Дети — это время, созревающее в свежем теле.
А.Платонов «Котлован«
Посвящается Vi.
Тася проснулась, но глаза открывать не спешила. Старалась вспомнить приснившееся, смысл сна ускользал как лисий хвост из мультфильма, снятый по рассказу Пришвина. Помучивши разум еще малое время, решилась:
— Ну, все!
Сон отступил и унес с собой что-то теплое, родное и обхватывающее со всех сторон. Так могла бы обнимать только мать, вышедшая из человеческого тела и принявшая форму облака, тумана или одеяла.
Тася открыла один глаз. Затем — второй. Рассмеялась.
— Здравствуй, утро! Здравствуй, новый день!
Таисия подняла к Солнцу ладонь и внимательно рассмотрела каждый палец. Солнечные лучи заиграли на аккуратно подстриженных ноготках, и Тася рассмеялась еще раз. Приподняла поочередно одну ногу, затем — вторую; поиграла с солнцем уже пальцами ног. Вставать не хотелось, Тася просто растягивала удовольствие. Что может быть лучше — вот так вот лежать под смешными солнечными зайцами, заполонившими все пространство вокруг.
Школьная форма лежала совсем рядом — рукой дотянуться, но облачаться в черно-коричневые тона в такой день уж не хотелось совершенно. Тася рассматривала себя — Чего не растут? — покрутила соски большим и указательным пальцами.
— Ну и пусть не растут. Успеют еще. — Успокоила себя Тася.
Понежившись еще минутку — ну, совсем только одну минуточку! — приподнялась. Отряхнула с локтей глину и мох, аккуратно разгладила форму. В кармане фартука обнаружилась конфета «Мишка на севере» и две баранки. Сразу же захотелось пить. Между двух кочек Тася обнаружила лунку с чистой водой. Сложив ладони лодочками, набрала синего неба с радостными солнечными лучами и напилась света и жизненной энергии.
Солнце припекло еще сильней. Новая порция лучей отразилась в болотце, вызвав дымку, которая быстро рассеялась. Лягухи дружно грянули радостный гимн — земле, небу, животворящему светилу и школьнице, перепрыгивающей с кочки на кочку. Тася тоже пела, потому как невозможно такое утро без песни. Только песня ее была не земле и солнцу, а новым большим людям. Она отличалась от примитивных лягух.
Новые большие люди больше не прятались в бездонной глубине, но все равно пока еще не могли слышать, как в их честь маленькие девочки поют призывные песни. Они были заняты своим важным делом. Внутри каждого большого человека горел огонь, выжигая ненужные внутренности и заставляя, таким образом, функционировать тело не из прихоти телесного паскудства, но благодаря внутреннему жару.
Майор Павидла тоже не спешил вставать. Такое уж выдалось утро распрекрасное! Но вставать было нужно! Опаздывать на службу майор не любил — дорожил своей единственной звездой на погоне и мечтал о погонах полковничьих. Иной мечты майор к своим годам уже не имел.
— Сына, вставай! — чай на столе, гренки пока горячие… Вставай!.. — ласковый голос матери звал с кухни, к столу, как много лет назад, когда майор еще не был майором, а был «павиделом» и ходил в школу. В школу ходил, главным образом, для того, чтоб получать обидные подзатыльники от одноклассников и краснеть от незнания предметов у доски. С тех пор голос матери слегка надтреснул, но любви не убавилось, прибавились старческая забота, да беспокойство о том, что «какая-нибудь курва уведет от матери сына и останусь одна в мире». Но еще в разгар Перестройки женский пол дал понять будущему следователю, что его нелепой фигурой выпускника Школы Милиции не интересуется. Да дело даже не в фигуре было… в чем-то еще…
— Витасик! — на полтона выше взвизгнула мать.
— Е…ая бабушка! — прошептал майор, но вовремя одернул себя, — нельзя! — мать все же…
— Иду-иду!
Существует ошибочное мнение о стражах правопорядка, дескать, ненавидят они всех, и каждый штатский является для них потенциальным преступником. Именно такой точки зрения придерживался скинхед-переросток Четвероногов, живущий по соседству с майором Павидла. В соседнем подъезде, то есть, проживал. Но к Четвероногову вернемся позднее. А от себя сообщим, что Павидла смотрел на человечество равнодушно и врагов ни в ком не видел. Даже надписи Четвероногова, исполненные человеческими испражнениями на стене дома, посвященные майору и его сослуживцам, совершенно не трогали следователя. В этих безобразиях он усматривал лишь нарушение определенного пункта кодекса, и никакие иные эмоции, которые могли бы посетить обычного человека, обнаруживши тот себя в героях настенной лирики, не посещали его грудную клетку.
