Олег Демидов о книге Пимена Карпова – «Светильник любви»
Карпов П.И. Светильник любви. – Воронеж: АО «Воронежская областная типография –
издательство им. Е.А. Болховитинова»; CHAOSSS-PRESS, 2017.
В Воронеже вышла книга с малоизвестными текстами Пимена Карпова – «Светильник любви». В неё вошли сборники стихов «Звездь» и «Русский ковчег», а также стихи разных лет из всевозможных “солянок”; кроме того – проза: сборник рассказов «Трубный голос» и мемуары «Верхом на солнце».
Недавно в Москве прошла презентация этого издания. Николай Останин, главный исследователь Пимена Карпова, рассказывал о поэте, читал его стихи и отвечал на вопросы. В завершении вечера Ядвига Розенпаулис, художник и оформитель книги, показывала собственный фильм, в котором удалось запечатлеть родную для Карпова Курскую губернию, развалившиеся подворья, полудикие степи – видеоряд сопровождал рассказ о самом поэте, о его времени и, конечно, о сектантах – куда же без них?
Между сектой и литературой
Пимен Карпов – фигура для ХХ века небольшая, скромная и, как уверяют составители новой книги, катакомбная. Дело в том, что этот персонаж Серебряного века, “загоревшись пламенной сектантской верой”, во-первых, был маргиналом в литературном мире и вне его, а во-вторых, писал о схожих типажах.
Родился Пимен Карпов в 1886 году – в селе Турка Курской губернии. Отец и мать его – крестьяне-старообрядцы. Накануне первых больших социальных потрясений в 1905 году он начал писать очерки о деревенской жизни. Чуть позже появляются первые стихи. Книга, с которой Карпов начал свой творческий путь, – это сборник памфлетов под названием “Говор зорь”, имеющий подзаголовок “Статьи о народе и интеллигенции”.
В 1913 году вышел роман “Пламень”. Проза эта достаточно любопытная – если не в плане сюжета и культурного контекста, то хотя бы в забубённом разгуле русского языка. Приведём небольшой отрывок, где “людская чернь” врывается в дом “духини” Неонилы и расправляется с этой прислужницей дьявола:
«За посадом в совином логу, среди седых обрывов, ютился над горной рекой проклятый этот дом отверженцев. А правила домом странников духиня Неонила. И скликала на шабаши-молитвы – злыдоту <…>
И в дом, заслышав клич, врывались шнырявшие под окнами бродяги, нищие. Жадно тянулись остервенелыми трясущимися к Неониле руками. Неонила же извивалась, как язык огня меж сухих деревьев, то открывая мутные зрачки, то закрывая. Билась на кресте под ненасытными взорами. Терлась мокрыми, прилипшими к вискам золотыми кудряшками о волосатые груди и плечи мужиков. Дико ярилась:
– Пропала я… Мучьте меня, черти. Все равно мне теперь смерть!.. Боли хочу! Ой, да тяжко ж мне!.. И-их!.. лютуйте!.. Знаете меня, хто я?.. Ох, веселиться люблю я, вот что, земляки!.. Помните меня, хто я?
Неонилы ли, веселой яровухи-полонянки, не знать? Ее ли ласк, любж и присух не помнить? Кто не припадал больно и страстно к знойной ее, ландышевой груди, к сладким вишневым устам?»
Роман был конфискован и сожжён. Бдительным цензорам показалось, что книга – вместилище богохульства и порнографии. Сто лет назад так оно и было. Сегодняшнего читателя эта книга удивит скорее тем, что она вообще была напечатана. Однако же до наших дней «Пламень» дошёл. Текст известен и более-менее регулярно переиздавался.
Есть ещё один момент, косвенным образом касающийся этого романа. В том же 1913 год молодой поэт Рюрик Ивнев выпустил дебютный сборник стихов – «Самосожжение. Лист I», также переполненный сектантскими мотивами. Следом было написано ещё два дополнения – «Лист II» и «Лист III», а позже случилось и переиздание всех трёх книг под одной обложкой.
Когда Ивнев познакомился с Максимом Горьким, тот был очень раздосадован: только что же был Пимен Карпов – а тут опять сектанты. И не какие-нибудь безобидные, а самосожженцы, которые заманивают впечатлительных юношей и дев, сжигают их, а сами остаются целы, чтобы найти новых жертв и “освятить” их праведным огнём.
Пимен Карпов создал серьёзный прецедент в русской литературе. Конечно, и до него появлялись книги о сектантах, и после него. Но текстов с таким размахом, с таким знанием дела не было больше ни у кого. Неудивительно, что литературная общественность подозревала писателя в самых страшных преступлениях.
На пути в Эайю
Работая вне групп и группочек, Пимен Карпов попал в щель истории, где более-менее спокойно просуществовал до середины ХХ века. Конечно, он был тесно связан с поэтами “новокрестьянской купницы”, но всё-таки резко отличался от них. Вроде те же пейзажные зарисовки, но в деталях – иной дух. Вроде сектантство, напоминающее хлыстовство Николая Клюева, но и тут – на особицу.
Бесшабашная наша земля –
Всё ковыль, и ковыль, и ковыль.
