ПОЭТ ИЗ ДЕРЕВНИ

ИЗ КНИГИ «ТРУБНЫЙ ГОЛОС»

В этом рассказе речь идёт о новокрестьянском поэте Ф. Родине

В грязи, в копоти, задавленные нуждой, и чёрным крестьянским трудом, маются в деревне, мучаются даровитые юноши, ищут просвета в ночи, выхода из заколдованного круга – и не находят.

Проезжал я тут селом одним за дровами, и вот встретил нечаянно одного такого юношу – поэта из деревни, товарища своего давнишнего. Когда-то мы с ним вместе блукали по белу свету, ища заработков, корчась от вечного голода. Суровый и злой ветер жизни развеял нас, как осенние листья, в разные стороны, и надолго мы потеряли друг друга с глаз.

Как вдруг эта встреча. А я как будто и забыл, что ведь мы земляки, из одного уезда, из одной колыбели – лесных трущоб.

Теперь товарищ мой крестьянствует так же, как и я. Чистит хлевы, носит скоту корм, пилит в советском лесу дрова для города. А ведь когда-то стихи его трогательные и глубокие печатались в журналах; даже книжка стихов была им выпущена в Питере. Но так как он подлинный крестьянин, а не самозваный, крестьянин по кровавому поту и мозолям, то его забили более сильные, обеспеченные и пронырливые. И теперь он молчит и томится по песням, и таит в сердце пытки непереносимые. Разве споёшь что-нибудь, не разгибая целый день спины за пилой, разве загрезишь цветами и ангелами, и зорями узывными, когда в тесной полуразвалившейся мазанке копоть, удушье, темнота. И поэт из деревни молчит, не поёт узывных песен.

— Ты бы встряхнулся, товарищ, – говорю я ему. – Проехался бы на время куда-нибудь, освежился бы от этих трущоб.

— А сам-то ты – уехал? – смеётся он в ответ горько. – Тоже ведь хлевы чистишь? Ну, так и молчи! Ты три книги выпустил, да и то под лучиной сидишь. А куда уж мне!

Помолчав, он заговорил с жаром, с дрожью в голосе:

— Я не о себе. Я-то, – кровавым потом, мозолями, муками нечеловеческими, может, выбьюсь на настоящую, широкую дорогу. Потому что хоть и мало я жил, но пережил много и знаю людей. Но вот те, что только пробиваются робкими ростками – в школах, в кружках самообразования, просто по хатам. Ты знал Миронова Ваню? Помнишь, как он рисовал? Карандашом одним! Без всяких указок! А где он теперь? Хлевы чистит, как и мы. Да мало ли! А Сеню-скрипача знаешь из Любимовки? Вот мы с тобой слыхали, помнишь, в Питере скрипача, профессора, на вечере курсисток. А такого огня, как у Сени – у профессора нет… не было. А где теперь Семён? В навозе копается, копоть глотает.

Как-то читал я в газете про пролеткульты. Знаю, кто там теперь примазался под видом пролетариев и крестьян: интеллигенты. Ну, да это с полбеды, а беда в том, что деревню забыли, деревенскую даровитую молодёжь ни в какие пролеткульты не только не приглашают, но даже чураются, по всему видно. Ну, а насчёт нас, поэтов-самоучек, не прославленных друзьями – говорить нечего: даже если и поедем мы в Москву, скажем, – на нас будут там смотреть, как на орангутантов. Оборванные, издёрганные нуждой и трудом – мы вызовем не сочувствие, а только насмешку к себе.

Мне надо было спешить, я уезжал.

Прощанье наше было печально. Я не мог выговорить слова. А товарищ, крепко пожав мне руку, глушил мне в дорогу душу безнадёжным заклятьем:

Это были стихи из его книжки, что вышла когда-то в Питере.

ПИМЕН КАРПОВ

---