Вплоть до конца XIX века Бахофен так и остаётся автором, «широко известным в узких кругах». За исключением ряда историков права, антиковедов, этнологов и антропологов, широкому читателю имя Бахофена не говорило практически ничего.
Легко говорить post factum, но сейчас кажется, что Бахофен был обречён на успех в XX веке.
Сцилла и Харибда для буржуазного мира: материнское право в политике XX века
Предшествующее столетие провозгласило торжество разума. Сложно вспомнить другую эпоху, когда имела бы место более глубокая вера в высшее предназначение человека (может быть только эпоха Возрождения), кроме как век, когда творили Гердер и Гумбольдт, Гёте и Гегель, Крейцер и Бёк (1). И вот, ещё не догадываясь о скором крахе belle époque, идей либерализма XIX века, о грядущем послевоенном торжестве пессимизма и скептицизма, около 1905 года поэт Стефан Георге, лидер мюнхенского Кружка космистов (Kosmische Runde), натыкается на «Материнское право». Затем за него основательно берутся его друзья: психолог и нещадный критик Фрейда Людвиг Клагес, Карл Вольфскель, писатель, драматург и переводчик еврейского происхождения, а также Альфред Шулер, мистик, антисемит, «последний немецкий катар» (2), человек, придумавший свастику в её современном виде и понимании (3), повлиявший на мистический Третий Рейх никак не в меньшей степени, чем Ланц фон Либенфельс или Гвидо фон Лист.
Вообще, Кружок космистов, получивший среди недоброжелателей прозвище «клуб экстравагантных одиночек», сформировался в 1897 году, после того как Клагес ввёл в свой круг общения Шулера, а последний провозгласил его символом свастику. Среди членов Кружка упоминались также Людвиг Дерлет (поэт, писатель, журналист, сторонник усиления влияния и радикализации Католической церкви), Теодор Лессинг (философ и публицист), Райнер Мария Рильке (писатель и поэт-модернист), Роберт Бёрингер (писатель), Фридрих Гундольф (поэт, литературовед, германист), Эрнст Канторович (историк-медиевист), Альберт Вервей (поэт, переводчик, эссеист), Александер и Бертольд фон Штауффенберги (аристократы, военные, будущие офицеры СС), графиня Фанни цу Ревентлов…
Первый Кружок космистов распадается в 1904 году в результате конфликта антисемитских воззрений Шулера и радикального сионизма Вольфскеля. Шулер покидает его, а само общество вновь формируется вокруг теперь уже единоличного лидера Георге. В таком виде оно просуществует до 1933 года и распадётся лишь с его смертью.
Можно ли было опустить такие подробности, описывая судьбу учения Бахофена в XX веке? – Разумеется! Но дело в том, что устройство, состав и раздоры этого сообщества фактически есть прообраз краха идей Просвещения и двух мировых войн, прообраз всего XX века в Европе и Германии в частности.
Для того чтобы понять вообще хоть что-нибудь в исторических процессах XX века, нам необходимо вернуться на полстолетия назад к историко-идеологическому противостоянию Бахофена и Моммзена. Встречавшиеся лично несколько раз в 1830-е-1840-е годы, Бахофен и Моммзен станут злейшими врагами полстолетия спустя. Конечно, Теодору Моммзену на волне славы и научного признания явно будет не до конфликтов с базельским юристом, а вот сам Бахофен относился к нему хоть и в пределах корректного поведения, но в своих письмах критиковал едва ли не за гранью фола. Короче говоря, ознакомившись с трудами Моммзена, Бахофен объявляет крестовый поход против чумы критицизма.
Прежде всего, Бахофен видел в Моммзене политический заказ, обеспечивающий исторический и философский фундамент, который бы оправдывал агрессивную политику Пруссии, Бахофен видел в нём не более чем глашатая Бисмарка (4).
Моммзен, как мы уже отмечали ранее, донельзя упростил процесс исторических исследований, просто подставив, словно в алгебраическом уравнении, на место переменных характера и мировоззрения людей тех эпох мотивации и представления его современников. «Смысл историков, – пишет Бахофен в письме Льюису Моргану, – заключается в том, чтобы показать разницу между тем, что было, и тем, что есть сейчас. Но историки сейчас занимаются совершенно другим <…> немецкие историки, в частности, следуют совершенно иным путём. Их цель – сделать античность доступной для измерения категориями популярных на наш день представлений. Во всех событиях прошлого они видят себя самих: вследствие своей тупости они отвергают всякую традицию, которую не могут таким образом опошлить. Проникать в структуру сознания, отличающегося от нашего, тяжкий труд; принятие варварства самого по себе и забвение так называемой „цивилизации“ кажется настоящим доказательством отката назад, отката в мысли, в обществе, в политике» (5).
