Жил-был один хороший американский писатель Филип Дик. В один прекрасный момент 60-х его стала сводить с ума мысль, что мира уже больше нет, и он написал роман «Убик», где повествуется о героях, которые постепенно осознают, что все они уже мертвы и находятся в неком мреющем, необратимо увядающем состоянии «после-жизни», технически сконструированном для них высокоразвитыми машинами. Это странное словосочетание — «после-житие», как с каким-то православным уклоном переводит уважаемый С. Зенкин, — не раз всплывает в книге «Символический обмен и смерть» знаменитого французского универсала Жана Бодрийяра (философия, социология, журналистика, фотография), который любит читать научно-фантастическую литературу и в один прекрасный момент тоже много чего понял.
Предмет изображения в книге Бодрийяра — общество эпохи неокапитализма, самая последняя форма социальности, образующая наши condicon d’existence 80-90 гг. В своих предыдущих книгах автор разделался с устаревшими, по его мнению, типами анализа (марксизм и психоанализ). Эти дискурсы калькируют логику «системы», выстраивая ряд отражающих устройств — зеркало производства, зеркало желания, — которые создают лишь имитацию критической дистанции или «разоблачения» скрытой машинерии реальности. Теперь уже социальность работает в режиме порнографического разоблачения всего и вся, в продуктивистском неистовстве она устраивает все новые и новые шоу, не «подавляя», а просто ликвидируя желание благодаря переносу его объектов в зону призрачной «после-жизни». Общественная конфигурация стала полой, пустотной — все внутреннее («действительное» производство, «реальные» классовые отношения, «подлинный» эдиповский семейный театр по Станиславскому) умерло и выветрилось, социальное симулирует полнокровную жизнь и здоровье с отчаянным упорством, с каким бедолага-призывник симулирует болезнь, чтобы не попасть на войну. Система целиком распределилась по своей поверхности, состоящей из средств ее самоописания и демонстрации, т.е. из масс-медиа, этого конвейерного производства визуальных и текстовых алиби собственного существования, не-смерти. Книга убеждает в том, что ставшие уже анекдотическими бодрийаровские «симулякры» — вещь очень серьезная, по крайней мере для автора, сумевшего в 1977 году с мастерством писателя-фантаста воссоздать холодную и депрессивную атмосферу своего времени, когда все связанное с «обществом» и политикой было способно вызывать лишь отвращение, а массовое революционное сопротивление после последней попытки 68-го казалось мертворожденным ребенком самой «системы».
Для Бодрийяра жива лишь одна смерть, которая структурирует социум, действуя не из его внутреннего пространства — она уже давно там господствует, а по его границам, на которые она была отброшена с самого начала цивилизационного развития и возникновения производства.
Для Бодрийяра смерть по-прежнему обладает потенциалом внесистемности: она включена в порядок символического обмена, дара/отдаривания, а не в порядок экономики. Но за последние 15 лет и это «уже больше не правда», как с трогательной наивностью формулируют Бодрийяр и его переводчик С. Зенкин по другому поводу. Институт — как бы это сказать — «киллерства», заказные убийства, — инновация и у нас, и на западе («Леон -киллер»). Смерть, таким образом, интегрируется в экономику. Последняя «ценность», на которой спекулировал Бодрийяр, абсолютна девальвирована. Позднее ему только и остается, что спекулировать на девальвации как таковой. Теряет эффективность вся эта риторика, смерть не скрывается, не вытесняется, как и сексуальность, она «вернулась» из сакрализующей зоны запрета. Что сейчас «вытесняется», так это сон, спящее тело как регион не-продуктивности.
Палач и киллер: и тот, и другой скрыты, но палач возникает в один момент, момент казни, киллер же получает заказ, выслеживает, придумывает способ убийства. Его труд более содержателен. Исчезновение индивидуальной фигуры палача в ХХ-м веке и индивидуализация киллера. Теперь расстреливает группа, причем кому-то из «частичных работников» (Маркс) выдается холостой патрон: убивает группа, никто не знает, убивал ли он сам. И наоборот, почти культовый статус одинокого гордого киллера, зафиксированный в популярных фильмах 90-х, таких как «Леон». Киллер сплетает очередной фрагмент своей биографии с подходящей к концу жизнью жертвы. Это своего рода врач, специалист по эвтаназии. Главное изменение: услуга киллера становится а) демократически доступной; б) результаты деятельности киллера широко освещаются в масс-медиа, это демоническая фигура, своего рода «тайная поп-звезда»; в) статус жертвы также меняется: убийство или само объявление о том, что «на тебя уже куплен ствол», придает жертве масс-медийную известность и резко повышает ее статус. Киллеры — это жрецы поп-славы. Изменяются инструменты и характер киллерского труда: помимо расширения технического инструментария, субъект убийства начинает действовать системно, на уровне ситуации, выбирая средство труда (стрелковое оружие, взрывчатку, отравляющие и радиоактивные вещества, всевозможные вспомогательные гаджеты) в зависимости от свойств «обрабатываемого материала», т.е. образа жизни жертвы, ее психологических особенностей, профессии и т.д.
Вступая в порядок рыночного обмена, смерть начинает анализировать жизнь. Киллер-деятельность становится все более утонченной, что иногда даже вредит ее производительности. «Убийство как одно из изящных искусств», предсказанное Де Квинси еще в Х1Х-м веке. Например, известен случай, когда в кресло одного из офисов был вмонтирован кусок плутония. Сначала тяжело заболела секретарша, потом другая, принятая вместо нее. Начальник, на которого, собственно, и было заказано убийство, слег последним. Его вылечили. А другие киллеры положили под офисный коврик стеклянную капсулу с ртутью. А еще одни киллеры, надев красивые серебристые костюмы противобактериологической защиты, пробрались ночью в одну фирму и смазали сильнейшим нераспознаваемым ядом телефонную трубку в кабинете босса. Много лишнего народу полегло.
Учитывая эту тенденцию, в будущем следует ожидать нового поколения киллеров, «поколения X». Они будут работать уже не с телом, а только с «психологией» и ситуацией, изменяя, проектируя общий контекст жизни жертвы, чтобы вызвать у нее реакции с суицидальным исходом, спровоцировать агрессию со стороны других или создать смертельно опасные сбои в технической среде. В пределе это означает стирание Различия между «естественной» и «насильственной» смертью. Бодрийяр обязательно об этом напишет.
Янкелевич — Риторика:
«С. —это не только…» Операция ращепления, выделение смерти эмпирической и смерти как некой «трансцендентальности».
А. Пензин
