ТОТАЛЬНЫЙ КОНТРОЛЬ

Янко Венерин

Franz von Stuck / Амур -император

Оглавление:
Обзор
Молниеносная вспышка бытия
Появление тотального контроля
Механика «рабочего зуда»
Спасение болезнью
Неизлечимая посредственность
Одна любопытная идея
Приход тирана
Проявления тотального контроля
Крушение сознания
Обратная сторона вопроса
На подступах к помешательству
Размывание границ как прямой путь к инфернальному
Мистика тотально контроля. Возможное будущее
Влияние тотального контроля на различные типы. Его последствия для одного из них
Тупик скептицизма
Реставрация Эдема
Ориентиры. Немного ещё о природе тотального контроля
Чувственность и сентиментальность
Эмиль Чоран, певец мрака
Этот «типичный» обыватель
Наплыв титанического
В преддверии смерти
Рабочий и Сверхчеловек
Развратник и Святой
Боги и Титаны
Краткая история падения
Воины и брамины. Процесс вырождения
Нашествие масс
Четвёртый Рейх

Лишь стоя на руинах можно увидеть что из себя представляло разрушенное. Только в самой низшей точки падения можно понять чем был Золотой Век.

Обзор
Подходя к главной части нашей работы и обозревая её через какое-то время, когда на неё можно взглянуть уже более-менее беспристрастно, оговоримся, что в ней применён синархический подход (в целом стиль изложения тут уступает содержанию, поскольку речь пойдёт не о тотальной, а о тоталитарной системе, а это – совершенно разные вещи), свойственный Генону, в отличие от последнего, с большим уклоном в сторону «обыденной» жизни. Несмотря на то, что этому предшествует довольно гневный выпад против вышеуказанного мэтра, это нисколько не отменяет общей значимости его трудов, как и явления в мир такой экстраординарной фигуры, как Генон, а касается только кое-каких особенностей, связанных с самой его личностью. В этом ключе процесс свержения кумиров можно рассматривать как своего рода очистку от излишнего фанатизма, что не приличествует исследователю, претендующему на достоверность своих суждений. Поэтому наша любовь к нему от этого нисколько не пострадала, поскольку лишь такие титаны, как Генон шли к полюсу, прямо противоположному мелкой обывательщине, захватившей почти всё наше жизненное пространство, в котором теперь и шагу сделать нельзя без того, чтобы тут же не напороться на «слишком человеческое», нетерпимость к чему подтверждалась моими прошлыми книгами, а здесь, определённо, достигла наивысшего накала.
Нам свойственно рассматривать выход в большом количестве пораженческих книг и упадочной философии в контексте бесконечных и пустых людских рож, как и вообще – вируса под названием «человек». Преодолеть это тщеславное животное если и не представляется священным долгом, то минимальным требованием к честности – уж точно. Несколько расширяя сказанное, отметим, что господствующая ныне система стала невыносима по той же причине, по коей нам становится невыносимым всё то, к чему притрагиваются нескромные лапы простого смертного. Разрыв с миром традиции мы ещё как-то восприняли без того, чтобы тут же впадать в отчаяние. Эпоха торжествующего нигилизма (в которой, надо признать, было своё очарование) не была столь уж беспросветной, потому как на рубеже 20-го столетия виднелся приход к власти новой нечеловеческой силы, а именно – тотальности (сразу оговоримся: это слово здесь будет использоваться часто, поскольку лучше всего отображает происходящие процессы), кою, кстати интуитивно предчувствовал гений Ницше. Так что были все предпосылки к тому, чтобы мы всё же сумели преодолеть в себе всё то низкое, что нехило портит бытие, превращая его воистину в нечто непристойное, всю трагичность которого сумел выразить ещё один титанический ум, живший во времена великого кризиса, связанного с концом истории – Чоран.
Но этого, увы, не случилось. И у нас, поколения новейшего времени, стоят свои интеллектуальные задачи, покуда мы ещё находим в себе силы для того, чтобы отказаться от участия в царящем всюду разложении, несмотря на то, что его яд уже давно проник в наше нутро.

Молниеносная вспышка бытия
Прежде чем перейти к нашим «невесёлым» рассуждениям, хотелось бы рассмотреть мир в призме, до недавнего времени более всего соответствовавшей духу времени, которую при определённых условиях, кажется, ещё можно сделать центральной опорой для действий. Мы говорим о перманентном состоянии, куда бросаются с одной единственной целью – «выгореть дотла». За главный образ «спускового курка» здесь берётся внезапное, как вспышка света, появление мира и его столь же молниеносное угасание, в промежутке между которыми, бытие, тем не менее, сияет во всём своём великолепии. Это невольно подразумевает скорость, притом, бешеную скорость, от которой начинает укачивать даже самых стойких. Любая остановка тут приравнивается к смерти, а времени на сомнения попусту не остаётся. В этом акте нет и не может быть никакого накопления капитала: все имеющиеся ресурсы растрачиваются без промедлений, в крайнем случае активно подключая сюда резервы, дабы формирование военного лагеря «я» со всей его функцией контроля не давало сбой, дабы противник не мог перехватить инициативу в свои руки. В данном случае врагом недвусмысленно выступают хтонические тени, расположившиеся в самих подкорках жизни, чтобы тут же атаковать расслабившегося на мгновение солдата. Эта операция требует беспощадной и точно выверенной дисциплины, что оттачивает человека до неузнаваемости, снимая весь груз тяготеющей над ним сентиментальности. В редкие моменты затишья он обозревает всю свою деятельность и, прежде чем продолжить её дальше, благословляет её как некий священный ритуал, тайна которого известна лишь ему одному. Впрочем, надо признать, что подобный шаг требует немалого здоровья. И, как человек с крайне подорванным здоровьем, измученный и умирающий, скажу: как много я бы отдал за то, чтобы воплотить в действительность эту экзистенциально позитивную программу!

