ИЗ КНИГИ «ТРУБНЫЙ ГОЛОС»
В летнюю горячую страду наша Березовка мертва и пустынна, – жизнь в полях. От зари до зари льётся над червлёным пологом солнечный звон кос, огненными языками лижут спелую рожь серпы. Тут же вырастают сплошным городом скирды, и по расчищенным токам сыплется ярая дробь цепов. Целые семьи днюют и ночуют в поле, варясь, как в котле, в страде без отдыха, в зное.
Зато какой радостью встречают землеробы зиму – освободительницу от мук! Хоть хмуры зори и темны дни, но души тружеников расцветают весенними цветами – трепетом отдыха, песен, игр.
Березовки не узнать в эту зиму. Куда девались драки, отчаянный разгул? Огненная волна взмыла, захватила темь и истлела она, как мусор.
У нас ещё так недавно смотрели на читарей и искателей, как на чудаков, блажных. Теперь не то. Вся любовь, весь трепет пробуждённых душ – им.
И искатели знают, какая это высокая награда – любовь чистых сердец. И платят за неё сторицей.
Тут всё больше своя же молодёжь из вызревших в тяжёлой, в мудрой школе жизни: чтецы, актёры-самородки, сказатели. Все они сплотились в кружок и работают, не покладая рук. Из недели в неделю устраивают в избах-читальнях, в народном доме вечера. Читают, рассказывают, представляют, учат мужиков. Да и сами учатся: у всех затаённая мечта – дать больше, чем дано, работать над собой, достигать. Но не изжита, есть ещё у нас косность жестоких и тёмных: весь пыл, всё горенье даровитых деревенских искателей разбивается о неё, как вольная волна о скалу.
В Березовке две школы, народный дом, две избы-читальни. Народу в них по вечерам полным-полно. Особенно в народном доме, там играет в спектаклях вместе с другими Маруся, крестьянская девушка.
Да ведь как играет! Диву даёшься, откуда у ней эта правда в лице, этот переливчатый голос, с усмешечкой, с шепотком, с лёгкой грустью? Ну, живёт на подмостках, да и только. И никак её не узнать: сегодня она задорная молодайка, завтра – купчиха важная. И голос разный, и походка не та, и лицо другое, загадочное. И всё ж это – Маруся-огонёк, так прозвали её за голос её лукавый, за трепет, что передавался ею всем, кто слушал её, любовался ею.
Полюбили её селяки. Души в ней не чаяли. Из соседних сёл толпами наезжали глядеть. И всех она пленяла.
— Учиться бы Марусе… В Москве студии такие есть пролетарские… – говорил учитель Егоров, чудаковатый, вечно увлекающийся Егоров. – Талант у Маруси несомненный. Актриса была бы первоклассная. В Москву бы её… Средств только вот нет.
— Верно! – подхватили остальные. – Надо учиться Марусе. Денег достать можно.
Надумали устроить спектакли платные. Марусе на ученье собрать в Москву. Так и сделали.
Но завистники тут как тут. Пустили слух, будто деньги кружок зашибает, крадёт их, а Марусе хотят в Москву на спекуляцию целую тысячу отвалить.
Узнали в комитете уездном. Приезжает вдруг в Березовку матрос с винтовкой за плечами. Требует на расправу кружок.
— По какому праву деньги загребаете? На спекуляцию в Москву? – гремит матрос («Я внешкольным делом ведаю» – хвалился он). – Почему буржуазные пьесы ставите? Чтоб больше денег собрать? Не сметь платных спектаклей устраивать! А не то к стенке!
В кружке переполошились. Учитель Егоров попробовал было вразумить матроса, да ничего не вышло.
Так и не поехала Маруся-огонёк в Москву, в пролетарскую студию. Да и играть-то в народном доме больше не играет: того и жди, доиграешься до стенки. Не велика радость!
Пимен Карпов