Бахофен чувствовал, как с растущей властью демократического государства набирает популярность теория Моммзена. Моммзена на фоне других исследователей вовсе не отличало глубокое познание Рима, он от начала и до конца был теоретиком, подпавшим под власть собственной теории. Так Бахофен отзывался о скоропалительном и чересчур самоуверенном утверждении Моммзена о неисторичности свидетельств о Гнее Марции Кариолане, как примере научной неосновательности такого подхода: «Нужно видеть, как Моммзен обращается со старыми авторами в своей работе. Это сплошное издевательство. Серьёзная критика требует серьёзных исследований, а не бесчестных, вульгарных упражнений, направленных против старых авторов» (6).
Конечно, согласно тому, какие противоречия нёс в себе Бахофен и каким эквилибром был в своей работе, он – самый настоящий буржуа, как сказал о нём Альфред Боймлер (7), и здесь с ним сложно не согласиться. Но именно он ещё в середине XIX века ясно увидел, что новая наука всего лишь слуга демократических, либеральных и буржуазных идеалов общества и главная её цель – обосновать право этих порочных систем на существование.
А Бахофен в то же самое время погружался в глубины человеческих душ и раскрывал законы и структуру сознания и Вселенной. В этом он целиком и полностью принадлежал немецкой философии XIX века (8). Он как мог защищал религиозные и патриархальные авторитеты перед демократическими и рациональными идеями. «В этой книге [«Римской истории» Теодора Моммзена], – пишет он Генриху Майеру-Охснеру, – заложена современная эпоха, всё в ней – высокопарная доктринёрская прусская демагогия» (9).
Это новое общество, провозгласившее свободу, устанавливало нормы морали, которые снимали с человека какую-либо ответственность, ставив целью радикальный эгоцентризм, наслаждение жизнью и тем самым зарождая фундамент для нашего с вами потребительского рая. Поэтому в дискурсе современной исторической науки критицизм, отказывающий народам других эпох в ином образе бытовой, политической и экономической мысли, занимает столь важную роль, роль защитника современной цивилизации. Для набожного кальвиниста Бахофена человеческая личность – это лишь роль, которую человек должен сыграть по воле божественного проведения, но материализм разрывает эту связь с высшим началом.
Все эти «прусские салонные либералы» (10) не могли и не хотели признать, что «больше, чем любой другой народ, римляне были глубоко проникнуты ошеломляющим чувством зависимости от божественной воли» (11). Каждая работа Бахофена – это отчаянная попытка защиты античности от современных ему экономических и политических трактовок своих врагов (12).
И здесь мы подошли к одному из важнейших парадоксов Бахофена: как один и тот же автор мог пользоваться успехом как в левом политическом спектре, от Энгельса до Фромма и Маммфорда, так и в правом, от Кружка космистов до Шрётера и Боймлера? Пока Моммзен был интеллектуальной опорой для либералов и буржуазии, национал-социалисты и марксисты видели представления Бахофена доказательством нежизнеспособности и преходящей природы буржуазного мира.
На этой волне 20-е годы в Германии стали апогеем научной и политической популярности Бахофена, никогда, ни до, ни после, его теория не пользовалась такой популярностью. Это, конечно, публикация в 1927 «Греческого путешествия», ставшая возможной благодаря Георге и Клагесу. К тому же за год до этого берлинский профессор философии Альфред Боймлер, впоследствии директор Института политической педагогики в Третьем Рейхе, знаменитый своим сведением воедино философии Ницше с политическими устремлениями Рейха, вместе со своим коллегой Манфредом Шрётером издают собрание Бахофена «Миф Востока и Запада» (Der Mythus von Orient und Occident) (13). Боймлер также снабдил его своим почти трёхсотстраничным (!) предисловием.
Национал-социалисты приветствовали его иррациональный подход, его восприятие мифа, его применимость для философского обоснования политики Blut und Boden (крови и почвы).