Появление тотального контроля
Дабы избежать всяких недоразумений в дальнейшем, оговоримся сразу, что мы склонны скорее приветствовать тотальность как глобальный процесс, чем противопоставлять ей пресловутую «свободу», коя часто имеет тенденции вырождаться в бессодержательную праздность, сильно отличную от той, которой предавались в античной Греции. Также мы очень чётко видим недостатки, точнее, экзистенциальную неполноту тотальности дабы сделаться новым абсолютом, на который она претендует с момента своего шествия в мир, увлекая в сей процесс всех и каждого, чтобы в конечном итоге выявить и сконструировать «сверхчеловека», её достойного. Не вызывает никаких сомнений, что идеальный кандидат на эту предлагаемую роль воплощает наводящую ужас машину интеллекта, власти, разночинных способностей, обратной стороной чего выступает полное отсутствие чувствительности и, как следствие – боли. Антипод декадента во всём своём блеске.
Следуя гениальным прозрениям молодого Эрнста Юнгера, добавим, что такой тип, как Рабочий, более чем по всем параметрам подходил для заданного амплуа, пока либеральная демократия, придя к власти, не стала навязывать массам политику пассивного досуга, устранив, помимо всего прочего, тотальный характер работы, что вступило в противоречие с самой волной тотальности, породив внутренние конфликты, выход из которых стал видеться в непримиримом противостоянии выдвинутой экономикой режимам. Наиболее ярко это нашло своё выражении в сознательном стремлении к безработице и жизни на пособиях, что создало сильно разреженный воздух, ознаменовавший провал плана универсальной трансформации в рабочий тип (заметим, в полном согласии с Юнгером, что именно в плоскость этого типа сместилось всё высшее ощущение жизни, как его понимал Ницше).
Таким образом, общество внешнего изобилия породило одиночество внутренней нехватки. Тотальность, в строгом следовании которой можно было достичь окончательного освобождения, выродилась в тотальный контроль, явившийся лишь его неудачной карикатурой так, что к современности и технике снова вернулся тот нигилизм, который она стремилась преодолеть в начале своего шествия когда традиционные ценности потерпели явный крах, и все надежды были возложены на индустриализацию. Цивилизация, начавшая со сверхактивного развития по всем параметрам (надо сказать, что это был цельный и слаженный механизм, почти все погрешности при этом были сведены к нулю) закончила тем, что переориентировалась на монотонное перепроизводство, при котором время стало более чем высвобожденной (читай – деструктивной) структурой и стало ощущаться повсюду, от подъёма до отбоя, даже во время работы, что отняло у последней изначальный статус алхимической операции, что адекватнее остальных методов подходила для цели совершенствования человеческих существ, связанного, главным образом, с самопреодолением (в общем, всё по Ницще). Смутное, но верное чувство провала планетарных масштабов охватило массы и породило лишь глухую злобу, что стала разъедать изнутри и те лучшие умы, что при более благоприятном климате могли бы воплотить эталон манифестации тотальности, сверхчеловека. Но, поскольку этого не произошло, они молча удалились в свои кельи и стали оттуда плеваться ядами на прогнившие режимы, в глубине души всё же питая надежду на возвращение тотальности, что приличествует и традиционному укладу жизни, даже когда его главные элементы в определённый момент истории рассыпаются по ветру как карточный домик.
В условиях нехватки тотальности всегда остаётся реактивность, но действует она скорее машинально в силу старых привычек к статичности, в т.ч. на уровне сознания. Вместо метафизики у нас всегда есть под рукой безжалостная внутренняя активность, негасимая никакой внешней средой. И не со смертью первой происходит конец мира, а – с аннигиляцией второй. Тогда все вещи предстают в свете неприкрытой и кошмарной пустоты и бессмысленности, слишком много раздражающих факторов выходят на передний план, затмевая собой всё остальное; чистый взор помутняется при такой сверхпрозрачности вещей, все ощущения отравляются. Наблюдение за жизнью зацикливается лишь на её тёмных сторонах, что выступают как бастион врагов на поверженного противника. И территории, не подготовленные как следует к бою, захватывает тьма внешняя, диктуя свои законы. Высшее пространство тотальности теряет свою основополагающую иллюзию и превращается в низкопробный тотальный контроль. Оно разбивается на сильнодействующие, самостоятельно функционирующие элементы, что впредь существуют отдельно, сами по себе, тем самым неся с собой деструктивные и необратимые последствия, потому как более не имеют никакой связи с целым. Всё высокое в искусстве, литературе, жизни, утратив характер своей тотальности (всегда поддерживающейся, ни в коем разе не существующей само по себе) рискует растерять всю свою сакральную составляющую. Это – область чистейшего профанизма и непрекращающейся критики, безжизненное пространство омрачённого наблюдателя.

Механика «рабочего зуда»
Попробуем показать как действует культ труда в сфере экзистенциальных напряжений. Во-первых, предпосылкой к тому, чтобы мы прониклись «мистикой работы» (не путать с ремеслом или призванием) служит уничтожение всего высокого, что ускользает от плоскости материализма, утверждая совершенно иную стезю. Это происходит на уровне промывки мозгов, в насаждаемой всюду пошлости и легкомыслия. При этом работа обретает некий ореол невинности (разумеется, уже утратив характер своей тотальности) в том смысле, что дань ей, пусть и значительная и систематическая, не может навредить нам в плане каких-то «потерь», помимо нашего драгоценного времени. Вот тут начинается самый интересный момент. В соответствии с нынешним качеством жизни выходит так, что время нужно «убивать», иначе оно «убьёт тебя», задавит скукой, так что свободное время подпадает под категорию негативного явления, от которого желательно поскорее избавляться когда оно наступает, поскольку в своём содержании оно имеет лишь ничто, дурно переносимое нашими современниками, столь далёкими от обычного бытия буддиста. Приход небытия во время, свободное от каких бы то ни было дел, мы видим как одну из самых значительных проблем нашего века. И причину этого мы видим в разрыве с традициями, иначе говоря – с подлинными знаниями о том как нужно жить в гармонии с мирозданием, независимо от каких-либо внешних обстоятельств.
Ныне современник предоставлен лишь самому себе: оторванный от всех и вся, как ему не податься в крайности? Высшая степень его деградации состоит в том, что он начинает молиться на работу, эту раковую опухоль современности, незаметным для себя образом петь ей дифирамбы, бесконечно изменяя своему духу до предельных, немыслимых границ. Ловушка сРАБОТАла – он пойман в сети и из этой рутинной трясины он сможет выбраться разве что с приходом смерти.
Что же ему остаётся делать, коль возникают периодические сомнения в сём безумном предприятии или когда заметно сказывается усталость? Ах да – по возможности максимально сакрализовать это своё ничтожное мельтешение на работе, придав ей характер священного действия, оправдываемого, как правило, «моральным долгом». Если современный обыватель вдруг решится радикально отказаться от работы, у него совершенно не остаётся никаких альтернатив, помимо безумия, самоубийства или нищеты. Скудость его духа не позволяет ему прийти к одной из этих трёх развязок (не говоря уже обо всех трёх сразу), и в этом – его глубочайшая трагедия.

Спасение болезнью
Чудовищный механизм социальной системы таков, что любой, кто не действует в нём как безотказный винтик, без раздумий выбрасывается на обочину. Его почти идеальная слаженность поражает воображение какого-нибудь случайного путника, пришедшего с чужих краёв: она вызывает чувство завораживающего ужаса, который за счёт своего скрытого оккультного элемента, действующего за ширмой общества и труда (вспомнить мистический статус, придававшийся труду в СССР) может взять вверх над нашим рассудком и увлечь в свою бездну. Горе нам, если у нас имеется здоровье, а вместе с ним – способность к иллюзиям: тогда можно смело распрощаться с последними ошмётками нашей свободы, дающейся столь тяжело, да и то на какой-то жалкий срок. Похоже на то, что лишь болезнь в состоянии по-настоящему излечить нас, отщепив наше неугомонное «я» от лабиринта внешней среды и поместив его во внутреннюю изоляцию. Лишь непосредственное ощущение близости конца способно открыть нам что к чему в этом запутанном мире. И никакая философия не в силах привести нас к окончательному пониманию происходящего безумия – только труп, гниющий и смердящий, только он один способен это сделать!

