Воспоминания колдуна, I. — В становлении-животным мы всегда имеем дело со стаей, бандой, популяцией, населением, короче, с множественностью. Мы — колдуны — знали это во все времена. Возможно, другие инстанции, к тому же крайне отличающиеся друг от друга, по-иному рассматривают животное; можно удерживать в животном и извлекать из него определенные характеристики: виды и роды, формы и функции и т.д. Общество и Государство нуждаются в животных характеристиках для классификации людей; естественная история и наука нуждаются в характеристиках для классификации самих животных. Сериализм и структурализм либо градуируют характеристики их сходствами, либо упорядочивают их по различиям. Животные характеристики могут быть мифическими или научными. Но не они нас интересуют; что нас интересует — так это способы распространения, размножения, захвата, заражения, расселения. Имя мне легион. Человек-волк заворожен несколькими волками, взирающими на него. Чем был бы одинокий волк? Или кит, блоха, крыса, муха?
Вельзевул — это Дьявол, но Дьявол в качестве повелителя мух. Прежде всего, волк — не характеристика и не некое число характеристик; волк — это волкование. Блоха — это блохование… и т.д. Что же это за вой, независимый от популяции, к которой он взывает и которую берет себе в свидетели? Вирджиния Вулф ощущает себя не обезьяной или рыбой, а стадом обезьян, косяком рыб сообразно переменчивым отношениям становления с лицами, с коими она контактирует. Мы вовсе не хотим сказать, что какие-то животные живут стаями; нам нет никакого дела до смехотворных эволюционистских классификаций Лоренца, согласно которым существуют подчиненные стаи и господствующие общества. Мы говорим лишь о том, что каждое животное — это прежде всего банда, стая. Что оно обладает модусами стаи, а не характеристиками, даже если требуются дальнейшие различения внутри таких модусов. Именно в этой точке человек встречается с животным. Действительно, мы не можем стать животным, не испытывая завороженности стаей или множественностью. Завороженность внешним? Или же завораживающая нас множественность уже связана с множественностью, обитающей внутри нас? В одном из своих шедевров [«Врата серебряного ключа»] Г.Ф. Лавкрафт рассказывает историю Рендольфа Картера, который ощущает свою «самость» расшатанной и испытывает страх худший, чем страх уничтожения: «Среди них попадались Картеры-люди и Картеры-животные и растения, позвоночные и беспозвоночные, обладающие сознанием и лишенные его», Картеры-земляне и Картеры-обитатели иных планет, заброшенные в бескрайность космоса и несущиеся от одного мира к другому, от одной вселенной к другой… Погружение в небытие дарует покой забвения; но осознание собственного существования и при этом знание того, что более не являешься определенным существом, отличным от других существ» и от всех тех становлений, которые нас пересекают, — «вот невыразимый верх ужаса и агонии» (1). Гофмансталь или, скорее, Лорд Чандос заворожен умирающим «народцем» крыс, и тогда в нем, через него, в расщелине его разрушенной самости, «дух животного обнажает клыки перед чудовищной судьбой»: здесь нет сострадания, а только противоестественное соучастие (2). А потом странный императив захлестывает его: либо прекратить писать вообще, либо писать, как крыса… Если писатель — колдун, то потому, что письмо — это становление, письмо пересекают странные становления, являющиеся вовсе не становлениями-писателем, а становлениями-крысой, становлениями-насекомым, становлениями-волком и т.д. Нужно будет еще сказать почему. Многие самоубийства писателей объясняются такими противоестественными соучастиями, такими противоестественными браками. Писатели — это колдуны, поскольку воспринимают животное как единственную популяцию, перед которой они в принципе несут ответственность. Ранний немецкий романтик Карл Филипп Мориц испытывал ответственность не за умирающих телят, а перед телятами, которые гибнут и дают ему тем самым невероятное ощущение какой-то неизвестной Природы — аффект (3). Ибо аффект — не личное чувство и не характеристика; он — осуществление могущества стаи, которая потрясает и расшатывает самость. Кому незнакома жестокость таких животных последовательностей, которые с корнем вырывают нас — хотя бы на миг — из человеческого состояния, заставляя, подобно грызунам, крошить хлеб или наделяя нас желтыми кошачьими глазами? Опасная инволюция зовет нас к неслыханным становлениям. И это — не регрессии, хотя фрагменты регрессии, регрессивные последовательности могут наблюдаться.