Ознакомившись с Бахофеном в трактовке Боймлера и Шрётера, Томас Манн увидел в нём угрозу буржуазному миру прогресса и свободы. Не медля, он разражается разгромной критической статьёй в Pariser Rechenschaft, отвечая на предисловие Боймлера. В ней он позиционирует Бахофена и Ницше как два противоположных горизонта, между движением к одному из которых должен сделать выбор человек, стоящий перед лицом краха либерализма, порождённого XIX веком: либо отход к тёмному миру мифа и подсознательного (Бахофен), либо прогресс, героическое возвышение и вдохновенное принятие свободы (Ницше) (14).
Супротив них в рядах тех, кто живо интересовался им и популяризировал его научные представления, был Эрих Фромм, который написал о Бахофене две в целом не очень удачные статьи. Он полагает, что теория материнского права предсказала те изменения, которые происходят в обществе XX века, и дала им описание.
Итак, в том столетии мы можем наблюдать, во-первых, неспособность патриархально-авторитарной системы установить эру солярного отцовского права, выразившаяся в нежизнеспособности правоориентированных европейских государств в условиях данной эпохи; во-вторых, демократическую революцию, разрушившую авторитарные устои, победу политических прав массы над (15) политическими правами индивида; в-третьих, конечно, женскую революцию и успешную борьбу за равноправие; в-четвёртых, революцию детей и подростков, почти религиозный трепет перед детьми и детством; в-пятых, грёзы о потребительском рае, деньги как всеобщий уравнитель; в-шестых, сексуальную революцию, установившую те нормы в жизни общества, которые свойственны матриархальному этапу его развития.
«Идея группового секса, – пишет Фромм, – (будь то в тех формах, в которых он встречается в среднем классе, или в радикальных коммунах, где господствует промискуитет) тесно связана с описанной Бахофеном ранней матриархальной стадией развития человечества» (16). Герберт Маркузе, охваченный тем же чувством, констатирует, что сексуальные отношения всё более сливаются в социальными, приводя к гармонии половой свободы и капиталистического порядка (17).
Возможно, что к признакам матриархальности XX века можно отнести и столь важную в психологии и философии фрейдовскую идею эдипова комплекса (18) ввиду того, что, хоть теория Фрейда оказывается социально обусловлена духом рыночной экономики, это отнюдь «не означает, что его теория неверна, однако нельзя считать справедливой его претензию на то, что она якобы описывает человека как такового; эта теория описывает взаимоотношения в буржуазном обществе и справедлива для большинства людей» (19).
Таким образом, как марксисты, так и национал-социалисты успешно интегрировали концепцию Бахофена в свои теории. Её универсальность позволяла использовать её как для обоснования необходимости возврата к матриархальным, деметрическим этапам в половых и отчасти социальных отношениях (Энгельс), так и доведения старых порядков до абсолютного предела и солярно-патриархального отцовского права (Боймлер и Шрётер).
Всё тот же Фромм, анализируя «Материнское право», выдвигает аналогичную в символах и проявлениях концепцию матрицентрической и патрицентрической акцентуаций характеров. Согласно ей, он характеризует марксизм как политическую теорию матрицентрической акцентуации, а национал-социализм, следовательно, как патрицентрической (и некрофильского комплекса, т.е. влечения к смерти) (20).
В наше время любая политическая теория, выходящая за рамки буржуазной этики должна иметь в своём фундаменте строго определённое отношение к матриархальным концепциям, так как у противоположных взглядов на матриархат есть одна общая черта – одинаковая удалённость от буржуазно-демократического общества (21).
В этом всём Фромм предлагает искать баланс. Он призывает не клониться ни к радикальному феминизму, ни к солярно-аполлоническому идеалу, ни к буржуазному миру, который проблематику пола отрицает вовсе. Эрих Фромм: «В наше время борьба против патриархальной власти стремится, по-видимому, совершенно уничтожить патриархальный принцип, предлагая возвращение к матриархальному принципу на регрессивной, недиалектической основе. Жизнеспособное и прогрессивное решение этого вопроса заключается только в новом синтезе противоположностей, в котором противопоставление милосердия и справедливости заменяется их союзом на более высоком уровне» (22).
