История, о которой пойдет речь, произошла в самом начале 1990-х годов. Думаю, нет смысла подробно описывать то печальное состояние, в котором находилась тогда отечественная наука. Однако же, недостаток финансирования вовсе не сказался на энтузиазме молодых ученых, которые наконец получили возможность заниматься исследованиями, более соответствующим их увлечениям. В их числе можно назвать и молодого аспиранта Харитона Сычева, занимавшегося духовной культурой тихвинских карел.
Получив должность хранителя в одном из краеведческих музеев Ленинградской области, он, будучи сам родом из тех мест, вплотную занялся своей диссертационной темой. В ходе своих исследований, Харитон вышел на описание архивов некоего Андрея Константиновича Киселева — ленинградского этнографа, который провел ряд экспедиций в Тихвинский район в конце 1970-х годов. Архивы эти должны были представлять для Харитона серьезный интерес. Позже, общаясь с коллегами, Харитон выяснил, что сам Киселев погиб, выполняя интернациональный долг в Афганистане. Сами архивы содержали материалы по остаткам традиционных верований населения тех мест, и хранились у брата ученого Александра.
Брат Киселева проживал в Лодейном поле. Сычеву не составило труда добиться у директора музея разрешение на поездку, и уже на следующий день брат погибшего ученого его принял в своей однокомнатной квартире в центре. Вот тут и началось самое интересное. Первым, что выяснил Харитон, оказалось то, что Киселев вовсе не погиб на афганской земле, а (по словам Александра Константиновича) пропал без вести, возвращаясь после своей последней экспедиции в 1980 году.
Через пару лет скончалась жена этнографа. Александр Константинович намеревался сначала сдать архивы ученого в какое-нибудь научное учреждение, однако по неизвестным ему причинам, ни один музей или институт не согласился принять бумаги. Тогда брат покойного этнографа решил взять бумаги к себе — прежде всего из уважения к памяти брата. Сам Александр Константинович почти всю жизнь работал в сельском хозяйстве, поэтому, хотя и испытывал определенный интерес к науке, разбираться в исследованиях брата желания не имел. Он поместил архивные документы в платяной шкаф и надолго забыл бы о них. Однако после окончательного распада Советского союза («почти на следующий день») к Александру Константиновичу заявились два серьезных человека в серых костюмах и в очках с темными линзами, и, представившись сотрудниками госбезопасности, потребовали архив.
Брат Александр был всегда человеком законопослушным, поэтому даже не спросил у пришельцев документы. Однако было в манерах гэбистов что-то настораживающее; к тому же кот Мурзик, вывезенный в довесок к архиву, и помнивший пропавшего ученого, проявил к незванным гостям излишнюю внимательность — сначала тщательно обнюхивал каждого, потом громко замяукал. Именно это, последнее, обстоятельство заставило Александра Константиновича проследить за пришельцами из окна. Однако, сколько он не смотрел, увидеть что-либо необычное ему не удалось.
Харитон поблагодарил брата за рассказ, и, проклиная госструктуры, которым невесть зачем понадобились этнографические материалы, отправился в обратный путь, чтобы еще раз тщательно просмотреть хотя бы описание бумаг.
По дороге на вокзал молодой ученый бессознательно завернул на одно из лодейнопольских кладбищ, чтобы во время короткой прогулки в одиночестве еще раз обдумать положение, в котором оказался. Неожиданно на сером кладбищенском фоне Харитон заметил что-то очень яркое. То был букетик алых роз, брошенный на чью-то могилу. Поскольку остальное кладбище было, мягко говоря, запущенным и заброшенным, Харитон остановился, дабы рассмотреть могилу похороненного здесь человека. Простая надпись на скромном памятнике свидетельствовала, что цветы находились на могиле Натальи Киселевой, род. 1954, ум. 1981. Было очевидно, что за захоронением время от времени ухаживали. «Точно-точно, Александр Константинович говорил, что жену брата звали Наташа. Да и сроки сходятся», — подумал Харитон. Получалось, что брат покойного ухаживает за могилой его жены. Одним словом, ничего необычного.
Проведя остаток месяца за изучением научной деятельности Киселева, Харитон Сычев узнал, что этнограф занимался, в основном, исследованиями на территории русско-вепсского пограничья, на границе Ленинградской и Вологодской областей. Две или три последние экспедиции ученый провел самостоятельно в деревню Вилово, расположенную на востоке Тихвинского района. Небольшая библиография ученого состояла, в основном, из студенческих работ, так что таким образом выяснить предмет его исследований в Вилово не представлялось возможным.