Неизлечимая посредственность
Мне вдруг вспомнился один момент у Чорана, где пророк в нём сказал о том, что настанет тот день, когда беременных, где бы они ни появились, будут побивать камнями и всячески презирать, а правительство легализует аборты и будет поощрять стерилизацию. На наш взгляд, это весьма утопичная перспектива, если учесть что из себя представляет нынешняя власть, крайне заинтересованная в одних только рабах для обеспечения своего процветания. Во множестве рабов.
В силу своей природной ограниченности интеллекта, обыватель не может дойти до понимания того, что система использует его как последнюю шлюху. Хотя нет – это сравнение не совсем удачное: представительниц лёгкого поведения никогда не имеют так, как это проделывается с обывателем. Сходство же между ними состоит в том, что оба они получают удовольствие от того, когда их нагибает кто-либо более сильный, чем они. В то время как шлюха убивает двух зайцев сразу, получая и наслаждение и финансовую стабильность (что позволяет ей вести более чем праздную жизнь), наш никчёмный обыватель добровольно соглашается на самый высший из всех видов кабалы, на ту её разновидность, когда всё твоё личное время и пространство целиком принадлежат общественности. Он с головой уходит во все те мелкие и ничего не стоящие дела, которые здравый рассудок рассматривает как исключительно пошлые. Это, право, поразительная внутренняя пустота, когда всё внешнее целиком и полностью поглощает твою сущность, что всегда сопротивляется там, где ей приходится себя осознавать, поскольку мнимо-свободный демократический режим воплощает собой всё ту же тоталитарную систему, господство коей не укрывается от взора того, кто хоть и освободил себя от множества вещей, без которых можно вполне спокойно обойтись, но, в отличие от большинства, находящегося в самых что ни на есть крепких цепях (но при этом считающих себя свободными), он не строит каких-либо иллюзий насчёт своего «привилегированного» положения, дающего ему кое-какие преимущества, не ловится на крючок свободы (в принципе, невозможной в демиургической системе закрытого типа, вроде нашей), а лишь печалится над тем, что попал в мир, где чуть ли не каждый ослеплён происходящим настолько, что с лёгкостью разменивает богатство своей внутренней вселенной на жалкие материальные предметы, у коих отныне с радостью состоит на службе, как какой-нибудь сторожевой пёс.
Понятно, что обыватель и интеллектуальность – вещи малосовместимые, если конечно совместимы вообще, с большой оговоркой, если учесть, что первый не далеко ушёл от лестницы существ, ведущих совершенно бессознательное существование.
Излечима ли посредственность? Чоран полагал, что – да, если всех поголовно лишать возможности забыться во сне хотя бы на миг. Мне же кажется, что вечное бодрствование способен вынести один только бог без того, чтобы при этом утрачивать свою божественность. В случае же простых смертных, и так растерявших при рождении значительную часть своей важной искры, подобная авантюра обернётся лишь ещё большим спуском на дно своей психики, где не останется и следа минимального сознания, всё же присутствующего в нормальной среде посредственностей. Так что при перманентной бессоннице у них рано или поздно случится настоящий коллапс сознания, что приведёт к абсолютному социальному хаосу в ходе такого рода экспериментов среди масс. Если вы сторонник подобных радикальных мер, то вам решать что из этого наиболее предпочтительнее: внушающий ужас монстр или раздражающий душу обыватель.

Одна любопытная идея
Я уж не помню как звали того замечательного эсэсовца, предложившего собрать всех обывателей в одну кучу, и свезти их на Мадагаскар. Действительно, не обязательно их убивать, когда они смогут это сделать сами в момент, когда начнётся делёж небольшой территории при такой то многочисленной концентрации посредственностей! При нормальном положении вещей тот новый мировой порядок, что установился чуть ли не на всей планете, должен бы существовать на каком-нибудь отдельном, изолированном ото всех острове, где все те мелкие ценности, навязываемые нам чернью и торговцами и являющиеся превалирующими надо всеми остальными (в первую очередь – над вещами интеллектуального порядка), были бы сохранены, но с тем условием, что их носители не стали бы вмешиваться в мировой ход вещей, поскольку, согласно непоколебимому закону иерархии, они не имеют на это никаких полномочий и их функция является в сущности служебной, третьестепенной. И если уж быть совсем откровенными – они представляют собой нечто вроде духовного шлака по аналогии с тем, что и организм не может существовать без периодических выбросов переработанных веществ. Так что присутствие обывателя в этом мире, как бы нас это не раздражало, нравилось, необходимо. Проблема только в том, что этого «переработанного вещества» (воплощаемого в лице обывателя) стало слишком много и это не может не сказываться на общем здоровье планеты. Речь идёт о том, чтобы отвести ему законное место и снять его с несвойственной тому позиции жреца, устанавливающего свою мораль и свои ценности, поскольку они имеют значение лишь для тех, кто подобен им во всём. Тем более, что количество черни в миру превысило всякую допустимую меру. И вопреки её непробиваемому убеждению «все ж мы люди», мы твёрдо отвечаем, что это не так, что есть среди нас те, кто, несмотря на то, что внешне принадлежат материальному порядку, в глубинной своей сути никакой связи с ней не имеют, а иногда и открыто воспринимают мир форм как враждебную среду, не желая с этим никак мириться, даже доходя в своём бунте до акта добровольного покидания тела, дабы устремиться в родную для себя плоскость, а именно – в духовную плоскость, которая всячески перекрывается демиургом, что полностью соответствует последнему циклу Манвантары, который, как я уже говорил в заключительной главе «Лентяя», завершается только за счёт активного вмешательства, предполагающего переворачивание нового мирового порядка, доводя его до состояния руин с тем, чтобы брахманская власть смогла поспособствовать возрождению Золотого Века, хоть и данного в несколько отличной форме, чем та, что была в начале цикла, потому как в связи с законом бесконечного разнообразия бытия, в каждом своём временном отрезке (применительно к материальному миру) оно никогда не будет в точности повторяться — и это при вечной неизменности его цикличности в целом. Какие-то конкретные сроки, в которых якобы существует та или иная эпоха, не так важны, особенно если учесть какую бешеную скорость набрал ход времени, и те подсчёты древних, по коим Кали-Юга продолжается примерно 432 тысяч лет, из-за такого вот «разгона» скорости могут сжаться до каких-нибудь десятков тысяч лет, а то и улягутся в какие-нибудь единицы. Возможно, что крайняя нестабильность сегодняшнего дня обернётся тем, что мы сумеем лицезреть архитектуру чего-то совсем нового, но при этом обладающего совершенно традиционным характером.

Приход тирана
Возникают ли у вас мысли о приходе неведомого освободителя? Грезите ли вы о том, кто одним своим взглядом будет подчинять народы и вести их за собой? Ницше пророчил появление сверхчеловека, и на мировую арену вышел Гитлер, заложивший фундамент для прихода кого-то ещё, кто закончил бы его великое дело, усилив могущество и влияние и так выигранной духовно Второй Мировой (такой взгляд получил название «эзотерический гитлеризм»), но на этот раз переведя их во все сферы жизни, сделав власть Рейха тотальной.
Наш замечательный современник Дугин называет его Радикальным Субъектом: все мы носим в себе последнего, но в одном из нас его концентрация должна достичь того предела, при котором революционный переворот будет неизбежен.