Читая Бахофена, нередко ловишь себя на мысли, что автор здесь или там с трудом сдерживает себя, чтобы не сказать: «Вот! Вот они! Это те самые тенденции, что овладели нами». Сейчас, смотря на историю с высоты века XXI, нельзя не поразиться точности интуиции, именно интуиции, Бахофена, интеллект в данном случае вторичен. В символах древности он увидел образ будущего. Его ошибка лишь в вере в поступательное развитие общества. Наше прошлое, необузданный примитивный промискуитет, возвращается – в политике, обществе, семье, религии и, самое главное, в символах.
И это великолепно подметил Альфред Боймлер: «Всё, что нужно сделать – это просто посмотреть на мужчину или на женщину на улицах Берлина, Парижа или Лондона, чтобы осознать, что перед культом Афродиты отступили культы Зевса и Аполлона… Воистину, нынешняя эпоха несёт все черты гинекократии. В поздних и тронутых упадком цивилизациях поднимаются новые храмы Изиды и Астарты, этих азиатских богинь-матерей, в честь которых устраивали праздники с оргиями и распутством в отчаянном погружении в чувственные удовольствия. Очаровательная женщина является идолом наших времён, и, с накрашенными губами, она идёт по улицам европейских городов, как когда-то шла по Вавилону. И, как будто подтверждая глубокую интуицию Бахофена, легко одетый современный повелитель мужчины держит на поводке собачку – древний символ неограниченного промискуитета и адских сил» (23).
В этом свете Бахофен предстаёт перед нами вовсе не историком, его научная ценность является предметом постоянных дискуссий, но пророком. Невозможно отрицать, что «Материнское право» пользуется такой популярностью в первую очередь потому, что во всех подробностях описывает не только и не столько античное воззрение на мир, сколько то будущее, которое выпало на наш с вами век, век равенства, народных масс, братства, сексуальной свободы и рационализма. Вступает в свои права самый настоящий афродитическо-гетерический век Великой Матери.
Иван Сахарчук
Источники.
1 L. Gossman. Orpheus Philologus: Bachofen versus Mommsen on the Study of Antiquity.// Transactions of the American Philosophical Society, New Series. Vol. 73, #5 (1983). P. 85-86.
2 F. Wegener. Alfred Schuler, der letzte deutsche Katharer: Gnosis, Nationalsozialismus und mystische Blutleuchte (Politische Religion des Nationalsozialismus). – Gladbeck: KFVR – Kulturförderverein Ruhrgebier, 2003.
3 L. Gossman. Orpheus Philologus. Op.cit. P. 5-6.
4 Ibid. P. 39.
5 J. Bachofen. Gesammelte Werke./ Hrsg. Karl Meuli. – Basle und Stuttgart: Schwabe & Co., 1967. Bd. X, S. 308.
6 Ibid. S. 270.
7 A. Baeumler. Studien zur deutschen Geistesgeschicht. – Berlin: Junker und Dunnhaupt, 1943. S. 241.
8 L. Gossman. Orpheus Philologus. Op. cit. P. 48.
9 J. Bachofen. Gesammelte Werke. Op. cit. S. 143.
10 Ibid.
11 Ibid. S. 63.
12 L. Gossman. Orpheus Philologus. Op. cit. P. 19.
13 J. J. Bachofen. Der Mythus von Orient und Occident: eine Metaphysik der alten Welt/ Hrsg. M. Schröter. – München: C. H. Beck, 1926.
14 T. Mann. Gesammelte Werke. – Frankfurt-am-Main: Fischer Verlag, 1974. Bd. 12, S. 47-51.
15, 16 Э. Фромм. Кризис психоанализа: Очерки о Фрейде, Марксе и социальной психологии./ Пер. с англ. Е. Цыпина. – СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 2000. С. 97-98.
17 Г. Маркузе. Эрос и цивилизация./ Пер. А. Юдина. – К.: «ИСА», 1995. С. 93.
18 Э. Фромм. Кризис психоанализа. Op. cit. С. 95-100.
19 Ibid. С. 39.
20 Ibid. С. 125-126.
21 См. Ibid. С. 102.
22 Ibid. С. 99-100.
23 Цит. по: Ю. Эвола. Традиция и Европа./ Пер. с англ. и нем. О. Молотова. – Тамбов: Ex Nord Lux, 2009. С. 183.