Нужно различать три типа животных: индивидуализированные животные, домашние зверюшки, сентиментальные Эдиповы животные — каждое со своей маленькой историей, «моя» кошечка, «мой» песик; такие животные побуждают нас к регрессии, втягивают в нарциссическое созерцание. Они являются единственным типом животных, понимаемым психоанализом, позволяя еще лучше раскрывать лежащие за ними образы папочки, мамочки и маленького братика (когда психоанализ толкует о животных, последние учатся смеяться): любой, кто любит кошек и собак, глуп. Но есть и второй тип: животные, наделенные характеристиками и атрибутами; животные рода, классификации и Государства; те, что рассматриваются в великих божественных мифах таким образом, дабы можно было извлечь оттуда серии и структуры, архетипы и модели (в любом случае Юнг глубже Фрейда). Наконец, есть еще более демонические животные, стайные или аффективные, формирующие множественность, становление, популяцию, сказку… Или не может ли, опять же, любое животное рассматриваться всеми тремя способами? Ведь всегда возможно, чтобы какое-нибудь животное — блоха, гепард или слон — рассматривалось как домашняя зверюшка, моя маленькая тварь. Другая крайность: любое животное также может рассматриваться в модусе стаи или роя; так мы, братья-колдуны, и поступаем. Даже кошка, даже собака… И у пастуха, и у дрессировщика, и у Дьявола есть в стае свое любимое животное, хотя не так, как мы только что обсуждали. Да, любое животное является или может быть стаей, но с разной степенью призвания, облегчающей или усложняющей раскрытие множественности, доли множественности, каковую животное актуально или виртуально содержит в себе сообразно конкретному случаю. Косяки, банды, стада, популяции — не низшие социальные формы; они суть аффекты и энергии, инволюции, которые захватывают каждое животное становлением столь же мощным, как и становление человека вместе с животным.
Х.Л. Борхес — автор, знаменитый своим избытком культуры, — состряпал, по крайней мере, две книги, имеющие только хорошие заглавия: первая — «Всеобщая история бесчестья», поскольку он не заметил фундаментального различия, проводимого колдуном между обманом и предательством (становление-животным присутствует с самого начала, находясь на стороне предательства). Вторая — его «Книга о вымышленных существах», где он не только воспринял пестрый и пресный образ мифа, но также элиминировал все проблемы стаи и, что касается человека, соответствующего становления-животным: «Мы умышленно исключили из этой книги легенды о превращениях людей — lobizon’а, оборотня и т.д.»- Борхеса интересуют только характеристики, даже самые что ни есть фантастические, тогда как колдуны знают, что оборотни — это банды, так же как и вампиры, и что банды превращаются друг в друга. Но что же в точности это означает — животное как банда или стая? Разве банда не подразумевает некой преемственности, возвращая нас к воспроизводству заданных характеристик? Как понять рост населения, размножение, становление без преемственности и наследственного производства? Множественность без единства предка? Это очень просто, и каждый это знает, но обсуждается такое только тайно. Мы противопоставляем эпидемию преемственности, заражение — наследственности, распространение посредством заражения — воспроизводству половым путем, сексуальному производству. Банды — человеческие или животные — размножаются посредством заражения, эпидемий, сражений и катастроф. Как и гибриды, сами по себе стерильные, но рожденные от полового союза, который не воспроизводится, но каждый раз возобновляется, тем самым распространяясь вширь. Противоестественные соучастия и браки суть подлинная Природа, охватывающая отдельные природные царства. Размножение через эпидемию, заразу не имеет ничего общего с преемственностью через наследственность, даже если эти две темы переплетены и нуждаются друг в друге. Вампир не размножается, он заражает. Различие в том, что зараза, эпидемия предполагает насквозь гетерогенные термины: например, человек, животное и бактерия, вирус, молекула, микроорганизм. Или — как в случае трюфеля — дерево, муха и свинья. Такие комбинации не являются ни генетическими, ни структурными; они — междуцарствия, противоестественные соучастия, но только так и действует Природа -против самой себя. Это сильно отличается от преемственного производства и наследственного воспроизводства, где единственные сохраняемые различия — это простая дуальность полов внутри одних и тех же видов и небольшие изменения, накапливаемые Поколениями. Для нас, напротив, есть столько полов, сколько есть терминов в симбиозах, столько различий, сколько существует элементов, способствующих процессу заражения. Мы знаем, что мужчину и женщину разделяет много существ; они происходят из разных миров, приносятся ветром, образуют ризомы вокруг корешков; они постигаются не в терминах производства, а только в терминах становления. Универсум не функционирует через преемственность. Все, что мы утверждаем, так это то, что животные суть стаи, а стаи формируются, развиваются, испытывают превращения посредством заражения.