Проявления тотального контроля
В чём, прежде всего, сказывается тотальный контроль? Было замечено, что желанием некоей одной или нескольких воль было установление общеобязательного рабочего режима в угоду тем, кто рано встаёт, в простонародии именуемых «жаворонками». Всё подстраивается под этих канатных плясунов, кои проваливаются в забытье чуть наступают сумерки и коим неведома наука мрака, бытие бдящего ока. То есть первое, на что мы натыкаемся, изучая нынешнюю систему, это контроль сна, создание некоей уравнительной дисциплины, предполагающей бодрствование лишь от рассвета до заката, но никак не наоборот. Ночь здесь (понятая как ночь без сна) категорически исключается, ибо она предполагает интересные откровения, несовместимые с обывательскими тенденциями.
Как тиран не смыкает глаз, пока его народ крепко спит, так же и тот, кто каким-либо образом преодолевает привычные границы сна (при коей полагается спать только ночью), начинает ДУМАТЬ. Так возникают революции, хотя в капиталистических странах, озабоченных лишь собственной «производительностью», этот манёвр, известный как подавление сознания, используется с наибольшей эффективностью. Их правителям не нужно чувство меры у его народа, называемого ими уже безо всякого смущения всего лишь «потребителями».
Заедание приходящих в голову мыслей, ЛЮБЫХ мыслей стало уже чем-то вроде буржуазного стиля; видимо, переполняемому желудку поручена особая миссия – укрывать за своим щитом от бездны, несущейся с бешеной скоростью на того, кто невольно высвобождает свою энергию посредством голода. Это так ошарашивает нашего дорогого обывателя, что он тут же взывает к пропасти переедания, на радостях похрюкивая своим лучистым пятаком, смакуя вкус ничтожной и кратковременной победы, купленной ценой своего здоровья. Такой способ систематического подавления сознания исключает возможность появления каких бы то ни было восстаний в мыслях у народа и у его отдельных представителей: можно ли вообразить, чтобы сытая, откормленная свинья стала бунтовать против кормящего её правопорядка? Следовательно, вырабатывается определённая стратегия, при которой средний мещанский класс (большинство жителей) не испытывает ни в чём недостатка, материальных лишений, а первостепенно – не знает чувства голода. Впрочем, этот голод, следуя известному пассажу из Библии «не одним хлебом жив человек», распространяется и за пределы физиологии в две жизненно важные человеческие сферы – социальную и культурную. Для первой были поставлены социальные сети, где отчуждённый ото всего индивид (теперь уже «типичный») чувствует себя в разы непринуждённее, чем при живом общении. В свою очередь культура, охваченная не меньшей модернизацией, вываливает на полки нашему ненасытному потребителю свои «шедевры» в виде «глубокомысленных» фильмов, а дабы мы утонули в собственной слюне – на помощь приходит порнография. «Культура» стала ревизором наших сексуальных спазмов. Для любителей чтива выходят жанры, появляющиеся будто из самого небытия: детектив, фантастика, постмодернистский абсурд.
Ничем иным не объяснить это засилье художественной литературы на книжных полках, кроме крайней убогостью и скудостью современной жизни. Но это, можно сказать, уже в прошлом. Сейчас кино и экран определяют ход нашей наполненности событиями, коль планета уже давно выдохлась для развёртывания истории – как всемирной, так и индивидуальной. И человек, всё никак не могущий утолить свои ненасытные аппетиты (естественный и адекватный выход коих возможен лишь в духовной жизни), пребывающий в состоянии «вечной жажды», воистину несчастен. Самое печальное здесь – в том, что он всё это знает лучше нас, но у него совершенно не остаётся никаких сил для столь необходимого активного взрыва, что мог бы разорвать этот порочный круг вещей и выкинуть его раз и навсегда из стези привычной пассивности, процветающей в загнивающих режимах как какая-нибудь шизофрения.

Крушение сознания
А теперь немного поговорим о навязываемой бессознательности, в которой только и могут существовать капиталистические страны демократического толка. Что прежде всего бросается в глаза, так это тотальное подавление малейшего поползновения к сознательности, мгновенное перекрывание внешними сумерками зажёгшегося внутреннего света. Такое ощущение, что сюда включаются те силы, что превращают живого человека в безвольную машину без лица, без имени, без пола со стандартизованным (не путать со «стандартным»: последнее есть вшитый природой механизм потребностей и ничего сверх этого) набором желаний. Почему такой упор идёт именно на стирание всяких следов сознательности (максимум его проявления допускается в экстатическом «восхищении» цивилизацией), а не чего-то другого? Да потому что, как нетрудно в этом догадаться, именно оно, при правильном подходе, ответственно за формирование в нас независимой личности, идущую вопреки общепризнанным рамкам своим особым путём, который часто оказывается в прямой оппозиции СИСТЕМЕ. Понятно, что обыватель не будет способен противостоять тому, что его кормит, даже несмотря на то, что эта система будет при этом высасывать из него все силы, которые он в принципе и не знает куда ещё направить, кроме как не на её благо. Обыватель не знает зачем ему нужно накопление, тем более, что избыток энергии может весьма опасно отразиться на его психике (иначе говоря, он рискует при этом двинуться умом). Он ощущает себя крайне неловко при начинающемся празднике Диониса. Потому, с полной покорностью, подобающей самому смиренному христианину, он без колебаний соглашается на растрату своих ресурсов в русло работы и семьи. Совесть его оправдывает всё это соображениями дарвинизма мол де «добыча пропитания», и всё тут.
Естественно, тому, кто стоит духовной лестнице иерархии (единственно подлинной) чуть выше мелочного обывателя, такой расклад придётся не по вкусу. Он будет чувствовать себя чужаком в непонятном ему мире, чистокровным среди вырожденцев, поскольку самый возвышенный образ, что будет вечно вставать у него перед глазами – это образ одухотворённого брамина, что конечно менее всего вписывается в новый мировой порядок.
Как будет в таком случае действовать СИСТЕМА, несомненно тоталитарный характер коей выражает себя через «волю» большинства? Само собой, она будет жечь под корень наши малейшие нематериальные представления, списывать их на «идеализм», «фантастику», «безответственность» — короче, будет руководствоваться исключительно сентиментальными соображениями. Для атеистичного обывателя, по-тупому забившегося в крайне удобный для него кокон науки (по отношению к коей он питает необъяснимый, почти мистический трепет) всё то, что лишено подлинно священного содержания, что является состоянием только человеческого (а сейчас это машины и всё с ними связанное) автоматически превозносится им с пеной у рта, как если бы он был припадочным, и этот догматизм всего «слишком человеческого» (читай – слишком неустойчивого) столь характерен для наших современников, что они невольно напоминают святую инквизицию с её крайним нетерпением инаковости, к которой они приписывают малейший намёк на неприятие техники и вообще – технологического развития. Вот только в связи с широким распространением гуманизма, «еретиков» (каждого несогласного) сжигают теперь не на костре, а на словах. Потому то наше общество – постхристианское, причём, в худшем смысле этого слова, ведь лицемерие «добра» дошло до той стадии, что стали постулировать и распространять такую формулу, мол «всякое зло – во благо», то есть различие между благородным и позорным конкретно исчезло, и выродилось в некую единую «мораль» (её-то особенно страстно и критиковал Ницше), приличествующую лишь буржуазной зажравшейся свинье, так далёкой от гармонии, насколько это вообще возможно.
Если бы буржуа умело притворялся в своём спектакле знания, никто бы и не углядел в нём первостепенное зло, так что из-за недостатка артистизма (и это при полном отсутствии благородства) ему же приходится страдать в первую очередь, когда какой-нибудь один из его отчаявшихся подчинённых в один прекрасный день вдруг молча заходит в кабинет своего начальника, и запускает ему пулю в лоб, уже не страшась никакого наказания. Ведь самое худшее уже давно произошло, и бессилие, такое же тотальное, как и породившая его система, толкает на такие крайние меры, которые уже не могут удивлять.

