Скорбь и марксистская левая

Марксистская левая способна наметить свой конец лишь в такой сфере, в которой он может обрести значение, отличное от значения завершения или отмены, конец, который не завершает время, о открывает возможность нового начала. Этой сферой, вероятно, могла бы быть мысль Лакана, единственная материалистическая теория болезни цивилизации XXI века. Тот факт, что Лакан разрабатывал свой дискурс как «праксис реального — невозможного» — реального, к которому дискурс не имеет доступа, но которое в то же время существует посредством дискурса (понимая под ним письменность), к которому можно обратиться, этот важнейший вопрос о реальном, есть то, что отличает его теоретический замысел от герменевтики, деконструкции и «других этик». Я считаю, что Лакан предпринимает единственную серьезную попытку проверить, до каких пор символическое способно (или нет) изменять реальное через праксис.

Лишь признавая условия конституирования субъекта и то, как он претерпевает границы собственных изменений, мы можем узнать можем узнать, терпимы или нет условия некой субъективной мутации, мутации субъекта, которая не была бы просто потрясением или замешательством и которая могла бы быть передана в состоянии опыта. Другими словами, символическое — это условие одновременно возможности и невозможности изменить реальное. Поэтому, вероятно, ни один другой дискурс, кроме лаканианского, не способен столь же честно признать то, чему учит праксис в своем бессилии изменить реальное. По этой причине мысль Лакана — мужественная интеллектуальная попытка пролить свет на все еще до конца не осмысленное поражение революционного проекта левых в мировом масштабе начиная с 70-х годов. Поражение, которому постмодернистское знание отказало в осмыслении. С этой точки зрения, Лакан с самого начала посредством различных прочтений и оценок создавал условия для того, чтобы марксистская мысль могла наметить собственный конец в единственном месте, где такая подготовка возможна, — в работе скорби, которая производится вдали от дома, от философского дома.

Лакан начал «дегегелизировать» материализм Маркса, постулировав несократимое зияние между истиной и знанием. Но, вероятно, это зияние — повод выразить неоспоримое почтение Марксу. Именно Маркс, а не Фрейд был для Лакана первооткрывателем симптома как непредсказуемой и неисчислимой истины, которая не может быть укрощена применением знания. Начиная с 1938 года у Лакана можно найти скурпулезный демонтаж всех марксистских оснований, исходящий из этой общей перспективы: он анализирует товар, включая в него тематику наслаждения влечения, приводит различные возражения против телеологии истории и метафизической природы её субъекта, разрабатывает представление о темпоральности, проблематизированной различными модальностями возвращения и освобожденной от любого утопического фантазма. И тут речь тоже не идет о «прогрессизме», потому что темпоральность субъекта, возникающая как результат онтологической бреши, не прямолинейна; это «предбудущее», которое совершенно особым образом объединяет временные экстазы прошлого, настоящего и будущего в двойное предположение: «то, чем я стал к определенному моменту в будущем» для «того, чем я становлюсь в данный момент». И речь не об утопии, потому что, как я уже настаивал, утопия всегда подразумевает окончательное примирение общества с самим собой. Наконец, лаканианская левая должна подорвать семантику революции. Лаканианская левая — это всегда переписывание наследия, расшифровка, которая могла бы установить и испытать новый тип союза с влечением к смерти, вписанным в то, каким образом цивилизация проявляется в конкретной стране.