Тем не менее, свидетельства коллег, знакомых с А.К. Киселевым лично, позволяли сделать вывод о том, что сам этнограф более чем серьезно относился к экспедициям в эту небольшую вепсскую деревеньку. Факты позволили Сычеву сделать вывод о том, что ученый готовил материал для написания объемной работы. По крайней мере, когда Киселеву предложили ставку на вновь открывшейся кафедре этнографии и антропологии в университете им. Жданова, тот отказался, сославшись на занятость своими исследованиями.
Некоторый свет на проблему помогла пролить пожилая сотрудница отдела антропологии одного из институтов, которая была близко знакома с Киселевым. Она с гордостью продемонстрировала единственную сохранившуюся у нее фотографию ученого; а также рассказала, что этнограф был носителем неортодоксальных для советской науки взглядов, и интересовался проблемами, само изучение которых могло поставить под угрозу его дальнейшую научную деятельность. Он, в частности, полагал, что вепсы как один из автохтонных народов Восточной Европы являются носителями каких-то очень важных и давно утраченных индоевропейскими народами сакральных знаний. На вопрос, что именно привлекло Андрея Константиновича в Виловскую волость, пожилая женщина ответить не смогла, однако принесла выписку, сделанную самим Киселевым в научном архиве Музея истории религии и атеизма. В выписке шла речь о последнем научно подтвержденном факте сожжения ведьм на территории бывшей Российской империи, которое произошло перед самым началом Первой мировой войны где-то в тех краях.
Кравед С.В. Миньчук 1, участник практически всех любительских экспедиций по Северо-Западу, поведал Харитону, что незадолго до своего исчезновения А.К. Киселев заинтересовался нелегальными в то время исследованиями спелеологов и спелестологов, и подробно расспрашивал краеведа о подземных пещерах на территории проживания вепсов. Киселев якобы полагал, что такие пещеры, являясь в течение долгого времени христианизации вепсов прибежищем старых знающих людей, говоря иначе, «чухонских» колдунов, которые русское население традиционно считало самыми сильными в тех краях. Миньчук, разумеется, не верил в фантастические гипотезы коллеги, однако подробно объяснил ему расположение всех уже давно изученных вепсских пещер и даже нарисовал план-карту тех мест.
Все эти сведения вместе взятые немного помогли Сычеву для уяснения общей сферы научных интересов Киселева, однако оставалось неясным, чем именно занимался интересующий его этнограф во время своих последних поездок. Вместе с тем, рассказы подогрели и без того серьезный интерес Харитона. Он настолько заинтересовался личностью Сычева, что выяснить предмет его исследований стало для молодого ученого идеей-фикс. Он решил на время прервать работу над диссертационным сочинением для поездки в Вилово, чтобы уже там, на месте, все выяснить.
Гораздо сложнее реконструировать дальнейшие события. Несмотря на кажущуюся простоту своего замысла, было очевидно, что средств для серьезного изучения глухой Виловской волости у Харитона не было. Войдя в контакт по этому поводу с тогда уже Санкт-Петербургским университетом, Сычеву не удалось даже добиться хотя бы частичного финансирования своей личной экспедиции в этот озерный край. Почти целый год ушел на установление контактов с американским антропологическим фондом Макферсона, который согласился поддержать молодого ученого. Первая экспедиция состоялась осенью 1993 года, в самый пик политического противостояния. Вернувшись под самый новый год, Сычев, несмотря на недоумение его друзей и знакомых, сразу же засел за обработку материала. Вероятно, именно обилие сведений помешало Харитону во время сделать вывод о степени опасности его работы…
В это же время состоялось мое знакомство с Сычевым. В то время мы работали с ним в одном институте истории, а помимо этого, фонд Макферсона финансировал и мои исследования. Руководство института прекрасно осознавало невозможность обеспечить штатным работникам достойную оплату труда, а потому благоразумно закрывало глаза на то, что их сотрудники пренебрегают служебными обязанностями, занимаясь «частными» изысканиями. Скорее всего, именно это обстоятельство и привлекло Харитона (и меня) в стены этого учреждения.
Несмотря на то, что в научном отношении мы мало в чем пересекались с Сычевым (уже в то время я занимался деятельностью Нергала Янкелевича Шульмана, и возглавляемого им специального отдела НКВД, практиковавшего методы оккультного воздействия в Москве в 1920 30 гг.), вскоре мы стали хорошими приятелями. Все-таки мы с Харитоном были тогда достаточно молоды, чтобы в нашей жизни не оставалось места обычным для нашего возраста развлечениям.
