Мною было замечено, что от постоянного употребления в пищу вяленой (пресной) рыбы — юколы (ее сушат на открытом воздухе, она бывает усеяна тучами мух и комаров) среди жителей возникают желудочные заболевания. Туземцы страдали от глистов, причем страдания их носили чрезвычайно тяжелый характер. Подвергшиеся заболеваниям худели, постоянно жаловались на боль в боку и в «нутре» (в животе). Вследствие заболевания желудка и кишечника, камчадалы становились необычайно нервными, иногда припадочными и начинали имяречить — от слов «имя» и «рек». Это такое своеобразное психическое расстройство, когда люди от испуга принимались непроизвольно выкрикивать то, о чем они подумали в данный момент. В беспамятстве или при неожиданном испуге больной мог исполнить буквально все, что ему громко приказывали, повторяя при этом вслух приказание. В момент болезненного испуга одержимые становились безропотными. По окончании припадка, придя в себя, эти робкие по натуре люди начинали стыдливо плакать и извиняться перед окружающими за то, что поступили неладно, сами не зная, что делали.
Подобное заболевание не было известно тогда никому из медиков, и проявления его я нигде потом не наблюдал. Подобное имяречение проявлялось порой и в трагикомических формах. Например, в селении Маркове Анадырского уезда местный священник-камчадал, а с ним и все население встретили меня. по обыкновению, весьма радушно, с уважением к моему духовному сану. После краткого богослужения в церкви я перешел в квартиру батюшки-настоятеля. Все направились за нами во главе с начальником уезда В. Диденко (о нем, между прочим, упоминает писатель Тихон Семушкин в своей книге «Алитет уходит в горы»). Диденко, за его простоту и приветливость в обращении с камчадалами (в отличие от других чиновников), ласково называли «дядей Володей». Подходившую ко мне паству я благословлял; рядом со мной стояли: с правой стороны — маленького роста, с благодушным лицом Диденко, а слева — высокий, суровый на вид священник, отец Агафопод Шипицын. И вот для того, чтобы наглядно продемонстрировать проявление «имяречки», дядя Володя легонько толкнул одну старушку, приближавшуюся ко мне, и негромко, но властно сказал: «Бей его!»
Совершенно неожиданно эта смиренная женщина, сделавшись невменяемой, принялась бить меня своими кулачонками со словами: «Бей его!.. Бей его!.. Бей его!..» Этот припадок кончился так же внезапно, как и возник. С просветленным лицом старушка убежала, часто повторяя: «Что я наделала!.. Что я наделала!..»
На другой день после этого случая я захотел увидеть несчастную. Мне сказали, что она все время плачет и скорбит по поводу происшедшего. Придя ко мне, старушка принялась умолять:
— Прости меня, старую дуру… Я все это с испугу наговорила и поколотила тебя вчера… Дядя Володя меня испугал.
Тогда во мне возникло желание проверить эффект. Я топнул ногой и громко крикнул: «Что, добивать меня пришла?»
Старушка опять стала невменяемой. Она набросилась на меня с кулачками, повторяя исступленно:
— Добивать!.. Добивать!.. Добивать!.. С трудом удалось мне успокоить больную. Придя в себя, она рассказала:
— Я не знаю, откуда, когда пришло это несчастье в нашу семью, но имяречкой болеем и я, и мой муж.
Из дальнейшего несколько бессвязного ее рассказа мне стало ясно, что достаточно внезапного потрясения, и одержимые начинают делать и говорить непроизвольно, бессознательно то, что им прикажут. Припадок продолжается недолго, после чего больные мгновенно приходят в себя. Причины возникновения имяречки трудно определить, но предполагают, что заболевают ею жители Камчатки на почве недостаточного и скверного питания юколой, которую, как я уже говорил, вялят под открытым небом с весны до осени.
В Ключевском селении я посетил священника отца М.Е., у которого были жена, дети и самая маленькая — двухлетняя дочь. В момент моего прихода матушка сидела в комнате и держала на руках эту малютку. У меня невольно вырвалось громкое восклицание:
— Какая славная Ниночка!
А кто-то из присутствующих камчадалок сказал:
— Ниночка, пококетничай!
