/Положение в пространстве как поиски утраченной сокровенности/
Насколько отличается отношение человека к пространству от отношения животного к нему же? Последнее обречено быть горизонтально расположенным, тогда как первый – прямоходящий, двуногий – есть вертикаль; он занимает иное положение, обуславливающее характер его взаимоотношений с любой каббалистической «бет», то есть, вместилищем. Через это обозначение я не хочу представить пространство как нечто клаустрофобное. Под всяким вместилищем я разумею место нахождения/заключения/пребывания, одинаково пригодное для стихии/человека/животного/вещи, ибо для вместилища разница меж ними несущественна. При захоронении человек располагает себе подобного в горизонтальном положении; животное в нём находится на протяжении целой жизни. Смерть делает человека похожим на животное, меняя его положение на прямо противоположное; единственным отличием его от животного становится полная неподвижность, а значит, невозможность взаимодействовать с пространством и дальше. Горизонтальное неподвижное (абсолютно неподвижное) двуногое побеждается временем и выключается из пространства, как отслужившая своё вещь, готовая стать пылью. Человек кроме этого может обратиться в воспоминание, которое живёт до тех пор, пока последний его хранитель не повторит участь того, кого он помнит, то есть, пока он тоже не станет горизонтальным и абсолютно неподвижным. Животное живёт и умирает – в горизонтали, но не осознаёт этого. О чём говорит уход самоубийцы, избравшего для себя повешение, если не о скрытом желании умереть в той вертикали, в которой он жил? Жорж Батай писал, что «всякий зверь пребывает в мире, как вода в воде», но этого нельзя сказать о человеке, поскольку он изначально приговорён (распят в пространстве) перейти из одного положения в другое, сменив вертикаль на горизонталь «ниже» той, что отведена зверю, ибо зверь в ней не только умирает, но и живёт; человеку же уготовлено в ней застыть. При жизни его горизонталью является погружение в сон, в течение всего пути человеку приходится постоянно менять своё положение в пространстве. Горизонталь и вертикаль чередуются ровно до тех пор, пока вторая не застигнет человека в момент его физической смерти. Подобное чередование есть причина, по которой в сознании человека существует разделение на субъект и объект, иными словами, его бинарное восприятие столь же «навязано» ему природой, сколько «навязана» ему сама смерть. Животное, лишённое понимания субъективно-объективных отношений, по мнению Жоржа Батая, пребывает в состоянии погружённости в мир, называемом «имманентностью» или «сокровенностью»: «Животный мир – мир имманентности и непосредственности». В свою очередь человек стремится к обретению такого состояния («поиски утраченной сокровенности»). Французский философ утверждает, что «возврат к имманентной сокровенности требует помрачённого сознания», что предполагает уход из обыденной реальности, из мира вещей. В фильме «В год тринадцати лун» Райнера Вернера Фассбиндера есть примечательная сцена: главная героиня видит человека, который намерен свести счёты с жизнью и уже приготовился просунуть голову в петлю. Она вступает с ним в диалог и, не в силах преодолеть своё любопытство, спрашивает, почему он решил умереть. Ответ был дан неожиданный: «Не хочу, чтобы вещи обретали действительность посредством моего восприятия». Человек выбирает больше не воспринимать, он уходит в чистое отрицание, при этом убеждённо разглагольствуя о том, что самоубийство не является отрицанием воли к жизни. Напротив, самоубийство – её утверждение, и «самоубийца не против жизни, а против предпосылок, которыми она обусловлена». Завершив свою речь, человек отталкивает деревянный ящик и выбывает из мира живых (но остаётся в вертикали). И не важно, что его положат в гроб, как многих других, — он успел утвердить себя в вертикали, он свёл воедино альфу и омегу. Животное не становится самоубийцей лишь потому, что оно лишено горизонтально-вертикального конфликта с самого начала. Только «встав на ноги», оно научится, а затем и привыкнет себя убивать. Ему абсолютно чужд эскапизм, в то время как человек к нему расположен в силу всё того же конфликта. Выше говорилось о том, что человек принимает горизонтальное положение, не только входя в обитель смерти, но и при жизни, будучи погружённым в сон. Есть ещё один способ войти в горизонталь – погрузиться в секс. Секс-сон-совокупление. Практически синонимы, если брать их сакральный аспект. Результатом совокупления может стать жизнь. Покидая вертикаль матки, каббалистическую «бет», плод переходит из одного пространства в другое, как клеймо, неся на себе вертикаль, но пока он учится ходить и быть прямостоящим, будущий человек изведает краткий период пребывания в горизонтали животного. Его «изгнание из рая» произойдёт не раньше, чем он окончательно перестанет задействовать руки в качестве земной опоры при своём передвижении. Только вертикаль даёт понимание смерти и, в частности, своей смертности, потому человек – единственное существо, знающее, что оно конечно. Женщина, занимающаяся сексом в позе наездницы, имеет общее с самоубийцей, повисшем в петле, — в обоих стремление сохранить вертикаль, но один делает это посредством утверждения власти, другой – утверждает волю к жизни (что, безусловно, оспаривается противниками самоубийства), добровольно выбывая из любой «бет» (то есть, одновременно из всех сразу). В человеке находимо пересечение линий, чуждое животному миру, и это пересечение сродни «поведению воды», стремящейся из вертикали водопада к горизонтали озера; человек ищет гармонию с тех пор, как, распинаемый в пространстве, стал задавать себе вопросы, на которые нет ответов. Молчание бога. Должно быть, «живучесть» христианской религии отчасти можно объяснить тем, что, позаимствовав солнечный