Пожалуй, по пламенной ереси с ним не может сравниться никто: ни первые гностики, ни манихеи, ни даже катары. Запад, вызывавший у него столь обильные конвульсии, заставил растратить его весь свой пыл на критику современности. Будучи посвящённым (как он утверждал), он почти не оставил подлинно посвященческих трудов, что позволили хотя бы немного прикоснуться к Единому, неоднократно им воспеваемому. Простофили тут же без раздумий примкнули под флаг, поднятый этим возможным агентом контриинициации (непонятная история с его последней книгой, где он сам в этом признаётся – предположительно, запрятана где-то в Египте). Более серьёзно настроенные интеллектуалы восприняли его «откровения» как анекдот, который можно рассказать случайным собеседникам, распивая аперитив. Имея здоровые инстинкты, свойственные любому лютому поборнику религий («святая инквизиция» представила этому высшие свидетельства), Генон то и дело был занят одними нападками на всех и вся. Не признавая никаких авторитетов, кроме своего собственного, несомненно, он обладал «манией величия», но это самовосхваление вполне оправдано – всё же лучше, чем слушать речи унылых упадочников! Его спасение состояло в заблуждении, будто бы битва за счёт теоретических спекуляций может быть выиграна, тогда как на самом деле всё обстоит ровно наоборот. Это понял Эвола, но всё же продолжил пестовать миф Традиции, следуя логики абсурда, наиболее полно отражающую нашу жизнь. Без столь благотворного ослепления Генон наверняка бы даже не осмелился взяться за перо и бумагу, а уж тем более – за уничтожение всего, что шло вразрез с его мировоззрением. Характерный для него эпилептический стиль (в его текстах буквально тонешь, даже не зная когда сможешь выбраться из них наружу) выдаёт в нём некий надлом, безусловно интересный для многих, кто, как и он, подвержен головокружениям. Без писательских талантов такая участь приводит либо в дурку, либо в петлю. Без наличия и тени иронии и патологическом отсутствии чувства юмора это же неизбежно ведёт к созданию собственной идеологии, механизм появления коих Ницше видел в плохом желудке, а Чоран – в бессоннице и невыносимых продолжительных болях. Генон, очевидно был серьёзен в своих намерениях до конца своих дней: чтобы проявить ещё большее отвращение к столь ненавистному ему «материалистическому Западу» он сначала принял ислам, а затем и вовсе перебрался жить в Каир. Безумец внутри него радовался при соприкосновении с пустыней… Ибо какое место подойдёт лучше, когда тебя одолевает жажда апокалипсиса, который ты начинаешь видеть повсюду, делая миру, а заодно и самому себе безжалостный приговор? Всю свою сознательную жизнь Генон только и делал, что изничтожал в себе последние остатки чего-то священного, «человеческого» если угодно. Без причащения к определённой религии подобная операция опасна и может свести с ума, что и случилось в ситуации с Ницше. Слабость же нашего нового пророка состояла в том, что он отказался принять своё одиночество до конца, и чтобы не двинуться рассудком при таком то в край нестандартном уме (что ещё мягко сказано), он искал общества, вступал в различные организации, завёл семью и… молился Богу. А также: просто хотел высказаться, дабы сверхвысокие напряжения энергий не разорвали его изнутри. В этом он похож на нас, со всеми нашими иррациональными страхами и инстинктивными зацепками за что угодно, лишь бы почва окончательно не ушла у нас из под ног.
Янко Венерин