Эти строки, извлеченные из записной книжки Велимира Хлебникова 1922 года, сегодня отлично подойдут для антивоенных граффити и антивоенных плакатов. «Что делать вам…» считается недоработанной поэмой, состоящей из фрагментов, смонтированных предположительно. Впервые она была издана в 1933 году в заключительном пятом томе собрания произведений поэта под редакцией Ю.Тынянова и Н.Степанова.
Лисове жинке – то чертове жинке. Спэрэди дуже гарна була, а ззади кишке по зэмли вэзлисе.
(Левкиевская Е.Е. Материалы по карпатской демонологии)
Галицийская Русь создала страшный образ мавки: спереди это прекрасная женщина или дева, лишенная одежды, сзади – это собрание <витых> кишек…
(Велимир Хлебников. Неизданные произведения)
«Что делать вам…» вместе со стихотворениями «Старую Маву древней Галиции…» и «Она удала и лиха…» из тех же записных книжек 1922 года завершают цикл Мавы, важнейший для зрелого Хлебникова. Именно в этих неизданных при жизни произведениях позаимствованный из украинского фольклора амбивалентный образ лесной ведьмы, захвативший воображение поэта еще в 1913 году (с подачи Романа Якобсона и рассказов художницы Ксаны Богуславской), находит максимальную эмоциональную насыщенность, приобретает апокалипсические черты. Мава из более ранних стихов и поэм («Перевертень», «Гевки, гевки, ветра нету…», «Мавка (Ведьма)», «Мава Галицийская», «Ночь в Галиции», «Жены смерти», «…а сзади была мостовой») переосмысляется в свете ужасов Первой мировой войны. События, ставшего переломным для мировоззрения поэта: от наивного антизападничества и панславистской воинственности перешедшего к гуманистическому универсализму и бескомпромиссному осуждению войны как мирового зла, чудовищной бойни, развязанной правящими элитами. Мифопоэтические обобщения Хлебникова последнего года жизни достигают вершин пророческих поэм Блейка.
Вы слышите грохот события лавы.
Вы видали, как черные волосы Мавы
Становятся Волгами трупов, смерти ручьями.
Недаром, когда был в столице я,
Я душою бродил по Галиции,
По холодным высоким горам,
<В пророчестве кричал про опасность с вышки ее>.
И война мировая,
Ведьминскосдобная пышка войны,—
Это Мавы плоть,
Пожар резать и колоть, <сломала устои>
Красочных соблазнов выставка ее тыл,
А хребет ее, где лишь кости одни,
Кожи нет, только ходят как звезды кишки —
Это чистые законы времени.
Среди прочего, перед нами превосходное упражнение в кратилизме, выявление древних онтологических связей между означаемым и означающим («Вы видели Маву / У свайных столбов буквы Эм….»). Более убедительное упражнение, нежели у Малларме. Познание действительности под знаком буквы «Эм», по Хлебникову, есть распад некоторой величины на бесконечно малые, предельные единицы. Или разделение стран в «море мора», достижение высшей точки распада, куда мы возвращаемся спустя сотню лет, с повсеместным торжеством магического числа «три». Кратилизм дополняется неопифагорейской нумерологией.
«3 – это крыло смерти, потому что при нем, точно во время старости, события идут от жизни к смерти, по дороге к смерти. Впрочем, в самом сопоставлении трех и трупа и труны (гроб по-украински) рассказана мировая служба числа 3. Три — злое число, сказали бы предки…»
(Велимир Хлебников «Доски судьбы»).
Голод соси старой воблы ком!
Черным набором за облаком
Вылезла черная тройка.
Это не ливень полей,
Это не улиц небом попойка:
Выросла на небе тройка.