символ у язычников, приверженцы Распятого, сами того не подозревая, затронули самый кровоток Вселенной, чем и выторговали у Времени своё [относительное] бессмертие. Рука, пускающая стрелу в цель, палец, нажимающий на курок, — всё это способы подчинить себе горизонталь, попытки горизонтального убийства. Стрела летит горизонтально, как и пуля, выброшенная из «бет» — пистолета. Жертва, поражённая насмерть, утрачивает своё привычное положение и отдаётся пространству неподвижной. Медведь, нападая на человека, встаёт на задние лапы. Тем самым зверь подчиняет себе вертикаль, становясь с человеком на равных на тот промежуток времени, пока длится их битва. После того, как жертва окончательно покидает вертикаль, зверь принимает своё нормальное, естественное положение в пространстве, при этом он всё ещё остаётся наравне с человеком, — пребывание обоих в животной горизонтали неоспоримо. Но победивший «выше» тем, что в ней он продолжает жить «как вода в воде», а проигравший в ней умирает…как человек.
Парадоксально, но когда индивид под воздействием тех или иных причин начинает тосковать по «утраченному раю», он мечтает не о возвращении в материнскую утробу, дающую безопасность, — его желанием становится возврат к горизонтали, к тому состоянию, когда он ещё не научился ходить и «быть двуногим». И, опускаясь на колени, свою молитву он возносит, едва ли подозревая о том, что для возврата ему достаточно лишь отнять руки от груди и опереться ими о землю. Человек хочет подчинить себе вертикаль, но один делает это, натягивая тетиву лука, а другой – потворствуя своему бессилию, и только третий, отличный от них, будет верным вертикали до последнего вздоха, пусть и видит в ней приговор Времени и Пространства себе – человеку. В своих поисках утраченной сокровенности тот, кто стоит на табуретке перед петлёй, ближе к цели, чем тот, кто стоит на коленях.
Дерево занимает в пространстве то же положение, что человек (не зря человеческое тело часто ассоциируется со стволом дерева; подобный мотив встречается в творчестве художников-сюрреалистов) и, будучи срубленным, дерево утрачивает вертикаль, полностью переходя в горизонтальную плоскость, чтобы отдаться разрушению. Теперь оно поедаемо Временем, как труп. Временем в безразличном Пространстве. Мирча Элиаде утверждает, что техника исчисления времени была открыта ещё во времена неолита. Как бы там ни было, человеческое существо, ищущее пути возвращения в состояние имманентности, подчинено времени уже тем, что знает о нём; зверь в отличие от человека не осознает временной длительности, неизменно пребывая в состоянии непосредственности, а значит оно более свободно. Уже достаточно сказано о пространстве, о другой важной категории – времени – будет упомянуто в связи с одним необычным произведением, написанным в конце прошлого века. Оно вызывает большой интерес прежде всего по причине своей смелой попытки представить человечество, проживающее в постхристианскую эпоху. Речь пойдёт о пьесе Иосифа Александровича Бродского под названием «Мрамор». Действие её разворачивается во II веке после нашей эры. Мы переносимся в Рим, но Рим этот читателю незнаком. По замыслу автора, задачей Рима становится слияние со временем. Публий и Туллий пожизненно заключены в Башню – аналог тюрьмы, которая «есть недостаток пространства, возмещённый избытком времени», и в этом избытке заключенные находятся словно в вакууме, что не оставляет им ничего иного, кроме как уподобиться самому Времени. Публий справедливо заключает, что любое событие характеризуется своими «до» и «после», на что Туллий отвечает, что «событие без до и после есть время», и они – узники Башни – владеют Временем (или Оно владеет ими, что не принципиально важно). Рим, которому суждено править миром, взрастил немало великих поэтов. Для Туллия именно поэты были людьми, которые делали историю. Повторяемость, предсказуемость – вот что отмечает философствующий Туллий: «…сказанное поэтом неповторимо, а тобой – повторимо. То есть если ты не поэт, то твоя жизнь – клише. Ибо всё – клише: рождение, любовь, старость, смерть, Сенат, война в Персии, Сириус и Канопус, даже цезарь». Всё уже было и, что самое скверное, оно снова будет. Лишь сказанное поэтом не может повториться, считает Туллий. Иосиф Бродский часто подчёркивал, что люди, занимающиеся поэзией, представляют собой наиболее совершенные образцы человеческого вида. Рисуя нам постхристианскую, совершенно иную картину мира, Бродский, тем не менее, знает, что «у истории вариантов мало» и, в сущности, отвечая на вопрос о том, что ожидает нас «после», поэт не забывает об известном, историческом, нами пройденном «до». Быть может, находясь между ними, Бродскому удалось соприкоснуться с Чистым Временем, которому он желал уподобиться. Он говорил, что «после» мир будет менее духовным, и отрицал возможность качественного скачка в сознании. Мир перестал его удивлять. «Смысл Империи, Публий, в обессмысливании пространства…Когда столько завоёвано – всё едино». Значение имеет только Время. А человек – это «пространство в пространстве», «вещь в себе», «клетка в камере», «оазис ужаса в пустыне скуки». Пространство нас пожирает, вмещает, затем исторгает. Публий и Туллий находятся в Башне, которая представляет собою «форму борьбы с пространством» или даже «орудие познания Времени». Публий и Туллий по-разному относятся к двум этим категориям и, бесспорно, первый сумеет уподобиться Времени, надев свою серую тогу и уснув на 17 часов, не обращая внимания на человека, «одинокого, как мысль, которая забывается». Второй – и на свободе останется пленником; сие я назову единственной причиной считать его варваром. Примечательно, что оба персонажа осуждены до последней минуты своей жизни оставаться в вертикали Башни; эта тюремная вертикаль в сознании каждого из них практически увековечена.