В один из весенних дней 1994 года и состоялся наш последний разговор, который неизвестно почему сильно взволновал меня. Харитон как раз готовился к новой экспедиции в Виловскую волость, и попросил меня помочь в оформлении необходимых документов. Придя к нему домой, я заметил, что мой коллега чем-то очень расстроен. На мои распросы он отвечал уклончиво, спросив лишь, допускаю ли я существование в современной России религиозных движений, подобных движению скопцов, и даже связанных с ними определенного рода преемственностью. Я ответил, что несмотря на размах деятельности новых сект вроде «Белого братства», подобная преемственность, на мой взгляд, невозможна. Еще можно говорить об остатках скопческого движения в дореволюционной России, но уже за годы советской власти эти остатки должны были неминуемо исчезнуть.
Харитон остановил меня и уточнил, что имеет в виду не последователей Кондратия Селиванова и Александра Шилова, а скопцов, ведующих свою иерархию еще с дохристианских времен. Я в недоумении замолчал, а Сычев указал мне на антропологические данные по вепсам Виловской волости, полученным еще в пятидесятых годах. Согласно этим данным, морфологические признаки виловских вепсов значительно отличались от любого другого финно-угорского населения. По мнению Харитона, население Виловской волости никогда не представляло собой даже подобие единства в антрологическом отношении. Иными словами, виловцы являются представителями совершенно различных антропологических групп, смешанных совершенно бессистемным образом; а примеры такого смешения мой коллега наблюдал визуально в самой волости.
Я ответил, что масштабного исследования антропологии вепсского населения еще никем не производилось и для столь далеко идущих выводов необходимо изучение материала старинных кладбищ, которое на данный момент невозможно. Конечно, ответил Харитон, однако он располагает достаточными по его мнению этнографическими свидетельствами того, что население Виловской волости (помимо самой деревни, в волости на тот момент уже практически не осталось других населенных пунктов) не размножалось естественным путем по крайней мере в течение последних ста-двухсот лет, а скорее всего, со времени христианизации вепсов. Прирост же населения Сычев объяснял усыновлением и удочерением похищенных чуть ли не по всей стране младенцев, чье исчезновение приписывали по привычке цыганам. Именно это и удалось выяснить Киселеву до своего исчезновения. Я ответил, что такая теория требует очень серьезных доказательств, и то, если вообще допустить саму возможность ее доказательства.
— Я понимаю, ты мне не веришь, только не думай, пожалуйста, что я свихнулся. — произнес Сычев, — Проблема в том, что у меня нет времени… Помнишь, я рассказывал, что старая антропологиня показала мне фотографию Киселева? На прошлой неделе я видел его мельком в институте… его-его, я не мог ошибиться. Ничуть не изменился… Уборщице показалось, что он пытался проникнуть в наш отдел. А вчера ко мне на квартиру постучались двое в штатском. Я видел через глазок, но не открыл, не знаю почему…
По выражению моих глаз, Сычев понял, что поверг меня в недоумение, извинился за то, что отнял у меня время и поблагодарил за помощь. Харитона уже ждала машина, и мы тепло попрощались. Попрощались, чтобы больше никогда не встретиться, ибо машина Сычева затерялась где-то в топких болотах Ленобласти… На следующий день после официального признания факта его исчезновения, небольшая пятиэтажка, в которой жил Харитон оказалась охвачена огнем. По счастью, никто не пострадал, но сам дом сгорел полностью.
Несмотря ни на что, я не считал Сычева сумасшедшим, напротив, на всех наших конференциях он выступал всегда очень логично и всячески отстаивал научный подход, решительно отвергая все фантастические измышления, которые, к сожалению, не редкость среди доморощенных краеведов. Поэтому вернувшись к себе, я попытался тщательно проанализировать наш разговор.
Я размышлял в частности о том, что некоторые скопцы полагали полное отсечение гениталий («дьявольских уд») путем к бессмертию не только души, но и тела. Конечно, насколько известно официальной науке, никто из скопцов так физического бессмертия и не добился (хотя даже представители церкви отмечали случаи «удивительного долголетия» оскопленных). Но официальной науке всегда известно далеко не все. Вот, например, кто из так называемых «официальных ученых» знает о попытках Нергала Янкелевича Шульмана вырастить в 1930-е годы для Сталина бессмертных солдат-мутантов, о его опытах по искусственному оплодотворению комсомолок семенем приматов и даже мертвецов разной степени разложения в 1940-е? О его же исследованиях по созданию эликсира бессмертия для вождей партии в 1960-е годы? И, кстати, какого же года рождения сам Нергал Янкелевич, этот герой еще «Народной воли»?!
Роман Болотный
Январь 2006 г., СПб.
1. Миньчук, в частности, является автором потрясающих своей достоверностью фотографий егорьевского заговора, украшающих один из коридоров Санкт-Петербургской Кунсткамеры. Эти фотографии не раз до смерти пугали особо впечатлительных девушек.