(«Старую Маву древней Галиции…»)
Поэтический мир Хлебникова насквозь проникнут магией. «Мое мнение о стихах сводится к напоминанию о родстве стиха и стихии… Это гневное солнце, ударяющее мечом или хлопушкой по людским волнам…» (Письмо А.Крученых от 31 августа 1913 г.). Веря в свое теургическое искусство, поэт заклинает Маву, через заговоры пытается деятельно противостоять войне, здесь и там расставить для войны мышеловки. Заумный язык в народном слове остановит войну. Но в каком учебнике Сахарова найдутся заговоры от старого валдайско-пиетарского упыря?
Хлебников-украинец
Известно, что Хлебников – один из первооткрывателей поэтических материков Азии. Поэт-калмык, Гомер кочевых народов Степи, вторгшийся в русскую литературу начала XX века. Хлебникова вдохновляют предания и легенды родного калмыцкого края. Поначалу в своих эпических произведениях он желает походить на джангарчи (рассказчика «Джангара»), знатока тайн священной горы Богдо. Позже, году этак в 1921-м, мы видим его окутанным наркотической дымкой странствующим по южному Прикаспию суфием-каландаром, «священником цветов» или же Заратустрой-Зангези.
Но в неменьшей степени, Хлебников – это поэт Украины. Биография поэта переплетена с Украиной множеством нитей. Хлебников всегда гордился своими украинскими корнями по материнской линии, происхождением от запорожских казаков. Еще более важно, что Украина, как и Калмыкия, — это страна его детства: с 1891 по 1895 год будущий поэт жил вместе с родителями в селе Подлужное Волынской губернии на реке Горыни в бывшем имении польских магнатов Чарторийских. Украинская природа, украинский язык и народная культура, стихи Тараса Шевченко с ранних лет окружали грядущего «председателя Земного шара». Стоит напомнить, Хлебников жил среди тех же волынских лесов, воспоминания о которых в 1911 году подвигнут на создание шедевра украинской литературы – драмы-феерии «Лiсова пiсня». С Лесей Украинкой у Хлебникова был общий сказочный мир детства, общее чувство природы. Хотя, как мы уже убедились, некоторые фольклорные персонажи (мавка) осмысляются ими по-разному.
Поражает широта сюжетов из украинской истории, задействованных в произведениях Хлебникова. Помимо героев западно-украинского фольклора, мы встречаем киевских князей и артефакты Скифии, особое внимание поэт уделяет истории Запорожской Сечи, казацкой вольнице, национально-освободительному движению гайдамаков. Не менее примечательно широкое использование украинизмов и украинского языка, более музыкального, выглядящего более близким к изначальному «всеславянскому» языку «народа-художника» из программных статей Вячеслава Иванова, вдохновивших Хлебникова на словотворческие поиски.
В начале 1990-х темой влияния украинской мифологии на творчество Хлебникова занимался киевский исследователь Виктор Кравец, что нашло отражение в его кандидатской диссертации и последующей монографии. Из материалов последних лет укажу на обзорную статью Ирины Заярны «Ракурси украiнськоi теми у творчостi В. Хлєбникова, Б. Пастернака» (Киев, 2020 год), хотя не со всем в её выводах можно согласиться, ряд положений статьи дискуссионен. С пониманием и сочувствием относясь к стремлению украинцев отстоять свою страну и свою независимость, особенно в нынешнее кровавое время, признавая, что в некоторых ранних произведениях поэта выявляются неприятные идеологические тенденции, вопрос об «имперской культуре» и «стереотипах колониального мышления» у Хлебникова выглядит более сложным, чем представлено у киевской исследовательницы, — шаблонные ответы в духе postcolonial studies здесь не всегда работают. Не лишним будет указать на радикальный разрыв Хлебникова с имперской идеологической матрицей, произошедший в годы мировой войны, прежде дававшей о себе знать, пусть и в превратной форме наивного панславизма. Возможно, было бы полезным подробнее остановиться на самой модели «Украина как ретро-утопия», понять, как и почему у неё могут быть самые разные политические импликации: от комплементарных российскому имперскому дискурсу и узколобого украинского национализма до идей стихийной анархистской вольницы. Украина как мечта – это очень тонкая штука, тем более в обрамлении Хлебникова.