Обратная сторона вопроса
Чуть раньше я уже предлагал что делать с буржуа (коим нынче является чуть ли не каждый обыватель), заимствуя идею одного знатного эсэсовца. Но это будет внешнее решение проблемы, другое же её разрешение заключается ни в чём ином, как в уничтожении, так сказать, «обывателя в себе», точнее – того внутреннего элемента, что протянул незримые нити к материальному миру и пестует его где только можно. Прежде всего, нужно снять барьер восприятия религий как неких отсталых форм, даже если в том же христианстве они выражали себя в самом что ни на есть догматизме. Повторюсь, это только внешняя сторона вопроса, не затрагивающая его внутренней сути. Это не значит, что нужно тут же становится «верующим» и всё в таком духе. Вообще границы открытого ко всему сознания способны устраниться и за пределы «экзотерических» форм, то есть – прямиком в метафизику или, если угодно, в само лоно Традиции, где каждая вещь находится в первозданном, неизвращённом виде, и где ей отведено специальное место таким образом, чтобы это не переворачивало вселенский порядок. Так что каждая религия может стать средством для прорыва на небеса, символическим выражением коих она и является.
Без помощи инициатических орденов прорыв к освобождению способно осуществить лишь фундаментальная трансформация личности, устанавливающая новый тотальный контроль над бытием, дабы вывести его из внешней тьмы к божественному свету, про который сказано в Кабалле, что если он тут же не ослепит, то обязательно приведёт совершенно к иному бытию, а точнее – к сверхбытию, стремление к коему только и оправдывает человеческое существование, подлинный источник которого далёк от каких-либо материальных соображений и социальных условностей, которые, как бы они ни старались, не смогут до конца затмить первозданную чистоту мироздания, выраженную не столько в пассивном «райском состоянии», сколько в активной трансцендентности, постоянно созидающей и не знающей никакой усталости при том, что её центр находится в «вечном недеянии», что и есть высшее проявление действия, понятого в его изначальном, неискажённом смысле.

На подступах к помешательству
Полная победа над техникой, над обывательщиной, над целой эпохой (что как бы представляют собой единый чудовищный механизм) состоится лишь тогда, когда человек, видя что-либо из порядка из проявления, уже не станет как-то на них реагировать, относясь к ним так, как и подобает смотреть на мёртвые, отжившие своё остатки – с абсолютным равнодушием, потому что эпоха модерна – это эпоха смерти, где каждый находящийся в ней вынужден лишь имитировать жизнь, а не дышать полной грудью. Кто из нас, говоря начистоту, не задыхается в атмосфере городов, давясь не столько загрязнённостью внешней среды, сколько духовной атрофией (первое является лишь следствием второго, так что гринписовцы совершают большую ошибку, полагая, что дело только в загрязнении природы – в первую очередь воздух ядовит в духовной среде), отсутствием всякого высшего принципа по отношению к миру проявления?
В извращённых условиях современности любые шествия человеков воспринимаются как какой-нибудь парад трупов, пожаловавших на собственные похороны. И это они назвали «дивным новым миром», что вызывает соблазны разве что когда всякая интеллектуальность начисто забывается, а бред (понятый нами как нечто вылезающее из «дна» психики) пестуется повсюду. И логичным завершением Железного Века станет всеобщее безумие, уже намечающееся в улыбке случайного прохожего. Многие уже наедине с собой начинают вдруг ни с того ни с чего гавкать, крякать или шипеть, и предполагаемый нами прогноз таков, что скоро это будет самой что ни на есть нормой в больном обществе, узаконивающего любые помешательства, лишь бы они не вредили частным институтам. И есть все основания предположить, что в скором будущем того, кто по каким-либо соображениям захочет остаться человеком и радикально откажется быть шавкой, крякуном или змеёй, спятившая общественность будет всячески преследовать, окутывать глубоким презрением и считать неким отсталым рудиментом прошлого (на всё это также указывает факт вырождения языков).

Размывание границ как прямой путь к инфернальному
Не сыскать более удачного ярлыка, лучше и полнее всего выражающего суть проводимой ныне политики, чем «политика расслабления». Все вещи, начиная с эргономичных предметов в быту и кончая электронными устройствами, как будто бы ненароком говорят нам, чтобы мы расслабились, отдохнув вместе с этими неодушевлёнными предметами наилучшим образом. Но так ли это? Настолько ли мы на самом деле изматываемся, чтобы по первому же зову к праздности поуютнее обустроиться посреди этих технологичных монстров? И отдыхаем ли мы по факту с этими «проделками сатаны» (как некогда величали электричество в одной румынской деревне, когда его там пытались провести – каким верным инстинктом был подмечен зачаток той будущей силы, что скоро начнёт сжимать сознание в тиски!)? Всё обстоит ровно наоборот: экран заменил нам жизнь, и она попятилась в страхе перед всей мощью невиданных виртуальных пространств!
Воистину, всё, что творится на мониторе, вызывает дурноту и эпилепсию, приобретающих явно электронный характер. Иначе говоря – внедряющихся в само нутро не только организма, но и духа, живительная и питательная сила коего и нужна этой чудовищной пост-технике, этим вонючим пикселям, бесконечные вариации построения которых дают сто очков вперёд нашему воображению, а разум отступает в ужасе перед фильмами или компьютерными играми, наверняка при этом думая про себя: «Вот он – мой судья и палач, выносящий и исполняющий беспощадный приговор!». И верно думает, потому что его интенции были до сего момента настроены самым дурным, упадочным образом и, следуя логике, они и должны были раствориться в самом нигилистическом творении века – компьютере. Ницше предрекал появление последнего человека, презреннейшего из всех людей – так вот, им будет тип, бездумно пялящий в экран!
В корне неверно говорить о человеке, что он ленится применительно к тем ситуациям, когда тот сидит перед экраном – это невольно принижает онтологию праздности. Правильнее было бы сказать, что он ставит её на одну доску с современным видом досуга, что, как дельно подметил Юнгер, «уже не отличим от работы», и таким образом, не приносящий нормальный полноценный отдых, потому как и работа утратила свою специфику конкретного ремесла и стала набором бессмысленных «так-сяк» действий, ни туда ни сюда, как говорится, воплотив, впрочем, нечто среднее, всеобщую уравниловку к чему-то неясному и крайне расплывчатому, что затрагивает не только один этот аспект, но и все сферы жизни, представляя собой начало того процесса «окончательного растворения», о котором в своё время возвещал Генон. Вопреки благоприятным прогнозам Юнгера мы вынуждены констатировать тотальное исчезновение как рабочего типа, так и отдыхающего, будто бы оба они сгинули в пустоту, в то же время очистив путь для инфернального прорыва на поверхность существ, обитающих на дне бессознательного (полтергейсты, карлики, великаны, пришельцы и прочая нечисть). И пускай никто не удивляется, если его тело захватывает то или существо из тонкого плана! Человек сам виноват в том, что выбрал изысканный способ самоуничтожения. Правильно кто-то заметил, что администраторы менее всех остальных склонны к иллюзиям касательно новейшей «чудо-техники». «Второе сознание» Юнгера (воплощающее знаменитую формулу автора: «Техника – это униформа рабочего») возможно лишь в том случае, если стоишь как раз поодаль от всего, что это новое сознание формирует. Так действует принцип соблазнов: мы тем больше в мыслях тянемся к предмету, рисуя его в самых ярких красках, чем меньше его реальное бытие врывается в наше. Так, покуда сохранялась дистанция между человеком и обитателями подземелий (всё это следует понимать конечно в символичном ключе, что, тем не менее, нисколько не отменяет их реальности), «космос» и всё с ним связанное не могло вторгнуться в наш разум, и расщепить его на куски. Однако же, беспечная наука, увлечённая «чёрными дырами», рискует открыть им проход, и этот фактор, недвусмысленно относящийся к оккультизму, рискует сделать материальным весь далеко не безопасный «астрал», что нормальным образом должен был бы оставаться лишь в одной потенциальной возможности, дабы не затмить и уничтожить те из них, что уже реализовались в действительности, имея чисто интеллектуальные, а не нисходящие импульсы.