До некоторого времени не было найдено почти никаких следов вертикальных захоронений. Если верить Элиаде, человек начал хоронить себе подобных уже в мустьерскую эпоху. В первом томе своего труда «История веры и религиозных идей» исследователь приводит детальное описание современного погребения у индейцев коги, взятое им у Рейхеля-Долматоффа (C. Reichel-Dolmatoff): «Выбрав место для могилы, шаман (тата) исполняет ряд ритуальных жестов и объявляет: «Вот селение Смерти; вот дом для погребальных церемоний; вот оно, чрево. Я отворю дом. Дом заперт, а я его отворю». После чего объявляет: «Дом открыт», — показывает людям место, где следует копать могилу, и отходит в сторону. Умершую девушку заворачивают в белые пелены, а зашивает их её отец. Во все это время её мать и бабушка исполняют монотонный, почти бессловесный напев. На дно могилы кладут россыпь зелёных камешков, устричные раковины и раковину улитки. Потом шаман пытается поднять тело, делая вид, что оно очень тяжело. И поднимает с девятой попытки. Тело кладут головой на восток, и «дом затворяется», то есть яму засыпают землёй, вокруг неё совершают ещё ряд ритуальных движений, а затем все уходят. Церемония продолжается два часа». Элиаде добавляет, что подобный древний символизм будет непонятен современному человеку, незнакомому с религиозными представлениями коги. Исследователь обращает особое внимание на обозначение кладбища как «селения Смерти» и «дома для погребальных церемоний», а могилы как «чрева» или «дома» (в эту каббалистическую «бет» тело покойника укладывалось в эмбриональной позе); для коги любое вместилище, включая могилу, не что иное, как сам мир, чрево Всеобщей Матери. Известно, что плод, находясь в чреве, расположен вертикально; хотя его положение нельзя называть строго вертикальным, о горизонтали не может идти и речи. Девятикратное поднятие тела у коги символизирует девять месяцев, в течение которых мать вынашивает ребёнка. Удивительно, что, объемля космические величины, как древние [за редким исключением], так и современные люди, не предприняли попыток изменить характер захоронений, возведя вертикаль в традицию. Придавая мёртвому телу позу эмбриона, они совсем упускали из внимания тот факт, что это подражание по сути своей неполноценно, ибо положение тела нарушено. Горизонтальный эмбрион смерти предаёт вертикальный эмбрион рождения. Таким образом, альфа никогда не сближается с омегой, сколь бы искусным ни был «человеческий, слишком человеческий» способ преодолеть извечный дуализм. В 2007 году National Geographic News публикует информацию об обнаружении в Гондурасе захоронения человека, сидящего в вертикальном положении. По археологическим данным, тело принадлежало представителю элиты древних майя. В сидячем положении заповедовал хоронить и Мухаммед, что исполняется всеми ортодоксальными мусульманами по сей день. Также известно, что жители Малой Азии (гурулийцы) опускали мертвецов в могильные ямы в вертикальном положении вниз головой. На урало-сибирской территории встречаются вертикальные захоронения, оставшиеся с эпохи неолита. По поверьям племени маконде (Уганда), вертикаль позволяет легче вступить в новую жизнь, поэтому своих мертвецов они хоронят стоя.
Создание памятников, быть может, связано всё с тем же стремлением увековечить себя (или другого) в вертикали, продолжая «жить» и после своей смерти, но уже не просто в форме эфемерного воспоминания, а претворившись в…вещь; занять своё место в пространстве, откуда будет исторгнут каждый умерший – это вступить с пространством в борьбу; но это и борьба с беспощадным временем, чья сила не в последнюю очередь заключена в забвении. Тот, кто желает увековечить свой образ, имя, историю, стремится обессилить время, высушить Лету до дна; бессмертие – его искус. Имя переходит в камень или бронзу. Человек уходит, но он же и остаётся.
Натэлла Сперанская
