«Чтоб создать секту или революционную ячейку нужно, чтоб все кандидаты между собой переспали — это самый безболезненный способ и из всех остальных — самый приятный. Достоевский предлагал проливать на фундамент сопротивления кровь — закладывать кровавую жертву, чтоб повязывать всех общим преступлением, мы предлагаем друг другу свою плоть» — так учили пасторы «Краденого Хлеба» на заре своей деятельности.
Кундера доказал, что для того, чтоб роман вошел в бессмертие, достаточно того, чтоб все герои переспали друг с другом. Конечно, мы упрощаем. Все не так просто. Вообще, в жизни мало простых вещей. Они просты для бармена или зеленщицы, но уже аптекарша понимает — «что-то (или кто-то) есть!» Пьяница понимает еще больше. Для пьяницы мир сложен и в этой сложности мир невыносим, потому пьяница каждый раз отправляется и отправляется в путешествие за зеленым змием гнозиса… но не каждый пьяница возвращается оттуда. А уж прежним вообще никто не возвращается. Кто-то сходит с ума и заключен вечно блуждать в делирии советского медвытрезвителя в мутной компании таких же потерявшихся.
Кундера — революционер и антисоветчик, запрещенный в Чехословакии и разрешенный во Франции, он робко — по-писательски восстает против советского медвытрезвителя в 68-м, но его слова, «срезонировав» с эпохой, вдруг приобретают силу. Его книги изымают из библиотек и магазинов, но уже слишком поздно. Система пошатнулась…
Позже Кундеру обвинят в недостаточной революционности, потом в доносительстве. Писатель закроется от всех в 80-х и с внешним миром будет общаться только конспиративно с только с самыми лучшими друзьями. Несмотря на все «оттепели» он так и не выйдет из собственного подполья.
«Бессмертие» — последний роман, написанный автором на чешском языке. К тому времени, как в Европе, якобы, все преграды будут устранены, Кундера установит занавес, за который не впустит бывший родной язык. «Железный занавес», как немота.
Загадки языка попытаются найти свои решения на страницах романа — проблемы письма (письма исправленные и письма не отправленные), слова высказанные и слова, которые всегда подразумеваются, немота, за которой обязательно (ли?) следует немощь и язык жестов.
За семейной драмой проступает переплетенный клубок других повествований — переписка Гёте с влюбленным в него ребенком (будущей романисткой), профессор Авенариус, будто пришедший к нам из «Великого запоя» Рене Домаля, Рубенс с многостраничным размышлением на тему молчания-секса-слова… Однако, все довольно герметично, герои романа отображаются друг в друге, ссылаются на опыт своего отражения, в конце концов, спят друг с другом и цитируют только сами себя. Немного «как у Павича».
Читатель обречен двигаться по спирали, каждый раз узнавая ситуацию, предугадывая расстановку персонажей. Но предугадывая, как бы сновидчески — то есть, по прошествии витка повествования. Время здесь вторично (потому как закручено в спираль) — Гёте встречается с Хэмингуэем, Рубенс блудодействует в двадцатом веке.
Это роман о языке, который начинается не с слова, а с жеста и заканчивается им же.
Это роман о бессмертии, в котором достаточно смертей.
Это роман о Чехии, в которой нет автора и об авторе, который отрекается от всего чешского.
Здесь позволительно думать обо всем, но предпочтительней — о бессмертии.