Мистика тотального контроля. Возможное будущее
Тотальный контроль присутствует всегда и везде, заставая нас врасплох в любом месте и в любое время, где мы в это время ни находились – в бодрствовании, во сне, на работе, на отдыхе – повсюду он находит нас с тем, чтобы модифицировать согласно своим заданным параметрам, определить природу коих представляется довольно трудной задачей. Можно лишь сказать, что он пришёл в мир вместе с модернизацией сознания, с изменением его активно-широкоохватной деятельности в сторону примитивно-механической. Началось это, надо полагать, на закате египетской цивилизации, что предпочла полную смерть такого рода кардинальным переворотам. Чужеродный элемент внедрился не только в культурно-социальную и политико-экономическую сферы, но затронул глубинные составляющие человеческого существа, так что намного вперёд определил всё поведение последнего, независимо от тех обстоятельств, в коих он окажется по воле случая или из неких личных соображений. Судьба одних упёрлась во внешнего тирана, тогда как других стал терзать внутренний демон, вытворяющий с человеком вещи гораздо более опасные и необратимые, чем если бы он находился только в руках видимого палача. Исходя из этого, тем кто принимает железное решение засесть дома, как в крепости, дабы избежать бюрократического произвола, социального «Левиафана», и оформляет, например, то или иное пособие, необходимое для минимума, чтобы выжить, им, можете в этом не сомневаться, посчастливится испытать на себе все прелести невидимого, но действенного механизма демиурга сполна, потому как его результат направлен всегда на безапелляционное подавление личности, особенно – в тех условиях, где она получает все шансы на самое благоприятное развитие и на последующее процветание, что при традиционном быте наверняка бы и свершилось, ибо тогда ничто бы этому особенно то и не препятствовало. Просто игнорировать чужеродный контроль, как если бы Кали-Юга вовсе и не настала, было бы слишком просто – он есть, и всё тут. И его проявления как минимум несут в себе что-то от традиционной тотальности, только они уже мертвы в том плане, что, действуя в отрыве от целого, несут в себе исключительно угрожающие, психические элементы (как опасно вообще всё, что исходит от демиурга безо всякой внутренней защиты). Частично взломать намеченную «матрицу» (полный взлом предполагает уже немыслимую тотальность) можно лишь, если собрать все силы воедино (этому, в частности, учит тантра), и сбить повально нисходящий поток в русло, совсем ему не свойственное, предварительно как следует «подготовив территорию». В сущности, это означает только одно: тот, кто всё же решается следовать духовным путём, внимая своим самым глубинным инстинктам, вопреки господствующему материализму и всяким «экзотичным культам», если он настроен действительно серьёзно и решительно, то должен не удивляться тому, что его путь примет такую же окраску автомата, как и всё остальное. Говоря более простым языком – операция так или иначе будет сопровождаться скукой, из-за чего может в скором времени прерваться. Духовность также с течением времени не избежала отвердения и по этой причине она, в принципе, не особо активно отвергается: став неотличимой от работы, она ненароком убивает разного рода нужды в трансцендентном. В крики и мольбе о помощи, просьбе содействию высших сил, вдруг узнаётся, что они нисходят из того же источника, что и сама модернизация, воздействуя так же линейно и на физическом уровне уже безо всяких превосходящих их влияний, тогда как ищущие всё ещё наивно и по старой привычке пытаются найти выход за пределы нашего мира, что по мере «отвердения» закрытой демиургической СИСТЕМЫ становится всё более невозможным с течением времени, т.к. присущая традициям динамичность сменилась тягой к статичности, и это есть саморазрушение в чистом виде. Если мы обратимся к физике, то увидим, что движение звёзд, ориентированное на сжатие, приводит их к неминуемому коллапсу, за которым следует взрыв и последующее растворение составных элементов по космическим просторам, их выброс в ничто. Такое вот нас ждёт «весёлое» будущее, остановить которое в любом случае не получится. Максимум – притормозить его приход, следуя реализации традиционной парадигмы, чётко представленной в лице Генона и Эволы, с тем, чтобы сохранить оплот для будущего, нормального возрождения бытия, а не хаотичного, каким оно представлено сегодня (ибо полное уничтожение мира это, конечно, чистейшая утопия – против этого говорит уже один закон сохранения энергии, открытый физикой).

