Гуманизм — забавный выблядок. Он удержал на плаву иудейскую версию райской истории в качестве социальной и духовной истины, истины абсолютной, неоспоримой. Он сохранил средневековый идеал женского и гражданского духа, доказывая, однако, что самим женщинам его недостаёт и только мужчина способен по-настоящему его сподобиться.
Тем самым произошло то, что происходит всякий раз ,когда вид, занявший главенствующее положение, не выполняет свою верховную функцию. Он обречён: на него смотрят как на паразита. И к женщинам стали относиться как к паразитам. Оказалось ,что мужчина вовсе не знает женщину. Всё то, что на протяжении веков он наговорил о её красоте, утонченности, доброте и страстности, было лишь проекцией его собственной души вовне. Если хочешь узнать правду о женском духе, нужно слушать только самих женщин, а то, что они говорили, было не слишком на руку мифу об их божественном превосходстве. Святая дева заметно подрастеряла своё обаяние.
Северяне, которые на протяжении всего Средневековья пали и видели, как бы отвоевать себе право на господство, естественно, воспользовались случаем, развязав протестантскую войну: она, думалось им, поправит их дела, вернёт на патриарший трон.
Их ярость в основном вызывал тот факт, что все крупные — и мало-мальски умные — обольстители, а в таких недостатка не было, предпочитали оставаться под защитой Церкви — эгида которой, благодаря гарантированному безбрачию, снимала всякую потребность в наследовании и поддержке. Все мужчины норовили влиться в Церковь, чтобы их подобающим способом любили женщины. Что возмущало мужей.
Хворь гуманизма проистекает из базисной установки ветхозаветной райской истории: мужчина, а и тем паче общество, не является естественным отпочкованием природы; в человеческом коллективе нет ничего естественного, и, наряду со всем остальным, женщина тоже является продуктом, выработанным цивилизацией. Эту вздорную установку, согласно которой может существовать нечто вполне определенное, что можно назвать естественным в сравнении с чем-то другим, что из-за этого должно стать сверх- или внеестественным, разоблачил в прошлом веке шведский поэт К.Ю.Л. Альмквист, в жалком образе Раскольникова окарикатуренный Достоевским. Эта гуманистическая установка, порождающая абсолютное разграничение между человеком и животным, проистекает из потребности древних греков отыскать причину, способную оправдать их главенствование над рабами. Тот ,кто в наши дни основывает свою мысль на таком искусственном разграничении, всего лишь пытается оправдаться за место, доступное сегодня большей части человечества; стремиться возвыситься над жизнью, призывая к одностороннему переходу, окрещенному красивым и смехотворным словом «трансцендентность». Город естественен ровно в той же степени, как и лес или пчелиные соты. Человеческое общество по природе ничем не отличается от общества животных. Если одно из них неестественно, то неестественно и другое. Если наша естественная история должна иметь хоть малейшее разумное основание, она автоматически подразумевает естественную историю человека, искусства, богов, всего на свете. При желании можно представить всю историю, не привлекая никаких ценностных шкал. Для этого потребуется полностью проигнорировать динамику видов, сведя их бытие к простым пространственным представлениям о теле. Так и поступают, сводя настоящее к мгновению, а реальность к чисто пространственной концепции, как сделал Декарт, но при этом исключаются любые возможности обсуждения начал и концов чего бы то ни было. Королева Швеции Кристина увидела эту опасность, когда зазвала в Стокгольм Декарта. Но в тот момент, когда она обнаружила, что он не в состоянии снабдить её шкалами социальных и иерархических ценностей, ему уже пришёл конец. Ей, впрочем, тоже.
Мы не можем установить ступени лестницы всего живого, от низшей до высшей жизни, смешать их с человеческой жизнью, а потом внезапно пояснить, что человек вовсе не является естественным отпочкованием природы, что это чисто историческое представление. Отсюда вытекает полная нелепица, что, мол, вся иерархия видов — не более чем историческое представление. Можно отказать в какой бы то ни было важности историческим представлениям и вообще истории. Можно сказать, что история смешивается с мифологией. Но не надо смешивать миф с уловлением какого-то смысла. Смысл имманентен объекту. Он открывается сознанию в живом переживании, тогда как миф представляет собой «трансцендентное» представление, ускользающее от всякого осознания. Сорель, Розенберг, Хайдеггер и Сартр со всё меньшим успехом пытались реабилитировать эту так называемую неконтролируемую трансцендентность. Теперь этому подключились и женщины.
Гуманисты — алхимики пытались объяснить природный порядок своего рода химическим антагонизмом между мужскими и женскими началами, надеясь создать гермафродитический синтез чистой человечности («гуманности»), найти гомофильское начало универсума в его идеальной андрогинности. Я ухожу от всех подобных спекуляций столь дорогих такому символисту, как К.Г.Юнг, чтобы составить себе исполненную смысла картину естественной истории, основываясь исключительно на данных, подтверждаемых наблюдениями, которые доступны любому способному наблюдать. Это не более чем набросок. Каждый может расширить, включить, если это ему интересно, ещё тысячу переменных. Я ограничиваюсь самыми элементарными, общеизвестными данными. Алхимики в своих спекулятивных ухищрениях пытались заменить антропоцентрическую картину мира Средних веков, обрушенную с лёгкой руки Галилея, гомоцентрической вселенной, основания которой надеялись обрести в микрокосме. Это заблуждение и сегодня остается связано с определенными физическими представлениями. Данные естественной истории не могут, однако, принимать во внимание геометризованные чаяние подобного подхода.
Асгер Йорн. Глава из книги «Естественная история Рая» ( Jaromir Hladik press, 2019 )