Эти множественности, содержащие гетерогенные термины, совместно функционирующие посредством заражения, входят в определенные сборки; именно здесь человек осуществляет свои становления-животным. Но нам не следует смешивать эти темные сборки, затрагивающие наиглубочайшее в нас, с такими организациями, как институт семьи и аппарат Государства. Мы могли бы сослаться на общества охотников, военные общества, тайные общества, преступные общества и т.д. Становление-животным соответствует им. Здесь мы не найдем ни режимов преемственности типа семьи, ни способов классификации и атрибуции государственного или до-государственного типа, ни даже сериальных организаций религиозного типа. Несмотря на видимость и возможную путаницу, это не место происхождения и не точка приложения для мифов. Это сказки, или рассказы, о становлении, это его протоколы. Стало быть, абсурдно устанавливать иерархию даже среди животных коллективов с точки зрения некоего фантастического эволюционизма, согласно которому стаи по статусу ниже и сменяются семейными и государственными обществами. Напротив, различие касается самой природы, и происхождение стай полностью отличается от происхождения семьи и Государства; стаи непрестанно оказывают влияние на них изнутри и нарушают их спокойствие извне иными формами содержания, иными формами выражения. Стая — это одновременно и реальность животного, и реальность становления-животным человека; зараза -это одновременно и животная популяция, и размножение животной популяции самого человека. Машина охоты, машина войны, машина преступления сопряжены со всеми разновидностями становления-животным, которые не выражены в мифе и уж тем паче в тотемизме. Дюмезиль показал, что такого рода становления с необходимостью свойственны воину, но лишь постольку, поскольку он внешен в отношении семьи и Государства, поскольку он опрокидывает любую преемственность и классификацию. Машина войны всегда внешняz по отношению к Государству, даже когда Государство ее использует и присваивает. Воин обладает полным становлением, включающим в себя множественность, скорость, повсеместность, метаморфозу и предательство — мощь самого аффекта. Человек-волк, человек-медведь, человек-дикая кошка, человек-любое животное — тайные братства, оживляющие поля сражений. Но также и животные стаи, служащие человеку в бою, или стаи, идущие по следам битв и получающие собственную выгоду. Все вместе они распространяют заразу. Есть сложная совокупность: становление-животным человека, стаи животных, слоны и крысы, ветры и бури, бактерии, сеющие заразу. Единый Ригог. Война содержала в себе зоологические последовательности, прежде чем стала бактериологической. Именно во время войн, голода и эпидемий размножаются оборотни и вампиры. Всякое животное может быть захвачено этими стаями и соответствующими становлениями; кошек можно увидеть на поле боя и даже в армиях. Вот почему различие нужно проводить не столько между типами животных, сколько между разными состояниями, сообразно которым они интегрируются в семейные институты, аппараты Государства, машины войны и т.п. (так каково же отношение машины письма и музыкальной машины к становлениям-животным?).
Перевод с французского — Яков Свирский
Фрагмент книги «Тысяча поверхностей» Ж.Делёз, Ф.Гваттари
+++++
1. Лавкрафт Г.Ф. Зверь в подземелье / Пер. с англ. Е. Любимовой (перевод изменен). М.: «Гудьял-Пресс», 2000, с. 56. — Прим. пер.
2. Hofmannsthal H. von. Lettres du voyageur son retour Р.: Mercure de France, 1969, письмо от 9 мая 1901 г.
3. См.: Bailly J.C. La légende dispersée, 1976, рр. 36-43.