Влияние тотального контроля на различные типы. Его последствия для одного из них
Пришедший тотальный контроль неведомо каким образом спихнул традиционную тотальность каст и был ответственен за их интеллектуальное вырождение, выдвинув на их место один, крайне расплывчатый тип, который мы здесь критикуем – обывателя, что нескромно вторгся как в священное пространство брамина, так и в сакральное бытиё воина. Механизм «размывания» основополагающих черт личности с тем, чтобы привести её к крайне размытому, усреднённому и от этого уже не абсолютному образу, был запущен демиургом с вместе с циклом Кали-Юги, и затронул он всех и вся, независимо от сопротивления отдельных представителей божественного рода. Хотя условно человечество всё ещё можно разделить на три категории: посвящённые, вырожденцы и обыватели. Первые и последние выражают собой противоположности – существа небесные и существа земные, в то время как под срединную категорию подпадают все те, кто не может окончательно определиться с выбором, периодически тяготея то к одним, то к другим. «Рабочий поток» затрагивает как инициатов, так и падших с обывателями. Последние за счёт него только усиливают степень своего вырождения. У подлинных адептов происходит великая внутренняя работа, у «колеблющихся» — частично. Говоря же о работе в экономическом ключе, так в ней полностью и без остатка укореняются лишь обыватели, находя в труде высшее оправдание своего существования. Для посвященных вопрос тотального контроля не актуален (поскольку не затрагивает их внутренние устои), обывателями он вертит как хочет, ищущие целиком ощущают его негативные последствия, но не могут до конца освободиться из под его влияния.
Нужно понять, что внешняя свобода для многих может обернуться настоящим рабством, потому как они ещё не достигли настоящего, внутреннего освобождения. Тогда они станут осчастливливать себя какой-нибудь деятельностью, примеряя её к уровню своей допустимой свободы. Для тотально же закабалённых персон свободное время оборачивается ощущением невыносимой пустоты, т.к. они и сами в основе своей «пустые», то бишь сильно подвержены веяниям внешней среды, не имея в себе никаких органических опор для столь необходимого ей противостояния.
Скажем ещё такую вещь: для посвящённых обывательская скука неприемлема и в принципе невозможна (если б это было не так, для них это значило бы только одно – конец их духовной жизни). Поэтому они не ловятся на удочку труда, как «средства от тоски».
Мёртвая метафизика обывателей довольно купается в «тьме внешней», ищущих же она подстерегает в одной опасности, что может стать для них прямым толчком к следующей за ней пропасти небытия, где их «поиск» разобьётся о скалы хаоса, а их неземной свет расщепится на бесчисленные осколки перегоревшей высшей реальности, к коей они стремились всем сердцем, но обнаружили на её месте «иллюзии», что обязательно пропадут, поскольку те изначально взяли для себя «профанный» способ оценок. Если они устремятся навстречу такому безумию (!), не имея хотя бы минимума действенного стержня (что равносильно легкомыслию), это безумие раздробит их не-личность на бесконечные фрагменты, собрав кои (если это вообще возможно до конца), им придётся с сильными затратами удерживать состояние «обычного» человека, не говоря уже о том, чтобы пытаться его превзойти, возможность чего они предположили в тот роковой момент, когда переоценили свои силы и совершили рискованный прыжок. Оказавшись в состоянии, что показалось им угнетающим, они инстинктивно пытались выбраться из него, но их попытки не оканчивались успехом, и они приходили всё к той же пустоте, что незримыми цепями начала их тянуть ещё задолго до того, как они познали её в полном объёме. Что делать с такого отчаяния? Разумеется, прославлять вытекающие отсюда страдания, доходя даже до того, чтобы считать это чертой подлинных аристократов. По их версии любое настоящее знание всегда заканчивается страданиями. Ну а там уж недалеко и до последней точки, где пребывание в аду якобы выражает весь смысл бытия.

Тупик скептицизма
В связи с вышесказанным, особый сорт людей однажды приходят к прославлению скептицизма, как высшей формы познания, к тому же считая эту не столь на самом деле привлекательную черту, когда она переходит всякие границы, отличительной чертой «зрелости», прошедшую через всевозможные заблуждения, придя, в конечном итоге к «разочарованию», словно их кто-то насильно толкал к тому, что они обозначают как «ошибки молодости». Этот случай нам хотелось бы разобрать особо.
Что есть скептицизм? Вкратце говоря, это наращивание защитного панциря против упорно навязываемых заблуждений современного мира. Известна истина: скептиком не рождаются – им становятся. То есть скептицизм имеет прямое отношение к потому становления, следовательно, применим он лишь к этой жизни, которая этот поток и воплощает. Если же скептические взгляды распространяются и за пределы смерти (атеизм, апология небытия и т.д.), это – его извращённый вариант, когда средство уже превращается в цель, коренным образом влияя на жизненные устои. Можно даже заявить, что неверие (здесь следует уточнить один момент: именно догматизм является единственной возможностью масс за узко ограниченные круги материализма) есть отчаяние скептицизма, проникшего в само нутро и лишившего кровь такого её важного свойства, как глубинная память, знающая об инобытие гораздо больше, чем можно представить на первый взгляд.
Появление крови связано с особой алхимической операцией. Тело, согласно герметической науке, представляет собой «соль», результат кристаллизации своих тонких элементов, размещающихся на срединном уровне, то есть – в жидкой среде, служащей своего рода передатчиком между высшими духовными влияниями и их манифестацией, то бишь – самим телом. Именно в этом и состоит тайна крови – в ней располагается сама душа, как нечто среднее между духом и материей, что и позволяет ей перенимать на себя свойства первого или второй. Таким образом, скептицизм, ставший «кровным» (родным) свидетельствует об окончательном затвердевании личности, о явном перевесе её внешних защитных механизмов, при нормальном порядке вещей действующих лишь при конкретных обстоятельствах, и то – в качестве «маски», сливаясь с которой и происходит процесс трансформации в скептика.
Можно также выделить два рода скептиков: первый остаётся им постольку, поскольку это необходимо, и не более того; второй же простирает свой скептицизм на всё без разбора, превращая его в своего рода болезнь, наваждение. Ко второму типу, например, неизбежно приходит тот, кто, не имея надличностных принципов, всё же не принимает соблазнов, предлагаемых современностью и, как и её сподвижники, всецело ею поглощёнными, заражается ею не меньше, только – с обратным знаком.
Скептик и материалист – суть порождения эпохи, а не какие-то там «архетипы», притом, один её всячески утверждает, тогда как другой всецело занят отрицанием, при том, что нигилизм последнего, путая ценности совершенно разного порядка, набрасывается и на вещи, принадлежащие исключительно вневременной области, как будто бы они представляли собой всё тот же продукт современности, нисходящее движение коей, собственно, и породило широкомасштабный скептицизм, безудержный и столь модный нынче «стиль циника».
Укажем ещё на то, что скептицизм это ещё одна тупиковая ветвь развития средь других бесчисленных экзистенциальных переломов – настолько же бессмысленных, насколько они эту бессмысленность возводят в ранг абсолюта как некую данность, которую поймут разве что «умные», «ушибленные жизнью» люди. Сказанное вовсе не означает того, что нужно тут же бросаться в противоположную крайность – в наивный оптимизм, так тесно связанный с идеей «прогресса». Речь лишь о том, что нужно чётко разграничить рамки, в которых циничное отношение к вещам будет полностью оправданным, ведь есть такие предметы, где оно будет более чем неприемлемо, невольно выдавая своё глубокое невежество, что, начиная с эпохи Возрождения, за счёт всё более активно развивающегося господства естественно-прикладных наук, стало восприниматься как «просвещённость» – качество, видимо, придавшее особый шарм расколу с миром традиции. В этом плане особенно показательна такая страна, как Франция, где стали даже появляться специальные салоны, в коих «ведущие светочи», типа Вольтера, могли блеснуть своим остроумием, в 18-ом веке так или иначе связанное с шутками на религиозную тематику, с открытым высмеиванием бога, что можно понимать как то, что после разрыва с территорией священного человек стал «обречён» на юмор, суть коего была чётко схвачена Ницше, увидевшем в нём лучшее лекарство от интенсивных страданий, этой ипостаси профанов, закрывших в себе всякий проход к мирам богов.
Если же учесть тот фактор, что ближайшей спутницей скептика является ирония, то можно понять, что он немало страдает в глубине души, испытывая тоску по своему прошлому «я», верившему в невозможное, например, когда тот был в далёком детстве, в этом, как кто-то удачно выразился, «периоде язычества». Для профана это время – единственная возможность действительно соприкоснуться с чем-то возвышенным, что уходит корнями в Традицию.
Генон неоднократно указывал на то, что число профанов, в связи с нисходящим циклом Кали-Юги, безмерно растёт, и они принимают всё новые и новые обличья, одна из коих так отчётливо проявилась в фигуре скептика, фривольно претендующего на автономность, как и многие другие фигуры современного мира, сломленные великим кризисом. Такова цена за долгожданное «освобождение от тысячелетних оков религий», за «отказ от средневековых предрассудков», что устанавливает новый, более изощрённый тип рабства, господствующий в кругах «свободомыслящих».
Так что скептик, бессильно вздыхающий по Золотому Веку (хоть и тщательно пытающийся это скрыть – в первую очередь от самого себя) на самом деле выглядит более чем смехотворно, потому как, если бы он того искренно захотел, он бы непременно нашёл осколки Единой Традиции, разбросанные по всему свету и с течением времени всё более надёжно укрывающиеся от посторонних глаз.