Постсимволизм
Из писем Хлебникова наиболее интересны те, что по разным причинам оказались за бортом известного пятитомного собрания сочинений под редакцией Ю.Тынянова и Н.Степанова (1928-1933 гг.), а были опубликованы позднее в сборнике «Неизданные произведения» под редакцией Н. Харджиева. Эти письма по-новому освещают становление поэта, его связи с ключевыми фигурами русского Серебряного века.
В них мы находим огромное уважение к Вячеславу Иванову: в переписке 1908-1909 годов перед нами Учитель и Ученик — именно так можно описать отношения мэтра русского символизма и грядущего будетлянина. Статью Иванова «О веселом ремесле и умном веселии» с развиваемой в ней темами «народа-художника» и «всеславянского языка» уместно считать точкой отсчета для словотворческой практики Хлебникова. Примечателен категорический отказ Хлебникова от каких-либо нападок на Иванова в период сотрудничества с «Гилеей» и русским футуризмом, чьи манифесты в отношении символизма, как известно, славились «особой теплотой». Взаимная симпатия и признание значимости друг друга будут присущи обоим поэтам до самого конца. В период совместного пребывания в Баку в 1920-1921 гг. Вячеслав Иванов был, пожалуй, единственным, кто серьезно и внимательно относился к новым идеям Хлебникова (открытие «законов времени»). «От него пахнет святостью», — скажет автор «Диониса и прадионисийства».
Вторым учителем был, конечно, Михаил Кузмин, этот Пикассо русской литературы, проживавший на «башне» на Таврической как раз в период её посещений молодым поэтом. Третья вершина треугольника (после Иванова и Кузмина), решительно повлиявшего на формирование постсимволизма Хлебникова — это Алексей Ремизов. Писем к нему не сохранилось, но в переписке с Ивановым и Каменским, опубликованной впервые Н. Харджиевым, Ремизов упоминается с исключительным уважением. Не лишним будет напомнить и желание Хлебникова драться за Ремизова на дуэли, всеми способами защищать литературное новаторство Ремизова (письмо Каменскому от 8 августа 1909 г.).
Не менее примечательно и письмо младосимволисту Андрею Белому (лето 1912 г.), с содержащейся в нём оценкой: «Серебряный голубь» покоряет меня, и я посылаю вам дар своей земли». После глуповато-хулиганских выходок молодого русского футуризма Хлебников, невольно втянутый в эти рекламно-литературные забавы, примирительно сообщает Белому следующее: «Из стана осады в стан осаждаемых летают не только отравленные стрелы, но и вести дружбы и уважения». Влияние «Серебряного голубя» прослеживается в малой прозе Хлебникова, примером тому будет не слишком удачное сочинение «Велик-день».
То, что поэтика самого Хлебникова много ближе к «стану осаждаемых», чем к шумно-хулиганскому позерству «стана осады», подтверждает письмо Николаю Бурлюку от 2 февраля 1914 года, также известное как «письмо в связи с приездом Маринетти в Россию», где подводится черта под сотрудничеством с членами «Гилеи» и русским футуризмом, этим глуповатым подражательством «итальянскому овощу». Дальнейшее развитие Хлебников, особенно его послереволюционное творчество, будет ярким подтверждением данной тезы. Кто-то станет странствующим по миру дервишем, «священником цветов» или одетым в лохмотья номадом, что найдет свою Голгофу в деревнях Новгородской губернии, оставив неопубликованными лучшие из своих стихов. А кто-то станет пошлым чиновником от совдеповской агит-поэзии.