В этот момент ее отец, неся на стол стопу тарелок, споткнувшись, уронил их, и они с грохотом разбились, вызвав у присутствующих женщин испуг. И так же, как несмышленая малютка по-детски склонила головку и приподняла рубашонку, все находившиеся в комнате камчадалки начали непроизвольно повторять все Ниночкины жесты, выкрикивая:
— Ниночка, пококетничай!.. Ниночка, пококетничай!..
Все начали также кокетничать и неожиданно подняли свои подолы, как ребенок свою рубашонку.
Наблюдал я еще и такие случаи.
Группа камчадалов и камчадалок была занята тереблением пера убитых охотниками уток. Во время работы шла мирная, тихая беседа. Неожиданно к ним подошел один из охотников. Он поставил к стене дома винтовку, и она, упав, выстрелила. От внезапного резкого звука все занятые работой впали в невменяемо-болезненное состояние имяречения. Они принялись что-то выкрикивать, в исступлении бросая друг в друга перья и пух. Смятение и шум встревожили собак, лежавших неподалеку. Они бросились таскать битую птицу, чем еще более усилили болезненное состояние несчастных. Поднялся такой дикий крик, началась битва с собаками и между людьми, бросавшимися птичьим пухом. И только охотник смог всех успокоить.
Несколько женщин сидели и чистили диких уток, а собаки, бегая кругом, подбирали потроха и грызлись. Несчастные имяречки бросили работу и, подражая собакам, невольно начали грызться между собой.
Одна имяречащая женщина вздумала убить палкой суслика и стала сторожить его у норы. Когда суслик показывался, поднимаясь на задние лапы и мотая головой, имяречка так же мотала головой и, несмотря на все усилия, не могла сделать ни одного движения, чтобы убить суслика.
Однажды в церкви во время богослужения церковный сторож неожиданно зацепил подсвечник и повалил его, он покатился по наклонному полу. Большинство молящихся туземцев в церкви были имяречащие, они с испугом почти поголовно так же упали на пол и покатились, подражая движению подсвечника, приговаривая:
— Катится!.. Катится!.. Катится!..
Однажды ко мне пришла женщина, а я в это время умывался и намеренно властно приказал ей: «Умывайся скорее!» Она мгновенно схватила мыло, намылила лицо, платок на голове…
Однажды к берегам Камчатки прибыло военное морское судно «Якут». Находившийся на его борту врач, знавший о существовании здесь болезни имяречения, решил проверить случаи, вызывающие возникновение припадков. Он задумал весьма опасный опыт, приняв, правда, предохранительные меры. Он усадил в 3 лодки камчадалов и камчадалок, не страдавших имяречением. Среди них поместил женщину-имяречку с грудным ребенком, сам сел рядом с ней, а сидящим на других лодках приказал строго следить за лодкой, в которой сидела женщина с ребенком. Решено было переправиться на противоположный берег. Как только лодки отчалили, доктор громко крикнул:
— Брось в воду ребенка!
Вздрогнувшая от неожиданности и испуга больная начала выкрикивать эту фразу, но при этом противоречила себе: «Нет, не брошу!» И даже был миг, когда она сделала попытку бросить ребенка, но материнское чувство оказалось настолько глубоким, что взяло верх над болезнью. Она судорожно прижала его к своей груди, и вслед за этим наступило просветление. По мнению судового врача, это был единственный, исключительный случай, когда здравый смысл, материнский инстинкт одержали верх над болезнью.
Постепенно я привык к случаям проявления имяречения.
Но в 1907 году, когда я еще молодым иеромонахом оказался в непривычной мне суровой обстановке камчатского быта, меня поразил вот какой случай. В Гижигин-ске в ночь под Рождество я совершал предпраздничную заутреню и Божественную литургию. Когда по ходу богослужения было провозглашено многолетие, по старинному русскому обычаю, в этот момент в церковной ограде выстрелили из старой пушки. Храм был наполнен молящимися, на клиросе пел хор ребятишек под управлением регента. Выстрел так всех напугал, что в церкви поднялся невероятный шум и гам. Раздались нелепые выкрики и непроизвольный хохот. Имяречащие кричали то, о чем думали в момент выстрела. Один из певчих в испуге что-то исступленно крикнул и засмеялся. Тогда все хористы, вместо пения «многая лета», громко расхохотались. Еще не будучи знаком с подобными случаями, я принял этот безобразный хохот и шум в храме за проявление кощунства, а потому с чувством глубокого огорчения и возмущения ушел, расстроенный, в свою комнату. На другой день мне объяснили причину шума и смеха во время богослужения.