ИЗ КНИГИ «ТРУБНЫЙ ГОЛОС»
Есть такая легенда древности: когда на четвёртый день смерти, воскрешённый Христом, вышел из гроба Лазарь, властители Иудеи, узнав об этом, преисполнились яростью:
– Как смел смерд без их воли выходить живым из гроба?
И повелели властители: словить дерзкого выходца из гроба, выколоть ему глаза и бросить в дикое пустынное ущелье, в пасть дракону. И ослеплён был Лазарь; и лютый дракон терзал уже его, вверженного в ущелье; как вдруг неукротимыми копьями прозвенела над ущельем молния и поразила дракона насмерть. Лазарю же вернула его извечный незакатный свет.
Так вот, словно Лазаря четверодневного, рвут ещё трудовой народ наши лютые драконы чёрных полчищ, голода, мора; обвивают багровым кольцом тело его, выклёвывают ему глаза.
Но живо и незакатно солнце свободы; жива бессмертная душа народа, воскресшего, после новгородской вольницы, через четыре века – четыре дня.
И близка, слышна уже последняя всесокрушающая молния над чёрным ущельем драконов, раскаты её гремят от края до края; океан ослепительного, яркого света вздымается уже перед прозревшим взором измученного народа-труженика.
В самые тёмные захолустья, среди самых забитых и отверженных толщ бедноты вскипает и пенится, словно половодье, неукротимая жажда знания, света. Строятся школы, открываются избы-читальни, народные дома, в больших сёлах – народные театры. И всё это – дело рук деревенской восторженной молодёжи, что вошла и в советы (сельские и волостные), и в кружки просветительные, и в школьные комитеты.
Одна беда – нет освещения; по вечерам приходится работать при свете «каганков»-светильников. И ещё беда – главнейшая – нет хороших, «серьёзных» книг. Как томятся по ним в деревне! За десятки вёрст пешком ходят, чтоб только записаться в какой-нибудь счастливой на такие книги библиотеке в очередь. Больше всего гонятся за журналами, хрестоматиями, сборниками. Брошюры приелись, да и много непонятных слов в них понапичкано, словарей же тоже не сыскать; вот в чём боль и жалоба деревни.
Больше художественной литературы в деревню! Больше книг по всем отраслям знания! Молодёжь деревни жаждет не только подвигов в огне борьбы, но и творчества в тиши уединения; ищет не только временного, но и вечного, непреходящего.
И не только молодёжь. Зашевелились, пробудились от вечного сна и пожилые – Лазари четверодневные.
Я хочу рассказать об одном таком мёртвом Лазаре – старике-соседе Трофиме. В ранней молодости, палимый огнём исканий и преображений, исходил он Россию вдоль и поперёк; был у знаменитых когда-то богоискателей, был у Толстого, обошёл все монастыри, скиты и сектантские общины. Но, должно быть, не найдя нигде правды и родных голосов мятущейся своей душе, – вернулся домой, на скудный свой нищенский надел. И тут, спившись с тоски и отчаянья и обалдев, замолк и заснул звериным слепым сном, казалось, навеки.
Но вот прогремела гроза освобождения и воскресения, – и, точно вскроплённый живой водой, ожил, воскрес Трофим. Нипочём ему и старость, – знай, мечется по советам да отделам; громовым своим голосом корит нерадивых и жестоковыйных, бодрит и восхваляет честных и правоправящих; стоит за бедноту, несокрушимый и бесстрашный, как сама гроза. А горой за него – беднота.
Теперь он заведует волостным отделом народного образования. С лицом страшным, опалённым, изрытым оспой, точно бороной, с вытекшим правым глазом – похож он скорее с виду на каторжника, чем на искателя и просветителя. Но когда дотронешься до его нежной и благородной, пламенной души, – каким благостным светом глянет на тебя сама мудрость! Говорит ли он с другом, говорит ли с врагом, выступает ли на собрании, – какая радость слушать образную его, громовую, пересыпанную пословицами и прибаутками, ядрёную мужицкую речь! Так как он беспартийный, только «сочувствующий», то у него много политических противников, но и они все с восторгом выслушивают его до конца и провожают с трибуны возгласами радости:
— Браво, Сашков! Хоть и враг ты, хоть и беспартийный, а молодец! Дело говоришь!
А говорит Трофим Сашков больше о восстании души, о мятежном, бессмертном духе. Оттого-то и выбрал он себе любимое дело – дело образования, что тут ему можно развернуть свои силы, чтоб всколыхнуть и вылелеять самое бесценное для него и святое – душу народную, переплавить её.
— Пока душа не переплавится в огне грозы, дотоль все разговоры о коммунизме – горох о стену, – говаривал Трофим. – Значит, первейшая наша задача – переплавка душ… Всю грязь корысти, лихоимства, жестокости, себялюбия выжечь надо из наших душ калёным железом. И только тогда в коммунисты записываться. А какой же ты коммунист, ежель ты состоишь в партии, да рука-то у тебя загребущая и лют ты, как сто жандармов? Вот то-то и оно! А я – что ж, я запишусь в коммунисты, ежели отхожу свой срок и останусь чист-непорочен. Тогда и запишусь.
И все знают, что Трофим сдержит своё слово, запишется. Потому, что душу свою воскресшую и светлую отдал народу и ничего взамен не взял.
Воистину, душу отдал: хоть мудр он и начитан, хоть знает он наизусть поучения Толстого, Руссо, Сковороды, хоть и преодолел мудрёные книги о социализме, а всё ж надо ещё полнить и полнить душу и ум знаниями, прозрениями, разгадками. И Трофим ночи просиживает над книгами, днём же кипит у него работа в отделе: тут собрание учительское ведёт, там бежит читарей из изб-читален проверить, инструкторов новых раскусить, не жидки ли и зелены. А дальше – заботы о кружках самообразования, о представлениях-спектаклях, об учебниках, о завтраках горячих для детворы, – горит Трофим, погорает на жертвенном огне!
И весь его жертвенно-радостный путь прорезывает огненным языком один клич, одна мысль:
— Переплавляйте души! Идёт последняя революция – революция духа. Идёт освобождение духовное – высшее из освобождений!
Пимен Карпов