«Я умер и засмеялся…»
«Со временем Джамал ад-дин стал испытывать отвращение к суфийскому «истеблишменту» и связанному с ним «лицемерию»… Следуя известному изречению Пророка «умри до того, как умрешь», Джамал ад-дин полностью отвернулся от этого мира… Изначально Джамал ад-дин учил, что пищей подвижника должны были быть исключительно дикие растения и фрукты, а одеждой – лишь листья, прикрывающие чресла…»
Свои лучшие стихи Хлебников создаст в последние два года жизни. В возрасте 35-36 лет, после путешествия в Персию, «В тот год, когда девушки / Впервые прозвали меня стариком / И говорили мне «дедушка», вслух презирая…», а также в финальный 1922-й год — год восхождения на санталовскую Голгофу. Подавляющее большинство этих произведений при его жизни опубликованы не были. Со старыми знакомыми, или по-современному «тусовкой», — Бриками, Маяковским, Крученых и прочими – поэта разделит стена отчуждения. «У них жесткие зубы…» — скажет умирающий Хлебников о Бриках и посмеявшимся над ним в последний приезд в Москву горластом позере Маяковском, запрещая художнику Митуричу отправлять им письма о помощи.
В этих стихах нет воинственного панславизма, они свободны от какого-либо поллюционно-р-р-революционного эпатажа. Зато есть трагизм жизни. Познание жизни в её наготе и жестокости. Одновременно – это гимн жизни, обливание из ручья нарзана, чтобы в духе любимого Уитмена «возмужать и окрепнуть», «собрать себя воедино». Хлебников в эти годы создает наиболее выразительные образы, достигая вершин поэтического мастерства, вместе с тем возводя памятник своему собственному одиночеству.
Поездки на крышах поездов в эпоху Гражданской войны. Номадизм, не знающий пощады, самим поэтом называемый голодом пространств. Астрахань – Москва – Харьков – Ростов – Баку – Персия – Баку — Железноводск — Пятигорск – месяц в больничном поезде в вагоне-теплушке с эпилептиками – Москва – Боровенки…. Позабытый ныне тип странствующего философа…
«Гуль-мулла»,- пронесся ветер.
«Гуль-мулла»,- пронесся стон.
Этот ветер пролетел,
Он шумел в деревнях темных,
Он шумел в песке морей.
“Наш”, — запели священники гор,
“Наш”, — сказали цветы…
(«Труба Гуль-муллы», последняя редакция поэмы)
Легендарное путешествие в Персию. Почти четыре месяца жизни в раю. Бродить босиком и в лохмотьях по южному берегу Каспийского моря. Жить в чайхане без каких-либо средств. Овеянным наркотическим дымом курений терьяка, непрестанно писать стихи, складывая написанное в наволочку для подушки (больше ничего нет), слыть у местных жителей дервишем, священником цветов (Гуль-муллой)… Перед нами идеальный герой для хиппи. Неудивительно, что подъём «хлебниковедения» на Западе случился на стыке 1960-х и 1970-х годов, а у нас – в годы Перестройки.
Вспоминает Алексей Костерин, в 1920-х журналист газеты «Красный Иран»: «Никто – ни ханы, ни офицеры Реза-хана – не посмели задержать «русского дервиша». Его охраняло всенародное почтение и уважение. Босой, лохматый, в рваной рубахе и штанах с оторванной штаниной до колена, он спокойно шествовал по берегу моря от деревни к деревне. И крестьяне охотно оказывали ему гостеприимство». (Костерин А. Русские дервиши // Москва. 1966. № 9)
Как жаль, что персидское путешествие слишком рано завершилось.
…и такая русская смерть в финале, ровно 100 лет назад, 28 июня 1922 года. С перетаскиванием умирающего из деревни в деревню, жлобством соседей-крестьян, тотальным безразличием медработников и подлостью попов, запрещавших хоронить Хлебникова на местном кладбище…
Я умер и засмеялся.
Просто большое стало малым, малое большим.
Просто во всех членах уравнения бытия знак «да» заменился знаком «нет».
(«Я умер и засмеялся…»)
28 июня 2022
Иллюстрация: Григорьев Б. «Хлебников в будущем», 1916 год