже не вызывающий бесконечные споры эдипов комплекс, но его отношение к доэдипову состоянию, которое отождествляется с архетипом Великой Матери по Карлу Густаву Юнгу.
Верхний ряд слева направо: Бриль, Джонс, Ференци Нижний ряд: Фрейд, Холл, Юнг 1909 г.
Итак, классический фрейдизм и его патриархальное требование к непременному преодолению первобытного доэдипова состояния является отражением господствовавшей в то время эволюционистской теории. Пост-дарвинистская психология инстинктов, которую Фрейд и назвал психоанализом, утверждает неизбежное развитие как сопротивление постоянно обновляющимся угрозам жизни и удовлетворению своих желаний.
Удивительно, но сторонники эволюциониста Бахофена среди психоаналитиков – вовсе не эволюционисты!
Юнг, Ранк и Фромм отнюдь не спешили расценивать сознание как абсолютное благо, к которому каждый должен стремиться, придерживаясь до-дарвинистской философской антропологической концепции: они утверждали самоактуализирующуюся природу психики в этических воззрениях на её роль в клинической психопатологии; это свойство психики также распространяется на культуру и историю через характеры и мотивацию людей, но рассматриваемые нами психоаналитики не отрицали при этом человеческую психику как продолжение животной.
Основывая свои воззрения на Бахофене и Бриффо, Юнг, Ранк, Фромм и Сатти воссоздавали человеческую психоисторию отлично от Фрейда и придавали значению доэдипова состояния куда бо́льшую значимость в этиологии неврозов. По этому признаку Юнг, Ранк и Фромм подчёркивали искусственную и самоактуализирующуюся природу психики, критикуя мнение Фрейда о первостепенности либидинозных, инстинктивных, бессознательных побуждений. Фромм и Сатти были особенно близки в непоколебимой критике фрейдовского ви́дения влечения к смерти в своих более матристичных взглядах на развитие человеческой природы. Благодаря этому их исследования заняли столь важное место в методологии исследования истории религий.
Так, Ранк через Бахофена, как и Сатти через Бриффо, создали психологическую и социологическую утопию матриархального рая с превалирующим доэдиповым состоянием сознания, при котором человек погружается в бессознательное. Эту идею тут же взяли на вооружение многие феминистки, отринув «сексистское» патриархальное учение Фрейда…
Иван Сахарчук
Источники:
1 Э. Фромм. Кризис психоанализа: Очерки о Фрейде, Марксе и социальной психологии./ Пер. с англ. Е. Цыпина. – СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 2000. С. 16-17.
2 З. Фрейд. Тотем и табу.// З. Фрейд. Тотем и табу. Сб./ Пер. с нем. М. Вульфа. – М.: АСТ: АСТ Москва, 2008. С. 581.
3 К. Г. Юнг. Символы трансформации./ Пер. с англ. В. Зеленского. – М.: Академический проект, 2017. С. 166.
4 З. Фрейд. По ту сторону принципа удовольствия // З. Фрейд. Психология бессознательного./ Сост., науч. ред. М.Г. Ярошевский. – М.: Просвещение, 1990. С. 409.
5 C. Kahn. Man’s Estate: Masculine Identity in Shakespeare. – Berkeley: University of California Press, 1981. P. 10.
6 См. Гиппократ. О семени. I, 372-374; Аристотель. Происхождение животных. 725b.
7 З. Фрейд. Семейный роман невротиков./ Пер. с нем. Р. Додельцева. – СПб.: Издательская группа «Азбука-классика», 2009. С. 124.
8 З. Фрейд. Тотем и табу./ Op. cit. С. 565.
9 Ibid. С. 572.
10 З. Фрейд. Семейный роман невротиков./ Op. cit. С. 8.
11 L. Gossman. Orpheus Philologus: Bachofen versus Mommsen on the Study of Antiquity.// Transactions of the American Philosophical Society. New Series. Vol. 75, # 5 (1983). P. 2.
12 З. Фрейд. Тотем и табу./ Op. cit. С. 578.
13 Э. Фромм. Кризис психоанализа./ Op. cit. С. 9.
14 Ibid. С. 16-17.
15 D. Burston. Myth, Religion, and Mother Right: Bachofen’s Influence on Psychoanalytic Theory.// Contemporary Psychoanalysis. Vol. 22, # 4 (1986). P. 666-687.
16 Э. Фромм. Кризис психоанализа./ Op. cit. С. 15.
17 О. Ранк. Миф о рождении героя.// Между Эдипом и Озирисом: Становление психоаналитической концепции мифа./ Сб. – Львов: Инициатива; М.: Совершенство, 1998. С. 132.
18 К. Абрахам. Сновидение и миф.// Между Эдипом и Озирисом./ Op. cit. С. 85-86; 89.
19 О. Ранк. Травма рождения и её значение для психоанализа./ Пер. с нем. Е. Баканова. – М.: «Когито-Центр», 2009. С. 63.
20 Ibid. С. 100.
21 Ibid. С. 98.
22 Ibid. С. 110
23 Ср. О. Ранк. Травма рождения и её значение для психоанализа./ Op. cit. С. 63.
24 О. Ранк; Г. Закс. Психологическое исследование мифов и сказок.// Между Эдипом и Озирисом./ Op. cit. С. 241.
25 О. Ранк. Травма рождения и её значение для психоанализа./ Op. cit. С. 101.
26 См. L. Klages. Der Mensch und das Leben. – Jena: E. Diederichs Verlag, 1940. S. 37-55.
27 К. Г. Юнг. Символы трансформации./ Пер. с англ. В. Зеленского. – М.: Академический проект, 2017. С. 165.
28 Ibid. С. 469.
29 Ibid. С. 430-431.
30 З. Фрейд. Тотем и табу./ Op. cit. С. 579.
31 K. Kerényi. Die Mythologie der Griechen: Die Götter und Menschheitsgeschichten. – Stuttgart: Steingruben Verlag, 1963. Bd. 1, S. 21-31.
32 Э. Нойманн. Великая Мать: Глубинная психология и психоанализ./ Пер. с англ. И. Ерзина. – М.: Добросвет; Издательство «КДУ», 2012. С. 174.
33 Ibid.. С. 32-35.
34 Ibid. С. 372.
35 Ibid. С. 64 (прим.); 101 (прим.); 346.
36 Э. Фромм. Кризис психоанализа./ Op. cit. С. 118-126.
37 Ibid. С. 36.
38 R. Briffault. The Mothers: A Study of the origins of Sentiments and Institutions. – New York: The McMillian co.; London: Allen & Unwin , 1927. Vol. 1, p. 191.
39 D. Burston. Op. cit. P. 678-679.
40 J. C. Flugel. Man, Morals, and Society. – London: Hogarth Press, 1946; G. R. Taylor. Sex in History. – New York: Harper and Row, 1970.