1

Я не помню, но кажется, прежде чем Бог сотворил мир, имел место момент какой-то высшей гармонии. С тех пор, как я перестал видеть образ своей смерти, мне кажется, что вот не было ничего, а потом вдруг стало, и сделал это Бог или наука. А раньше я думал так — была какая-то ледяная бездна бесконечных законов, которая вдруг обрела созвучие, и Бог нашёл себя в нём. Но он помнил про бездну, поэтому начал творить. Созвучие не могло быть, удержаться, потому что был Бог, а не творить, как говорят философы, он не смог, потому что остался бы один только Бог и всё. Или как-то так. Была ледяная бездна, похожая но то, что сейчас метафорчески называют небом — линию, которая является точкой, — потом всё стало стройно и плотяно, но появился Бог и начались художества. Конечно, отголоски этого момента до сих пор слышны, но я не слышу ничего такого. С тех пор, как мой голос слился с другими голосами, я думаю, что сначала ничего не было, а потом стало. Кажется, я лишнее что-то придумал, какие-то голоса, какой-то хор, моя смерть стала невидимой, и вот эти строчки, что не было ни верха, ни низа, что пар поднимался от лице земли — это всё лишнее, это кто-то позже вписал. Что, есть небо, движение облаков, напоминающее какую-то мифическую ледяную бездну, а пространство не может без времени, не может быть и всё. Это же ведь как музыка, а музыка разливается во времени, так ведь? Раньше меня было слышно, а теперь не слышно, и думаю я по-другому. Да и как можно предположить, что существует — какое смешное слово! — какой-то промежуток. Мир либо есть, либо нет. Я так думаю. Но это никому не интересно. Вот меня было слышно — а теперь нет.

2

Всё в твоих руках. Тут могли бы быть кавычки. Потому что это не я вам говорю, вы — мне. Как же так? Ведь в моих руках — вы. Но пробегая глазами по строкам, вы посылаете мне какой-то ответ. Ах, какая банальность: искусство (разве мы привыкли к письму? разве червячки букв перестали нас удивлять?), оживляемое зрителем. Но разговор о руках. О, руки! Тут не меньше банальностей — манипуляторы из трёхмерного мира мифа. Пфф. Это я вам говорю — «пфф». «Всё в твоих руках» — абсолютно секулярное выражение, что-то про пятую касту и ницшеанское определение дружбы. То есть — никакого соприкосновения. И даже, если я говорю сам с собой, как чаще всего и происходит, когда я употребляю «ты», то не шизофрения ли это? «Пусть твоя левая рука не знает, что делает правая».

Да-да, шизофрения. Берсерку не до молитв. Ассасину? Камикадзе? «Покончить с собой — уничтожить весь мир». Какое из этих слов — камера, перед которой надо взорваться? «Твоих» или «руках»? Ко «всему» мы всегда относились несерьёзно — это, так, для философов, для тех, кто способен отмести всё предшествующее ради нового «всего». Мы же подспудно понимаем, что нет, не всё в наших руках, и тот, кто написал на заборе «Солидарность», «Я бы тебя обнял, но я всего лишь текст» — удостаивается лишь сочувствия. Нельзя принимать письмо на веру. Ведь это уже обладание, как говорят размазывающие сопли. А без веры — нет ничего. Сразу видно — хотят наебать, какой-то там «Аватар», «Афтар», «Афган». Но не дай Бог, упоминуть какую-то высшую ценность. Ценность!

Я слышу эхо 18-го века и эхо 19-го века — всё что раньше или позже — внутри меня, но не снаружи. Я хотел сказать «сущность», а не «ценность». Вы мне говорите: «Всё в твоих руках», потому что я написал: «Всё в твоих руках». С чем же вы остаётесь? Зачем это читаете? Предчувствую радостные еврейские хохмы по поводу этих вопросов. Но это об одном и том же сакральном, ответа здесь нет. Нетрудно предположить ответ в словах «память», «узнавание». Я часто смотрю на свои руки и думаю, сколько прекрасных вещей они сделали, сколько всего умеют, почему сейчас они опущены, так сказать?