Навевает мне древнюю быль
Буйнозвёздная наша земля.
Выйди ночью в глухие поля,
Подыми к дальним звёздам костыль,
И откликнется наша земля:
Всё ковыль… и ковыль… и ковыль…
Карпов тут ближе уже к биокосмистам. Была такая малочисленная группка поэтов во главе со Cвятогором. Его, кстати, тоже издали в этом году [1].
Но в отличие от своих товарищей по перу Карпов не боится экспериментов со словом и в духе Василия Каменского творит свою ворожбу, которая от стихотворения к стихотворению переходит в языческую мистерию.
Все его окказионализмы: “огнепраздновать”, “цветозвездье”, “светлословенно”, “лугопрохлада”, “цветопесня” – собственно, и есть искры, порождаемые этой мистерией; в их возникновении и сокрыто чудо явления поэзии Пимена Карпова.
Есть ещё два любопытных слова – “Эайя” и “Люлилю”. Комментаторы книги дают такие определение: “Эайя” – “вероятно, некий сквозной образ идеального царства в лирике П.И. Карпова, требующий отдельного рассмотрения”. “Люлилю” – “вероятно, некий сквозной образ идеала любви в лирике П.И. Карпова, требующий отдельного рассмотрения”.
Начнём с того, что у этого поэта вся лирика переполнена женскими образами – как раз за счёт божественных и обожествлённых девушек, лесных нимф и дьяволиц. Поэтому с комментаторами трудно найти расхождения. Можно только предположить, что “Люлилю” образовано на футуристический манер – даже больше: на манер Алексея Кручёных, который предлагал избавиться от слова (и от имени) “лилия” и заменить его словом “еуы”. Только Пимен Карпов – крестьянский поэт, который не может избавиться от мелодики стиха и от мелодики русского языка, поэтому он выдумывает более певучий и гармоничный вариант – “Люлилю”.
Если говорить о мелодичности, то она во многом позаимствована Карповым из Бальмонта и Блока. Порой находятся удивительные тексты, в которых поэт решается на симбиоз символизма и крикливого футуризма (а то и имажинизма!). Приведём стихотворение конца 1910-х годов – «Поцелуй»:
Гул гроз разгулен и мудр:
Целуются звёзды.
Но грозится
Частокол рук
Из тундр:
– Эй, шлюхи проклятые!
К стенке!
А ты, сатана,
Не пяль
Зенки!
Надоело любить сволочей,
Любы нам
Недотроги-девчонки…
Ах, Люлилю – в вешнем луче!..
Так возьмём
Её одну,
Матери её чёрт!
Вот
Мы обмацали,
Поцеловали
В сердце ножом
Люлилю-княжну…
А поцеловав, в тёплой крови её искупались!
Но подобные эксперименты – редкость. Больше, конечно, крестьянского скрежета сапог и шелеста трав. Ещё больше – мистики, ереси и сектантства.
К прозе нашей жизни
Виктор Рамбуйе и Николай Останин, приложившие немало сил для издания этой книги, недавно давали интервью для «Горького». Среди прочего рассказывали, что «всё началось с катакомб». И далее: «В период 2005-2012 годов в Воронежской губернии появилась секта “Краденохлебцы” – смесь хлыстовства, интеллектуальной спекуляции и отстойника для политических активистов». И вот у этих молодых людей пользовался почётом Пимен Карпов.
Вообще вокруг имени поэта и нарочно, и ненароком возникают какие-то нелепые ситуации. Поверить в слова Рамбуйе и Останина – трудно. Уж больно всё это смахивает, как писал Тургенев, на «интересничанье».
Однако и художник-оформитель – Ядвига Розенпаулис – рассказала о судьбе книги такую историю, которую просто невозможно выдумать:
«С Останиным отвезли экземпляры в “Фаланстер”, на себе поднимая не слишком лёгонькие пачечки, притомились, в компании с 4-мя не отданными пачками Пимена засели в ближайшую ресторацию. Читали вслух. Затем стихла музыка, частично погас свет… и нас попросили. Николай спешно взялся выносить коробки… по две. Я осталась с остальными. Он отнёс пачки, поставил их аккурат у стеночки соседнего здания, пошёл за следующей партией. Исполнил сальто-мортале на лестнице, подвернул лодыжку.
Выходим на свет божий к облюбованной стенке: одной коробки нет, вторая – раскрыта. Нам бы сокрушаться, а такой смех напал. Вот так Карпов! На мгновение без присмотра стопочку книг оставили, а их и след простыл. Решили – пусть так. Достанется Пимен “обитателям московского дна”, и станут они прославлять имя его, а дети выучат стихи его… как Отче наш…
Теперь общие знакомые встречают эти экземпляры в Московской подземке: добрые старички продают томики по 300 рублей».
Есть такие писатели, которые просто притягивают к себе странные и страшные истории.
Никогда такого не делал, но тут устоять невозможно: поделюсь собственной историей. Только купил книгу Пимена Карпова, привёз домой, показал жене – в соседней комнате заплакал трёхмесячный сын. Мы бегали по квартире, думали, что вызвало у него такую внезапную реакцию. Пробовали петь ему, укачивать, подсовывали игрушки, пытались рассмешить и накормить – и всё без толку.
