В одном тридевятом царстве беда случилась. И не то, чтоб сразу и нежданная беда, а тягомотное такое и долго очень-очень. Неурожай за неурожаем в полях. То засуха, а то, как вода с небес польёт, — так и не вода вовсе, а кровь со слезами да с сукровицей. Или лягушки с грозовых туч валят. У коров вместо молока жижа чёрная смердючая выменем прёт. Козы ни одной козочкой не окозились – одни козлята родятся, да и те бодачие. Беда, короче.


Пошли в народе волнения, бояре заговор за заговором клепают – только успевай их на кол сажать. Совсем охмурился царь Додон; вызывает своих сынов на аудиенциё. А их было три (от разных матерей, понятно). Старший, как водится, – умный. Младший, знамо, дурак. А средний – ну ни то, ни сё. Говорит им Додон речь отеческую: бяда у нас с нашей династиёй. Пора вам, сыны, что-то делать: не в шахматы играть (старшому), не девок дворовых портить (среднему), не в носу кодупать – аж раскровил его себе весь, фу, стыдоба (ну, ясно кому). Возьмите-ка по луку тисовому, встаньте на холм Лобный и пустите по стреле. Посмотрим. Ковойная стрела к ответу приведёт – тот и мой наследник будет на царство.
Так и сделали. Старшой пустил стрелу на Запад – да и поехал тудой. Правда не сам, а с бухгалтером Василиской. (Ну, если честно, то это Васька-счетовод просил его так называть). А он/она уже полказны примерно на нужные счета вывели. Так что таперь они все в самом Омстердаме сильно тусят. И им там хорошо оченно. Обратно уж точно не собираются. А стрелу, понятно, и не искал даже ни один из них.
Средний на Юг пальнул. Едет себе, едет. Стрелу высматривает. А вокруг всё краше и краше. Цветочки цветут, фрукты-овощи, перцы болгарские. А там и море уже. Баунти-кокосы, девки чёрные на пляже пляшут в голом виде, ром речкой льётся. Поставил он себе шатёр на берегу. Ну, думает, отдохну — и за поиски снова. Так до сих пор и отдыхает. И ему тоже очень даже неплохо – пристроился в целом.
А младшой (дурак) пустил стрелу в небо и сам глазенапы тудой прям выпялил, смотрит ввысь. Стрела до самого доверху долетела, повернулась — и обратно. Дураку в лобешник — шмяк. Ажно через жопу вылетела и в землю воткнулася. Так и стоит поныне Ванька на Лобном холме, ворон пугает. А вороны мёртвого дурака и не боятся вовсе. Потому, как проблема большая была у царства всего – на дурняк не возьмёшь такую.
А люд всё полошится. И чёрный люд, и уже лавочники поманёху что-то задумывать стали (эллюминаты там всякие и прочие ложа масонские ритуалы справляют и Циклопедии издавать втихаря зачали). А в городе стольном сам колдун Опришный объявился. Ну понятно — как беда, так и вся нечисть тут как тут прям на блюдце. Послал Додон на рынок искать его пару стрельцов. И часу не прошло — ведут красавца. Грязный, вонючий, борода клочная, рубище рваное. Идёт, ногами босыми приплясывает – по паркетам краснодеревным ногти только нестриженные цокают. Но Книга Чёрная на голове торчком лежит — и не шелохнётся (а в книге той – тьфу-тьфу-тьфу грех то какой – какое слово ни написано, так с ошибкой паскуднейшей). Увидал Додона, в землю поклонился, а как развернулся, так улыбкой беззубой зацвёл – что плесень в горшке у нехорошей хозяйки. «Приветствую — говорит — Ваше величество! Аль погадать решили? Так прошлая дивинация ведь не зашла – ажно косточки мне все поправили на дыбе то».