— Чай горячий, гренки вот… Масло-то бери. Худой какой стал с этой работой. Все выслуживаешься. Все служишь… — Ворковала старушка над сыном. — Ты ешь… ешь. А я пойду форму поглажу.
— Не надо, мать, я сегодня в штатском.
— Хорошо. Тогда постираю, а потом поглажу. — Согласилась сама с собой. — Сестра твоя звонила, — ты еще спал. Жаловалась: муж опять в запой ушел…
Майор промолчал. Сам он любил выпить пивка с сослуживцами, но чтоб мать не огорчать, после выпивки домой не спешил — сидел в отделе — пил кофе и заедал пивной аромат жвачками. Сослуживцы разъезжались по домам — к женам и детям, оставляя начальника наедине со своими мыслями. Мыслил майор в последнее время все больше о закате Европы. Именно с таким названием книга бросилась в глаза во время обыска у гражданина Адодина. Сей гражданин проходил подозреваемым по делу об убийстве «с особо отягчающими». Рабочий. Сварщик на ЖБК, за сорок мужику перевалило… В ходе обыска никаких улик обнаружено не было. Дело не закрывали. Еще один «висяк»…
Закат Европы мыслился Павидле зрелищем красивым и необычным — вроде как если совместить Пасху с фейерверком. Сама же Европа лежала всего-то через две области. Тысяча километров.
— Как бы не цепануло, — переживал следователь. — Все-таки для такого грандиозного события тысяча километров не так много. Миллион метров. А метр — это во-о-о-от столько. Майор разводил руки и пытался представить миллион вот таких вот отрезков. Миллион человек с раздвинутыми вот так руками. Почти все жители нашего города, а город не такой уж и большой. От этой географии начинала кружиться голова…
Город граничил с озером. Озеро переходило в болото, болото — в топь, а топь — дальше — в тьму. Во тьме слышался грохот. Изредка мрак рассеивался молниями. Но, ни тьма, ни вспышки молний во мраке не доносились до жителей города, а потому горожане знали лишь то, что живут рядом с озером.
— Ты кто же такая будешь, девочка?… Чем у тебя папаша-мамаша занимались?
— Я никто.
А.Платонов «Котлован«
Тася прошла болотце и огибала озерцо. Прошлой жизни до пробуждения на болотной кочке она не помнила и жила согласно внутренней уверенности. Своим настроением и расточительностью жизни Тася входила в унисон со всей живностью. Все живое: летящее, копошащееся, бегущее и поедающее друг дружку, — все передавало незримые токи каждой клетке юного тела и находило поощрение и оправдание жизни. Тася умилялась всему и все принимала как оно есть, пропуская сущее через себя и никому не отказывая в существовании. Может потому она и не удивилась, когда неожиданно дал себя обнаружить сидящий на корточках человек. Незнакомец нависал над муравейником, и, видимо, чувствовал себя муравьиным богом. Тася рассмеялась:
— Здравствуйте!
Человек безмолвствовал и продолжал пялиться сквозь муравейник. Тася помолчала, присела рядом и чтоб хоть как-то завлечь незнакомца на разговор, спросила:
— Хотите баранку?
Человек вздрогнул, но продолжал хранить молчание. Девочка разломила баранку пополам, одну половинку положила на пенек, от второй — откусила.
Прошло, может, полчаса…
— Адодин. — Представился. Начал жевать мучное.
— Тася. Таисия! — засмеялась. — А чего вот вы тут сидите в мире, а мир в себя не впускаете?
Адодин пережевывал свое безмолвие.
— Ну и молчите дальше. Тоже мне… — надулась Тася.
Таисия была девочкой общительной, и порой ей хватало предметов неживых и безгласых для поддержания атмосферы разговора — камни, звезды, воздух, — все отвечало ей. Лишь этот, нависший над муравейником, казался ей черной дырой, затаивший в себе от мира только ему ведомые мысли и песнопения.
Рассматривая свою половинку баранки, Тася определила для себя, что она — тоже половинка чего-то и своим характером и поведением ищет другую половину. А другую половину может сейчас вот также жуёт какой-нибудь мрачный и спасения от него нет. Адодин был определен как нечто целое, ни в ком не нуждающееся — ни в Таисии, ни в мире вообще. Цельность охватила его над муравьиным гнездом, и тот физически обездвижил.
