ИЗ КНИГИ «ТРУБНЫЙ ГОЛОС»
Я – на родине, в глухой, затерянной в овражных трущобах деревушке.
Ночь.
Дымные избы, точно саваном, покрыты снегом. Заметены следы и дороги, по ночам огней не видать из окон за сугробами. Но когда окунёшься в родную мужицкую стихию, увидишь, какая тут полная и кипучая жизнь.
Жизнь – сказка. Будто и забита всеми, и обижена Золушка-деревня: копоть в тесных, вросших в землю избах; по улицам сугробным угрюмо, точно запутавшиеся в кустах совы, передвигаются люди в каких-то балахонах-зипунах, в осметках и деревянных колодах (сапог и в помине нет, да и лык на лапти). Грязные косматые лица (за фунт мыла дают пуд хлеба, и то не достать). И стужа, как огонь, жжёт; пронизывает тонкие мокрые зипуны, воет лютым волчьим воем…
А встретишь, разыщешь в копоти и вьюжной мгле страдные мужицкие глаза, каким немеркнущим радостным светом засветит оттуда тебе прямо в сердце!
И всё это – земля, земляной дух. Вовсе не наживы и сытости, как ворон крови, искал мужик в земле. Вовсе не дрожит он над своими, добытыми кровавым потом зёрнами, как скряга над золотом. Земля – это магический круг для мужицкой души, песня его затаённая, светлый град, царствие Божие.
За неё он на всё пойдёт, всё перенесёт из-за неё. Земля отдана ему всецело и безраздельно: что может быть выше и радостнее этого, какая песня ещё прозвенит узывнее?..
И жизнь в деревне бьёт скрытым кипучим ключом. Стужа, завывая волком, гонит всех под кров. И вот там, в избах-читальнях, в сборнях – сколько жарких дум передумано, сколько мирских дел поделано! Да и теперь ещё делают: собирают последние полушубки для стынущей в окопах Красной армии, жертвуют зерно и сено для неё же, картофель; записывают для красной кавалерии и обозов трудовых своих лошадей; сзывают добровольцев, гонят новобранцев на обучение. Мало ли ещё каких дел!
Вот хоть бы налог взыскать – не фунт ведь изюму съесть. Давно, должно быть, богатенькие пронюхали про налог да загодя и посбывали всё со двора. А теперь ищи ветра в поле! На кулака налог, а он в голос: я такой же пролетарий, одни у меня стены, скотину всю сбыл на пропитание, поэтому я одинокий, дескать, землю отобрали…
Москва слезам не верит: в тюрьму. В тюрьме сидит кулак, а денег нет, как нет. Приходится бедноте и середнякам самим тянуться в струнку: государство советское надо ведь держать. Ну, и подтягиваются: кулаки из тюрем не уйдут, после разговор с ними будет.
– Мы на всё пойдём, – твердят селяки. – Последний хлеб товарищам-рабочим отдадим, последние гроши отдадим в подать… Без этого нельзя… Лишь бы землю удержать… А только и товарищам-рабочим не надо забывать деревню… Мы тоже измаялись… Хоть и хлебушко есть, да не рад будешь и хлебу, коли окромя ничего нет… Вша заела… На рубаху ситцу за тыщу не достать… Опять же, керосину, соли, мыла, гвоздей нету… Хоть караул кричи!.. Обуться не во что: пара лаптей до ста рублей доходит… А разве мы на заработки ходим?.. Всё тут с зёрнушка… и отопление, и освещение, и обувка, и одёжка… Чистое горе!.. Ну, да как-нибудь поправимся… Лишь бы контрреволюция не нагрянула… Тады всем крышка… Одначе, отстоим!.. Отстоим землицу-матушку!..
Звёздная зимняя ночь. Кругом, точно пустыня неисследимая, – снега и снега; будто ничего больше на свете и нет: ни городов, ни государств никаких; есть только синее звёздное поле вверху и белое звёздное же от искр снега поле внизу; и меж ними – тишина…
Но в завеянных саванами-сугробами избушках кровавыми огнями рдеют огни: там бьёт жизнь под спудным, кипучим ключом…
Пимен Карпов