Не случайно «паблик» «Воронежская смерть» пропагандирует сталинизм и ведет агитацию за депутатов от КПРФ. Принципиальной разницы между депутатами от «ЕдРа» или «КПРФ» конечно нет. И те и другие одинаково могли бы занимать места на странице «Воронежской смерти». Их партийные традиции одинаково вышли из чекистских подвалов и имеют своим отцом Сталина, за воскрешение которого так ратуют и «едросовцы» и «коммуняки».
О великом сталинском периоде нам расскажет Александр Перепеченых — христианин-«федоровец», уроженец Воронежской области, прошедший ГУЛАГ и узнавший на своем опыте что такое Советская смерть.
Паек — овес-сечка, овес-сечка. Сегодня овес, завтра овес — месяц, второй, год, второй, третий… Подходишь к столовой — и уже тебя тянет на рвоту, потому что организм требует витаминов, заедала цинга. Выпадают: человек подыхает. Я пол-яблока я за семь лет съел — где-то там товарищ достал, говорит: «На, покушай пол-яблока». Выручали 600 грамм хлеба.
Заходишь в столовую — прежде, чем тебе покушать дадут, выпей хвои от цинги. Она противная, горькая, невозможно пить. Не выпьешь тебе и овса не дадут. Многие вообще отказывались, — потому что каждый день пить эту хвою невозможно. Отражалась на мочевой. И вот все они, кой остался живой, — калеки.
Встретил я одного старика, он в тех же лагерях сидел, тоже воспоминания пишет. Он говорит: ничего там, в этих местах больше нет, ни од человека. А тогда ведь миллионы людей сидели. Рассказать бы нашим де до революции, что такое будет, — никто бы не поверил. И сейчас молод* уже не верит, не понимает, что такое было. Говорят: «Вот бы Сталина!», помнят, как приходили ночью и забирали тебя, а ты и не знал, за что. Ведь всех побрали — не за то, что ты что-то такое делал, а за то только, что думал не как все, в своей голове. Во как. А они Сталина просят — и выпросят. Народ же — как бараны, куда им скажут, туда и идет.
Я жил с убийцами, спал прямо с ними. А там такие были люди, им ничего не страшно. Они по 25 лет суждёны, а смертной казни не было. Для зарезать ничего не стоит. Он зарежет, придет на вахту: «Я человека зарезал»
«Зарезал? Ну распишись» — и идет свободно. Там у нас был такой Мишка Грузин, он двадцать пять душ зарезал.
Там настолько было тяжело даже не то что жить, а смотреть. Потому что там были отсев с лагерей преступного мира — самые ярые рецидивисты, которые уже нельзя в обычном лагере держать, их сплавляли. Суки, воры, махновцы, красные шапочки — там с преступного мира много было разных мастей. У нас, правда, как нас привезли, была только 58-я и воры. Они разделили, чтоб не было сук и воров вместе — иначе будет резня.
По воровскому закону в тюрьме работать нельзя. Ну, конечно, их там ломали, тоже в карцер сажали. Но некоторые законные воры не работали, а простые воры работали. А над всеми этими ворами был такой Дуга, главный вор. Что Дуга скажет — закон. Скажет — все будут работать. И начальство с ним имеет дело. Начальнику лагеря нужно план выполнять — он вора вызывает, с ним договаривается: «Ты, Миш, помоги мне тут». А если он не прикажет — не будут работать, ничего начальник не сделает.
А некоторые воры смотрят, что вор имеет с ними дело: «А, ты ссучился, нас продаешь?» — и пошла резня. Например, был у нас бригадир, нарядчик. Он же должен давать наряд и распределять людей — как и что. И всех же обязан, раз он нарядчиком работает. Ну и заставлял работать воров. И, значит, воры постановили убить, за то, что он участвует с начальством. И надо показательно убить, казнить. Проиграли в карты — кто убивать будет. И так казнили его — в ночь, у нас в бараке. Сперва вырезали низ, половые органы, потом глаза повырезали, уши. Издевались, пока он живой. Такая страсть, зверство, аж тяжело сейчас вспоминать. Там никакого человечества. А надзиратели в ночь боялись заходить, а то и его укокошат. Убили там кого или нет — им это не нужно. Они нас даже не охраняли — куда ты побежишь? Расказнили, утром смотрим — такой ужас, как катастрофа. Начальство побегали туда-сюда — ну и волоком поволокли на кладбище.
Там вешайся, как ходишь. Они под жизнь играют, об стены бьются, режутся. Ели друг друга: вот убегут человек четыре-пять — одного съедят, потом другого…
Ну, я до них не касался, и они меня не трогали. Мы «мужики», нас так считают, мы работаем.
Я в лагере был один православный. Которые раньше были, их позаморозили, говорят, водой поливали. А даже и поливать не надо. Не выходишь на работу в праздник — просто ставят тебя снаружи. В шахте 14 градусов мороза, а снаружи — до 65 градусов доходило, а 55—60 это каждый день. Тюремный бушлат засусленный, ботинки. Значит, он сегодня простыл, завтра простыл — постепенно так и погибали.
А то садют в карцер. Там была такая «коробочка» называлась — сруб не мазанный, без крыши, потолок землей засыпан. Щели такие, что кулак суй, цигарки туда давали прикуривать. Сквозняк гуляет. Ну сколько там просидишь? День, два — сколько выживешь?
Вся советская жизнь — это мука.