Я зашел в роскошную деликатесную лавку, меня привлек выставленный в витрине эндивий — совершенно особенная разновидность фиолетового цвета. Я нисколько не был удивлен, когда продавец объяснил мне, что единственный сорт мяса, к которому подходит гарнир из эндивия, — человечина. Об этом я и сам смутно догадывался.
Э.Юнгер
С едою все творят сущие чудеса, особенно на свадебных банкетах, которые в большинстве своем следуют вот какому распорядку:: вина белые и красные для начала, но сперва еще сахарные конфетки.
Джованни Муссис 1338г.
Писать о детстве своем или чужом, писать от лица ребенка, писать, используя детскую оптику — гарантировать благосклонность читателя. Все книги, «эксплуатирующие» детей, обречены на успех. Не существует плохих «детских» повествований. Избежать такого простого признания от читателя стремится Жан-Луи Байи. Для этого он заигрывает с каннибализмом, некрофилией и кулинарной книгой насекомых. Не многовато ли для небольшой повести? Но архетип ребенка так поглотил собой литературу, что, кажется, в самый раз.
Помещая юное дарование на пиршественный стол к жесткокрылым, личинкам и мухам, обезобразив волей автора его внешность, Жан — Луи сам отъедает от Поля -Эмиля по кусочку, как читателю придется отъедать по страничке. С первых строк повествования рождению соответствует — нет, не смерть, — а разложение. Одновременно перед мысленным взором читателя проходит детство главного героя и этапы разложения его тела. Событиям живого тела текст откликается событиями тела мертвого, вехами того, что уже-не-тело. Силе музыки здесь противостоит электрическое пианино, которое не в состоянии издать ни звука, сексуальной чувственности — предательский «орган, похожий на крючок для шляпы», обжорству — почти механическое чередование за «столом» участников трапезы, будто рабочие сдают свои смены другим рабочим.
Байи замахнулся не только на архетип ребенка в литературе, но и на известное утверждение Анри Мишо, который утверждал, что «главное в человеке- за пределами тела». За пределами тела — нет ничего, ибо тело становится всем, но вдобавок каким-то еще безрадостным механистическим «всем». Байи замахивается также на общее место в некрофильской литературе — на цветущего человека. От Бориса Виана до Витткоп миллионы литературных некрофилов благоговели перед цветущим телом — носит ли оно внутри себя лилию, или само уподобилось листу эндивидия. Автор препарирует не только тело, но удовольствие, с которым литературные некрофилы наделяют разлагающееся тело цветением.
Автор не разносит «в прах» устоявшиеся литературные традиции, но расставляет вешки, по которым может пройти фронт последующих деконструкторов. Главная задача — написание романа — решена. Даже жизнь гения вполне может уместиться в неполные две сотни страниц книги малого формата, не забываем, что ровно половина книги — это после-жизнь тела. Так что и совсем ничего.
Без сомнений, автор — эколог. Следуя лозунгу «Убери за собой сам», Байи «прибирается» за собой и своим персонажем без ущерба для окружающего мира. Как любой эколог, автор находится в плену Лотоса — забвение, уничтожение и обезвреживание следов — вот главные цели экологов, не важно чем они занимаются — подчищают парки или литературу. Поклонникам творчества Байи следовало бы сжечь эту книгу, и тем самым, присоединить прах «К праху».