Невыносимая спортивность, эстафета, жертва. «Я напишу ответственно три слова». Напиши. И? Враги природы. Или наоборот: зачем множить дерьмо («ах, моё прекрасное ничто!»). Береги себя. Окей. А ты подохнешь? Часто меня перебивают, когда я говорю именами, стирая их насмешку над всесилием перевода. Когда ничего не видно, мы будем говорить, что всё видно, но трогать не будем. «Всё в твоих руках». Однако если это не так — тогда в чьих? По этому поводу мне сказать нечего.

3

Все люди одинаковые, сердце(вина) — различается. Кто-то, например, презирает Секс, не хочет им заниматься. Но ему надо. (Если что — я не сторонник либерального термина «навязываемые желания», речь не об этом.) Представьте стекло. Кто-то берёт вас сзади за волосы… Сердцевина… Я написал «Секс» с большой буквы не случайно. Ведь Секс — это не только «это». Это не то. Можно ратовать за то, но ведь возможность самовоспроизведения никто не отнимал. Допустим, некто говорит о свободе, но разве это лишает его свободы самозаключения в копии? Нет. Люди кучкуются… Представьте стекло. Кто-то берёт вас сзади за волосы, и вы понимаете, что сейчас… Кто-то презирает секс, но это не значит, что он бесплоден. И что не будет повторяться, повторять одно и то же по нескольку раз, повторять себя. Представьте стекло, кто-то берёт вас сзади за волосы, вы понимаете, что сейчас разобьёте стекло собственной головой. Тут язык мне в чём-то отказывает — «порежетесь», «польётся кровь» — всё это какие-то пустые слова. Хочется сказать — «скорость». Скорость мурашек. Мурашки Секса. Нет, это уже какой-то сюрреализм… Разное. Все разные. Сердцевина не отличается. Скрывается. Выявляется. Кто-то берёт вас сзади за волосы, разбивает вашей головой стекло — кровь — воздух, облегчение. Лень жить. Жить себя, видеть перед собой себя. Секс. Кто-то, например, презирает Секс, но это не значит, что он в нём не нуждается. Видит вокруг не-себя — вещи. Вещи могут без Секса. Все люди. Кто-то берёт вас сзади. Вы видите его перед собой. Скорость, стекло, кровь.

4

Я вру. Таким образом у меня больше власти. Власть — чтобы обезопасить себя от слабых. От них у меня оторопь. Впрочем, рассеянная. Когда моя власть наберёт достаточно силы, я соберу Союз Недоумевающих. Всё для них будет зеркалом, тела их будут полниться смыслами, налипшими к вещам от чужих взглядов; чувств у них не будет, чтобы не впасть в тупящее восхищение. Пускай ложь сделает прямыми стези правды. Не будет никакой повестки дня, ничего актуального, ничего такого, что можно было бы подверстать под свой сексуальный или политический вектор. Мы будем врать об осмысленности ваших движений, о красоте ваших лиц, о музыкальности ваших вещей, о божественности ваших женщин, о… Недоумевающий всегда будет производить небывалое, освобождая себя от любой принадлежности. Недоумевающий всегда лжёт, потому что нет в этом мире дураков, даже в России. Только так мы сможем прикоснуться к основанию человека, к мы… Мы? Я вру.

5

Товарищи-вещи — место вашего вожделенного хозяина пустое. Впрочем, вы, наверное, и так это без меня знаете. Вы — которые боитесь общих своих желаний. Это навязываемое, вы знаете. Но также вы знаете, что движение — снятие запретов, вам приходится желать вместе. По характеру я — тормоз, многое, что сформировало вас уже давным-давно, становится мне понятно слишком поздно, чтобы как-то измениться. Например, раньше я не догадывался, что некоторые сознают себя только в страхе перед влечением к корню всех чувств — боли. Когда я буду умирать, сожалея, что не всё успел понять и отобразить, вы разочаруетесь в поспешно выбранных путях, но меня уже не будет, и вы не сможете стать другими. Место же, вопреки поговорке, по-прежнему останется пустым.