Додон нахмурился, но Опришный говорит (а тон то ехидный как у аспида): ладно, царь-батюшка, можь не объяснять. Кто прошлое помянет – тому глас вон (тут на лбу у него что-то мелькнуло такое неприятное). Мне вобще и так нормально – в мутной воде карась ловится. Но долго так не протянем оба, это понятно. Ан только не моего плеча эти дела. ГасуДарственное — оннож костмикческого мосштабу. Здеся али к Богху наДа, али к прыроде. Ну, про Бога то не ко мне вестимо, а вот сходи как ты на главную полянку в нашем лесу. От там, где в прошлом году на Ивана Купала твои архаровцы (на стрельцов дулей кажет – а они уж бледные стоят, по лицам фуфыри цветут – ну видно, не жильцы оба вовсе уже вскоре) девок голых ловили, а как попользовали, так в монастырь свезли. Вот там попробуй. С Лешим поговори. Да только не просто так, а с обидных речей начинай. Так оно тебе совет дельнейший из самой нутряной природы будет. И, сказав это, какой-то пакостью обернулся (толь нетопырь, толь муха навозная величиной с соловья и требуха с клюва висит) и улетел.
Неохота конечно Додону к Лешему идти – тем паче с ним вздорить – но, что поделашь? Приходит на полянку и говорит в голос: «Здрасьте-хуясте мудило лесное! Чё, нормально живешь-корягу ебёшь, гнилушкой придрачиваешь?». А Додон, какой бы он дон не был, а всёж Царь. Голос начальственный, зычный, слышный. Как сказал такое – всё вокруг как затихло (ажно воробушек не чирикнет), а потом как загудит! Пошли по лесу вибрации. И — Леший выходит из кротовой норки. Думаете, такой мелкий старичок смешной с бородёнкой в репяхах? Не тут-то было – огромина выходит. Метра на четыре росту. Корпус – где плоть кровавая, где дерево гнильцой трухлявой сыпет. В глазах — жуки светлячные хоровод ведут, блымают. Через темя мухомор пророс, а всего с тела псилоциб поганских можно б собрать грамм 20 сухим весом минимум (если б осмелился кто, конечно).
И говорит Леший: «ну ты даёшь Царь. Сам то гузно не подтёр, а ругаться ещё вздумал. А впрочем, может в Городе у вас мода такая – оторвались вы от корней так совсем. Вот и ты – как замордовал последнюю царицу – какой десяток лет в холостяках ходишь? Оно понятно приятно – но какой пример народу?! Да и для изобильности всего так сказать нехорошо. Царица тебе нужна оченно. Да не простая царица, а прям Шамахаская. И жисть в колею войдётся, и петушок красный порезвится».
Люба Додону эта речь. Но спрашивает: «А где ж царицу то Шамаханскую разыщешь?». «Как где? – отвечает Леший – в Гробе Хрустальном, в пирамиде естессно. Тебя спит-дожидается. Поцелуешь – так и дела пойдут. А сам то ты вали по тропке – вот этой. Катись!». Показал, сказал – и как исчез сразу (только в норке кротовой возня какая продолжается).
Пошел Додон по тропе – а она всё шире, да всё привольнее. И не тропа уже, а бетоном монолитно залитое шоссе целое. А там и асфальт. А тут уж и город большой. А на площади – пирамида. И народу перед тем зиккуратом – уйма. В очереди все стоят. Царю конечно в очередях стоять взападло, но ничё, что твой Гарун аль Рашид, стоит, виду не кажет. Час простоял, второй, третий – и пускают его наконец в самое внутрь.
А там – всё как обещали. Гроб стоит хрустальный. Но где ж красавица? Вместо неё мужичёнка лежит, плюгавенький такой миддлклассер из торговых будто в интеллигенты выбился. В спинжачке да при галстуке. Ну разве только в разрезе глаз закрытых что-то шамаханское присутствует.
Не, думает Додон, плохо ты меня знаешь, Леший. Думал мороком глаз Царский заморочить – не выйдет! И нак-хреняк – гроб разбил, мужичонку то того поцеловал в самые его уста усатые. И сразу всё как в мареве-тумане. На стенах будто ковры персидские расцветают, а каждая узорина на них дышит по-своему, мерцает так таинственно. И – бац – очнулся Додон на своём троне в своём Кремле.
Под окнами народ шумит. Шумит то он не первый год, но сегодня шумит как-то по-особенному. Выглядывает Додон – а там люд уже каких-то тряпок красных на флаги нарвал, машет. В толпе мужики странные шустрят – в чёрных польтах, полосатых кофтах и круглых шапках с двумя задними висюлями. И написано на шапках что-то («Крондштадт», кажись).

Вот тут-то сказка гадкая и закончилась. И началась быль всамделешняя.

Анатолий Слободянюк