А где же ее недостающая часть? Стоит ли искать ее? Желать? Куда идти? Беспокойство овладело девочкой, и последний вопрос она произнесла вслух.
— Узрел я звезду на Востоке. — Неожиданно произнес Адодин.
Так Тася, по словам этого странного человека, выбрала себе направление и дала себе слово не нарушать его. На Восток. Искать Звезду.
ибо мы видели звезду Его на востоке
Мф 2.2
Маг и чернокнижник Алан Кулий давно мечтал открыть собственное дело, приносящее стабильный доход, основываясь на знаниях, полученных из древних книг и разговоров с мертвыми. Помимо знаний Алан Кулий имел одну способность — видеть человека насквозь, потому как один глаз у него был обыкновенный, а второй — демонический. Первым он охватывал внешнее, а вторым прожигал дыру в теле человека и касался его души.
С коммерцией как-то не заладилось — долго регистрировали в налоговой, имел длительную беседу в комитете по борьбе с сектами, дал взятку участковому, пожертвовал гараж в воровской «общак» и так до мелочей. Последним ударом было, что пьяные монтажники из рекламного агентства вместо заказанной вывески «Оккультист Алан Кулий» пришпилили над входом в контору «Оккультист Акулий». На вполне обоснованные претензии заказчика последовал невозмутимый довод, что, дескать, тот сэкономил таким образом денег за три буквы, а потому должен еще и «накрыть поляну» работникам. Деньги к тому времени стали для мага более чем желанны, пришлось откупиться от хамов из рекламного агентства бутылкой коньяка и согласиться на такую вывеску. Но и на этом не кончилось невезение, связанное с коммерческим предприятием Кулия. Видимо, кто-то наверху страшно противился всем усилиям мага добывать себе пропитание волшебством. Чистильщики снега, сбивая сосульки с крыш, уронили какое-то количество льда так «удачно», что лишили вывески еще трех букв. Ранним утром Алан Кулий с удивлением рассматривал вывеску, на которой читалось: Окулист Акулий. «Трехбуквенное невезение» — так обозначил маг этот период своей коммерческой деятельности. А по-другому и не назовешь, если еще и три буквы, накарябанные рукой хулиганья, заявили о себе на свежевыкрашенной входной двери…
Первые клиенты (почти все — старушки) просили, как и ожидалось, вылечить им глаза. Покидая мага, каждая уносила с собой рецепт от сглаза. Дома родственники удивлялись неожиданным рекомендациям «окулиста».
Не стоит забывать, что во время сеанса Алан Кулий своим глазом делал маленькую дырочку в человеке, а потому, выданный рецепт в большинстве случаев все же исцелял, правда, не всегда от катаракты. Некоторые старушки обрели девичью похоть и зуд в одном месте. Рассказывали даже, что некоторые пожилые особы, не в силах более терпеть, приходили в церковь каяться, но возбуждались от мужских изображений на иконах.
Так уж получилось, что путь Таси проходил прямохонько через приемную мага Алана Кулия. А так как девочка решила не сворачивать с выбранного направления, то смело пересекла порог кабинета и встретилась лицом к лицу с магом и волшебником. Их глаза опасно встретились. Точнее, ее левый глаз встретился с правым глазом Кулия, а правый блуждал по черному провалу лица целителя. Но, мы- то знаем, что левым — магическим зрачком — Кулий уже проделал в юном теле дырочку и пил юную душу. Через несколько секунд маг знал о Тасе все.
— Чего пришла? — грозно сощурился Алан Кулий.
— Не знаю. Шла — шла и пришла.
— Не знает она. А кто знает? Я что ли?!!
— Мне на восток нужно…
— Чего удумала! Зачем?!!
— Там… там цель моя… и, может, счастье мое… — пролепетала Тася.
— Целей-то много, — нравоучительно заметил Кулий. — Да вот только ад — один!
— Ад- один. Ад-один. — застучали молоточки в голове Таси. — Адодин!