Мы уже, было, подумали: колики, которые никак рационально объяснить нельзя. Но тут я вспомнил интервью Рамбуйе и Останина – и поспешил забросить «Светильник любви» под какую-нибудь большую стопку. С глаз подальше. И вы не поверите, но сын прекратил рыдать.
Выходит, Рамбуйе и Останин не «интересничали»?..
И напоследок…
Вернёмся к более земным делам. Оставим мистику. Поговорим о Пимене Карпове и о его современниках. Они-то поэта не особенно жаловали. Может, тоже чувствовали в нём что-то?
Анатолий Мариенгоф в «Романе без вранья» вспоминал:
“После одной из бесед об имажинизме, когда Пимен Карпов шипел, как серная спичка, зажженная о подошву, а Петр Орешин не пожалел ни «родителей», ни «душу», ни «бога», Есенин, молча отшагав квартал по Тверской, сказал:
– Жизнь у них была дошлая… Петька в гробах спал… Пимен лет десять зависть свою жрал… Ну, и стали как псы, которым хвосты рубят, чтобы за ляжки кусали…
В комнате у нас стоял свежий морозный воздух. Есенин освирепел:
– А талантишка-то на пятачок сопливый… ты попомни, Анатолий, как шавки за мной пойдут… подтявкивать будут…
В ту же зиму прислал Есенину письмо и Николай Клюев.
Письмо сладкоречивое, на патоке и елее. Но в патоке клюевской был яд, не пименовскому чета, и желчь не орешинская”.
Безусловно, талантливый, но не воспринимаемый современниками, поэт уходил в прозу и драматургию. Однако и тут его ждали неудачи. Карпов как драматург не снискал славы. Единственная отрада, что в 1917 году на него обратил внимание Александр Блок, отметивший его “жизнепредставление” под названием «Три зари»: «… драма, которую автору лучше бы назвать действом, представляет из себя, как всё, что до сих пор писал Пимен Карпов (статьи “Говор зорь”, повествование “Пламень”), не литературу, не беллетристику, не драматургию, не рассуждение, а человеческий документ <…> Говоря образно, можно бы сказать, что душа автора – курная, чадная изба, в которой бьётся раненый голубь, не может найти выхода».
Собственно, развивая Блока, можно сказать, что и всё творчество Пимена Карпова – человеческий документ. И есть в нём очень важные страницы. Например, стихотворение «Три поэта», написанное в феврале 1926 года, – о смерти трёх новокрестьянских поэтов – Алексея Ганина, Александра Ширяевца и Сергея Есенина:
Угасли слова, и оборваны струны,
Глухую не выполонить тишину.
И други – в земле жизнерадостно-юные;
И не с кем встречать голубую весну.
Придите ж, поэты, откликнетесь, други!
Весна; разорвите могильный свой сон!
Запутались в вишенье звёздные дуги,
Запел их весенний серебряный звон…
Вернися же, молодость, и цветогрозы
Над опустошённою степью пролей!
И грозы как песни, и песни как розы –
Бросайте, поэты, под клик журавлей!
Но глухи поэты. И двое – в могиле.
А третий – на петле. Сожгла их гроза.
И всё ж они встать уже больше не в силах,
У всех же, у трёх – голубые глаза.
Впрочем, как писал Пушкин, мы ленивы и нелюбопытны. Надо читать, исследовать, обсуждать. Благо: сегодня настало время для забытых поэтов. Вот и у Пимена Карпова вышла книга. Говорят, будет второй том – прозаический, составленный из небольших рассказов, похороненных в архивах. Да восстанут они к новой жизни!
—————————————————————————————————————-
[1] Святогор. Поэтика. Биокосмизм. (А)теология / составление, подготовка текста и примечания Е. Кучинова. – М.: Commonplace, 2017.
—————————————————————————————————————-
Олег Владимирович Демидов
Родился в 1989 году в Москве. Окончил филологический факультет МГПИ. Литературовед. Составитель книги «Циники: роман и стихи» (М.: Книжный клуб Книговек, 2016), а также двух собраний сочинений – Анатолия Мариенгофа (М.: Книжный клуб Книговек, 2013) и Ивана Грузинова (М.: Водолей, 2016). Готовится к печати книга «Последний денди страны Советов» (М.: Редакция Елены Шубиной). Победитель V фестиваля университетской поэзии (2012). Участник 10-го Майского фестиваля новых поэтов (2013), фестиваля свободного стиха (2014), майского фестиваля поэзии «Связь времен» (2014) и многих других. Со стихами печатался в альманахах «Ликбез» и «Лёд и пламень», в журналах «Кольцо А», «Нижний Новгород» и «Новый мир». С прозой – в «Волге». С литературоведческими статьями – в журналах «Октябрь», «Homo Legens» и «Сибирские огни». С публицистикой – на порталах «Свободная пресса», «Кашин», «Перемены» и «Rara Avis: открытая критика». Работает преподавателем словесности в лицее НИУ ВШЭ.