ТЮТЕНЬ И ВИТЮТЕНЬ — ЯВНЫЕ СЕКТАНТЫ?
То, что повествование в рассказе переполнено образами и мотивами, указывающими на сектантский пласт русской культуры,(1) не является исключением для платоновского творчества. Двойники героев «Тютня…» есть в «Чевенгуре», «Строителях страны», в хронике «Впрок», в «Джане», «Иване Жохе»… Имена персонажей, которыми они сами себя называют (бог, пророк), с очевидностью созвучны идеологии сектантства и вполне укладываются, например, в представление хлыстов о втором рождении человека и схождении на него Святого Духа. Не называя открыто религиозную принадлежность своих героев, Платонов дает возможность читателю легко угадать ее. Египетская серьга, колдовской взгляд, апокалиптические пророчества, нарочитая аскеза и в дополнение к этому символическая привязанность к птицам, столь почитаемым сектантами,(2) представляют собой достаточно красноречивые указания на неортодоксальность религиозных воззрений.
Может быть, и нет смысла классифицировать персонажей Платонова по их принадлежности к конкретным сектам. Однако коль скоро сходство такого рода обнаруживается, то целесообразно разобраться, какую роль оно играет в данном произведении.
Другими словами, вопрос ставится не о сектантстве героев Платонова, а о том, что за этим явным сектантством скрывается. Угаданный читателем образ, как и в случае с именами и мотивом роста, снова становится загадочным.
СМЫСЛ СЕКТАНТСТВА У ПЛАТОНОВА
Персонажи Платонова маргинальны. Они иные по отношению к окружающим людям. Их «инаковость» выражается прежде всего в сектантстве, из всего спектра черт которого автор произведения выделяет утрированное воздержание от мирских благ. Платонов выстраивает образную композицию так, чтобы при характеристике персонажа акцент падал на одно из искушений плоти. Однако отношение героев к мирскому лишь отчасти эксплицировано. Ряд мотивов, делающих поведение и взгляды героев осмысленными, скрыты от читателя и требуют дешифровки.
Тютень пренебрежительно относится к пище. И читатель не находит объяснения этому факту в повествовании. Он вынужден обратиться к контексту, чтобы восполнить смысловую лакуну. Ему придется вспомнить о взглядах последователей некоторых сект на еду как на вещь по меньшей мере бесполезную (например, «паниашковцев» — Саратовская губерния, 80-е годы XIX века).(3) Но с тем же основанием им мог быть привлечен (если бы был доступен) и контекст творчества самого Платонова, облегчающий понимание смыслонесущих деталей образа.
В своей песне Тютень называет себя единым богом. Он — бог-кокетин. Если первая фраза ясна сама по себе, то вторая требует толкования. В русле предложенных выше греческих параллелей к именам Платонова в ней может угадываться превращенная форма датива множественного числа от греческого слова «коккис» («зернышко, семечко»). Тогда «бог-кокетин» может быть воспринят как «бог, имеющий отношение к зерну» (если понимать греческий датив аналогично латинскому аблятиву).
Сакральный смысл метафорического самоименования раскрывается при сопоставлении понятийной триады «человек — бог — зерно» с новозаветным догматом о пище плотской и духовной, воплощенном в одном из эпизодов «Строителей страны», где тоже встречается персонаж, называющий себя богом, и тоже упоминается семя-зерно. Оно связывается здесь с идеей божественной самодостаточности и, как следствие, с пренебрежением к человеческой пище:(4) человек, если он воплощение бога, питается сам из себя, питается духовным. Тютень именно таков, именно в этом смысле он бог-кокетин.
При изображении Витютня особое отношение к плотскому проявляется в другом. И «другое» опять-таки зашифровано.
Каждый из героев «Тютня…» подлежит своеобразному суду со стороны женщины, чье мнение образует важное звено в характеристике персонажей. Тютень — человек, которого, видя его чуждость миру, дразнят, но боятся («на глазах испекаешься»). Витютня же, в его инаковости, за человека принимают с трудом («так себе человек», «не человек, а наказанье»). В чем причина такой оценки, не ясно ни из комментариев повествователя, ни из оценок других персонажей, ни из фабульной взаимообусловленности событий. Читатель вынужден, коль скоро хочет выяснить это, отыскивать предположительные умолчания и восстанавливать их смысл, минуя фабулу (причинно-следственные отношения), интерпретировать чистый сюжет.
О том, что Витютень не человек, а наказанье, говорит женщина. В тексте рассказа эта реплика возникает перед эпизодом, где внимание повествователя непосредственно сосредоточивается на одежде персонажей («Витютень ходил голый, только живот обматывал», «ты без исподней юбки ходишь») и опосредованно — на половых органах мужчины и женщины. Женщина находит ущербным мужчину: возникает сомнение в сексуальной полноценности героя.
Оно подкрепляется другими деталями. «Орнитологическая» привязанность Витютня напрямую соотносима с имиджем скопческой секты (вспомним, одна из них, наиболее известная, имела название «белые голуби»). К имиджу такого рода как нельзя более подходит русское значение слова «витютень» — голубь, порода голубей. Если учесть, что указанные меты скопчества возникают в сопряжении с проповедью героем в высшей степени христианской любви, являющейся сущностным качеством его собственной натуры, а его слово в рассказе обращено к детям (девственникам, которым уготовано царствие божие), мысль об особом поле героя не покажется случайной.
В русской культуре рубежа XIX—XX веков вопрос о поле был переведен в метафизический план, служа критерием избранничества. Размышления Платонова следуют по тому же руслу.
1. Интерес Платонова к сектантству можно считать доказанным. См., например: Яблоков Е. А. Комментарий // Платонов А. П. Чевенгур. М: Высшая школа, 1991. С. 553; Яблоков Е. А. На берегу неба. (Роман Андрея Платонова «Чевенгур»). СПб.: «Дмитрий Буланин», 2001. С. 89-94.
2. Ср. названия сект: «Серые голуби», «Божьи голуби» (см., например: Плотников К. Н. История и обличение русского сектантства (мистического и рационального). Пг., 1916. С. 29), «Белые голуби» (см., например: Мельников П. И. Белые голуби // Мельников П. И. Собр. соч.: В 8 т. М.: Правда, 1976. Т. 8).
3. «Исходя из понятия о плоти как о греховном начале, Паниашка стал проповедовать ко всем потребностям плоти — пище, питью и одежде…» (Плотников К. Н. История и обличение русского сектантства (мистического и рационального). С. 32).
4. Смысл отношения Тютня к пище может быть восстановлен по следующим фрагментам:
Утром Дванов ел в сельсовете пшенную кашу и снова видел бога. Бог отказался от каши: Каша, говорит, не семечко, что мне делать с нею — если съем, то навсегда, все равно, не наемся. <…>
— <…> Но упомни, что человек не семя. <…> А во мне и семена и почва.
— Поэтому ты есть бог? — спросил Дванов.
Бог печально смотрел на него, как на неверующего в факт (Стр. стр., 346). Ср.: «Вот что значит притча сия: семя есть слово Божие» (Лк. 8:11).
Из книги В.Ю.Вьюгин «Андрей Платонов: поэтика загадки. Очерк становления и эволюции стиля»