— Правильно мыслишь. Ад прошла, и он не коснулся тебя. А теперь шагай на Восток — звезда дожидается. Денег не надо. У той звезды, что найдешь, — есть сестра, — ее половинка вторая. Мне на обратном пути занесешь. Это и будет твоей платой за мой прием. Да, подожди! Вот тебе меч-кладенец. — Кулий вложил девочке в руку обычный нож с пластмассовой ручкой. — Пригодится…
Скинхед Четвероногов может и не отличался большим умом, но остро чувствовал несправедливость этого мира. Недоверие ко всему, что существует преследовало его с самого раннего возраста. К своим двадцати он разочаровался не только в русском роке, но и приобрел устойчивое отвращение к армии, церкви, милиции, тусовке качков-гомосексуалистов и к собирателям раритетных записей на виниле. Свое отвращение к миру Четвероногов выплескивал на панках-доходягах, периодически нанося тем увечья. Панки жили этажом ниже и раскуривались на лестничной клетке. Четвероногов не пользовался лифтом, потому как не доверял коммунальным службам и поднимался пешком. Бил Четвероногов без злости и даже без особого удовольствия. Бил, можно сказать, вяло, без харизмы. Панки не сопротивлялись. Падали на ступени и только прикрывали голову и промежности от ударов. Иногда панков не оказывалось на пути, на их месте гопота пила какую-то бурду из пластиковых бутылок. Четвероногов не видел особой разницы. Ночные приступы человеконенавистничества Четвероногов лечил, используя метод давно известный в психиатрии. Искусство, реализованное в виде непристойного граффити, как раз в парадном, где и жил майор Павидла, должно было на время заглушить тоску по сверхчеловеческому. Не всегда терпения хватало на вычурные узоры, потому, зачастую, Четвероногов опускался до примитивного обзывательства вроде «Майор, от тебя говном воняет!»
Майор, как мы уже заметили, не обращал внимания на наскальные надписи. Сегодня его ум занимал более тонкий вопрос. По всему городу появились рекламные щиты с издевательской надписью «У мусора есть свой дом». Социальная реклама призывала горожан не мусорить, но вот эта надпись… Уж не заговор ли это рекламных агентств, использующих блатную феню во вред правоохранительным органам? Чувствовалась насмешка. Майор вспомнил о Закате Европы, масонском заговоре и школьных обидах. Этой ночью он решил положить всему этому конец. Майор Павидла пока не знал, как он это сделает, но знал, что именно в эту ночь он выйдет, одевшись в штатское на улицу и … дальше мысль майора отказывалась развиваться.
Тася положила нож в передник и тотчас забыла о нем. Выйдя от оккультиста Кулия, она также легко забыла и о посещении этого странного человека, проделавшего в ней небольшую дырочку. Так детство легко забывает порезы и ссадины, и блажен тот, кому удается как можно дальше сохранять эту невинность чувств и беззаботную ребячливость.
На аллее имени Кирова взрослый дядя угостил Тасю мороженым. Мороженое было в шоколадной глазури, густо посыпанное орешками и содержало в себе начинку из ягодного джема. Возле ТЮЗа мальчишки разрешили покататься на велосипеде. Пешеходную зебру Тася прошла, стараясь наступать только на белые полосы. Правда, хотелось пропрыгать на одной ножке, но она знала, что баловаться на проезжей части нельзя. Напротив неуютного серого здания Тася покормила голубей крошками с кармана, а суровый инспектор движения ей улыбнулся.
Солнце уже готовилось умыкнуть за горизонт, когда Таисия вошла в «спальный» район. Многоэтажки, как и в любом другом городе, были окутаны запахом помоечной гнили, в каждом дворике стоял грибок, разрисованный безобразными надписями и беседка. В этих беседках, разбросанных по всей огромной стране, давно свили себе гнезда представители быстро спивающейся интеллигенции.
Тася не знала где и как проведет она сегодняшнюю ночь. Она нисколечко об этом не беспокоилась, хоть и предпочла бы оказаться на болоте, чем в бетонном лабиринте. Тася почувствовала, что нужно просто ждать. Вот так — сесть на качели и ждать. Чего — она пока не знала. Интуиция подсказывала ей ожидание, и она же говорила о том, что глаз Кулия именно сейчас напряженно следит за ней, а холодок по спине и коленкам указывал на то, что каким-то образом мужчина с говорящей фамилией Адодин тоже какой-то своей частью находится рядом.
Покачалась на качелях. Прислушалась к разговору из беседки — ничего интересного. Солнце уже село, и высыпали звезды. Не так много. Тася решила их пересчитать, но тут же бросила, — звезды то исчезали, то появлялись новые совсем в неожиданных местах — так и разум можно сломать. То ли показалось, то ли так и было, но одна звезда блеснула вдруг на уровне шестого этажа. Вспыхнула, потухла и вновь загорелась мягко, но довольно настойчиво. Тася мысленно прочертила траекторию своего похода на восток, и сердце ее замерло. Она! Звезда!!! Путем несложных вычислений, девочка высчитала нужную квартиру. Что она скажет хозяевам в этот поздний час и как уговорит их пустить ее на балкон, как сохранит звездочку, как спрячет, вынесет… А ведь нужно еще ее сестричку найти для Кулия — маленькую сестричку-звездочку!
Тася вошла в парадное. Лифт не работал, света не было. Пришлось подниматься по лестнице впотьмах. Впрочем, пока все складывалось просто.
Кто-то высокий и худой спустя минуту зашел в то же парадное и растворился во тьму.
и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику…
Откр 8.10
Майор Павидла в спортивном костюме стоял в коридоре и прощался с матерью. Та уговаривала сына взять такси, а пока оно будет ехать, подкрепиться на дорожку-то. Майор невпопад говорил какую-то несуразицу. Часто повторял «все будет хорошо». «Как в последний путь провожает» — подумал Павидла. И тут же одернул себя. Тьфу, тьфу!
В дверь позвонили. Майор Павидла даже не успел удивиться, как руки сами открыли все замки, а глаза впились в пионерку. Тася стояла на пороге. Что нужно сказать этому человеку в спортивном костюме и колыхающейся за его спиной старушке? Впрочем, если все до этого момента происходило само собой, то и сейчас все должно свершиться само, — так она решила и опустила глаза. Майор смотрел на девочку. Кто она? Зачем? До этого ни одно существо женского пола не приходило к майору вот так… ночью… одна…
Единственно, что было неудобно — Тася не знала куда ей деть свои руки. Они стали как бы ненужными. С глазами-то просто все, а вот куда руки девать… Тася рассовала их по карманам. Но там они чувствовали себя неуверенно. И если правая нащупала хоть какую-то опору в пластике ножа, подаренного Кулием, то левая беспокойно елозила в колючих крошках.
В мраке парадного что- то громыхнуло. Звук вышел резким — как выстрел. Майор инстинктивно дернулся по направлению к источнику шума. Зацепился за порог. Мир для Таси вдруг разорвался пополам: грохот за спиной и летящее на нее тело человека в спортивном костюме. Тася инстинктивно вытянула перед собой руки…
Майор грузно опустился на пол. Нож вошел в него по самую рукоять. Кровь еще не нашла себе выход, но Павидла чувствовал, что заполняется жидкостью изнутри, что дух его отходит. Майор увидел скинхеда Четвероногова, поднимающегося впотьмах по лестнице.
Тася дернула было нож назад, и тот вывалился вместе с чем-то мокрым и вязким, как будто намотавшись в чреве человека на непростиранное белье .
— Нет в тебе жара внутри. — Прервала молчание Тася. Пнула ногой. — Одни только теплые потроха.
Старуха не понимала уже ничего. Ее разум помутился. Она не понимала, почему ее сын лежит на пороге квартиры, зачем незнакомая девочка прошла на балкон и оторвала с сушившейся формы ее сына звезды с погон. Куда ушла? Откуда приходила?
Cкинхед Четвероногов не ожидал увидеть труп. Во всяком случае, не этой ночью. Все, что он хотел — написать очередную похабщину на стене в парадном. Мало того, что какой-то простофиля оставил мусорное ведро снаружи квартиры, в него-то Четвероногов и угодил, вызвав такой грохот, так теперь еще и такое… От избытка впечатлений скинхед Четвероногов непроизвольно пустил струю мочи. От фирменной джинсы завоняло детскими пеленками…
Тася сидела на болотной кочке. Одну звездочку по дороге сюда она отдала, как и обещала Кулию. Извинилась, что ножик, точнее, меч-кладенец где-то потеряла в дороге. Впрочем, Кулий на это не обратил внимания, занятый сестричкой-звездочкой. Тася вертела в руках свою звезду, не находя ей применения. Казалось, что все в этой жизни исполнено и больше нечего желать. Тася размахнулась и что есть силы забросила звезду далеко в болото. Та с шипением погрузилась в жижу. Так закатилась звезда майора.
Тася вдруг поняла, что желать нужно недостижимого, а если и случиться обрести невозможное — подержать невозможное в руке и отпустить — может для кого-то оно станет таким же путеводным светом и маяком.
А в том месте, где звезда опустилась в болото, вдруг вырвался в небо столб света, — хороший маяк для новых людей, пробивающихся сквозь время и трясину в наш мир, распаляя в своей груди жар для новой счастливой жизни.
…мы — лёд под ногами майора…