Реставрация Эдема
В противовес распространённому среди пессимистов пониманию скептицизма как высшей точки всякого познания, мы бы хотели ещё опровергнуть его с математической позиции, что при правильном подходе актуальна и в онтологических вопросах, которые так яростно стремится исчерпать наша дорогая философия, идущая вплотную с господствующим нигилизмом, что не гнушается и таких с виду невинных форм, как рационализм, на который мы можем смотреть как на «научное» обоснование скепсиса.
После грехопадения рай имеет точно такое же свойство гнить, как и всё остальное, что подвержено влиянию времени, находясь в его всесильной власти. Следовательно, это «остальное» должно согласовывать своё движение с общим ритмом бытия, в данный момент набравшему просто немыслимо колоссальную скорость. В связи с этим тот, чей вектор ускорения при делении на вектор ускорения времени даёт число меньше единицы, так или иначе выпадает из времени, а значит – и ото всей эпохи, даже если он и преследует типичные современные цели, хотя их результат конечно будет в разы меньше, чем если бы индивид дал себе установку на древность, причём, в этом втором случае величина, помноженная на личный ритм (t1), поделённая на общий ритм (t) даст тем большую цифру, чем более древним является сам принцип. Иначе говоря, чем больше мы пятимся во времени (именно в качестве субстанциональной стороны вопроса), тем ближе мы к Сатья-Юге, Золотому Веку, так что наибольшая к нему приближённость соответственно выражается наибольшим полученным числом, которое в итоге можно вычислить по следующей формуле: y=x*t1/t, где y – вся полнота реализации, а x – та воля, что просыпается и действует независимо от каких-либо сложившихся обстоятельств (от них будет зависеть t1), исходящая из тех самых небесных источников, что одни единственные могут выкорчевать из человека бога.
Таким образом мы видим, что для максимального приближения к Эдему (понятого, как высшая ступень достигнутых возможностей) необходимо иметь, во-первых, точку соприкосновения с той эрой, коя наилучшим образом помогает для целей освобождения. За это отвечает особый имеющийся в нас аспект метафизической мощи, возвышающийся над любой другой, от которой любое владычество будет лишь непременным следствием первой и основополагающей. Этот же аспект полностью согласуется с нерушимым механизмом вселенских циклов, то есть для Кали-Юги наиболее естественно стремиться к веку Золотому, и наоборот. Известна древняя истина, что личность более всего узнаётся в противопоставлении текущим онтологическим заданностям – в противном случае её ожидает «непонятная ностальгия».
Второе же условие реализации связано с внутренней активностью, которая должна перевешивать активность внешнюю, то есть всё то, что мы видим в общем ходе работы, видимая быстрота коей является как бы извращением той незримой деятельности, что при поверхностном взгляде кажется безучастной, но на самом деле приносит более величественные плоды, чем те, что принято связывать с материальным «производством», этаким бичом современных цивилизаций.
Вообще, в вопросе реализации экзистенциализм не так пригоден для выражения пути, как математика. Поэтому здесь нам пришлось отойти от первого в пользу второго, дабы более лучшим образом согласовать представленные нами наблюдения с общими законами мироздания.

Ориентиры. Немного ещё о природе тотального контроля
К сожалению, мы больше не безумны, и тотальный контроль вынуждает всех нас говорить безо всяких спекуляций с разумом, без прошлой затейливой, но опасной игрой с понятиями, прямо как на каком-нибудь допросе. Наши застывшие гримасы это до предела упорядоченная стихия, утратившая нечто важное из своего арсенала свободных манёвров. Наша не свершившаяся эпилепсия кристаллизовалась в нечто аморфное, идущее к лицу какого-нибудь обывателя, и уже не может бродить по периферии головокружений, забавляя недвижного бога, заходящегося смехом и пеной от всех этих учинённых им безумств, связанных с детальным проектированием существ в созданной им же вселенной.
Хаос, как постоянное состояние, как нетрудно в этом догадаться, есть привилегия масс, вечно оказывающихся в стадии всего неоформленного, из коего испокон веков сильные мира сего лепят что хотят, задавая направление и даруя смысл всем этим бесчисленным посредственностям, которые то и дело ждут долгожданного приказа, чувствуя себя крайне неуютно вне привычного тяжёлого ярма. И коли претендуешь на звание благодетеля человечества, нужно дать им это ярмо, по возможности закабалив по-полной этих неугомонных, не знающих куда себя деть мерзавцев-обывателей, не беспокоясь за чистую совесть – ведь только в непосильном и нескончаемом труде черни дышится вольготно. Более того – её можно использовать и для возведения целых империй, отбирая у неё всё излишнее, что по праву принадлежит более высшим классам, оставляя ей лишь самый минимум для необходимого выживания. Не это ли делают презирающие её власти?
Народ – это ещё звучит гордо. В этом слышится отзвук сплочённой нации, объединённой общей идей. Но вот в случае с массой дела обстоят куда хуже… В самом деле: зачем вы пытаетесь посвятить обывателя в какие-то высокие материи, когда его удел – пахать на эту самую материю? Они далеко не боги, чтобы внимать и уж тем более следовать вашим речам, из всех слов они понимают только крик. Так что оставьте все свои тщетные попытки поднять их на более высокий уровень познания – к тому же, они при этом чувствуют себя очень неловко, когда такой вот светлый алхимик, как вы, пытаетесь трансформировать их грубую природу в чистое золото. Уверяю вас, зная всех этих вонючих оборванцев: от одной только мысли, что им однажды придётся расстаться со столь излюбленной ими грязью, им становится не по себе. Следует раз и навсегда уяснить себе такую вещь, что настоящий тиран – не тот, кто использует своих рабов (по праву ему принадлежащих!) как тягловую скотину (справедливости ради заметим – на большее они и не годятся), а тот, кто атакует их души, целясь в самые её глубины, превращая всякую чернь в праздношатающихся страдальцев.
Нормальный порядок вещей оказался перевёрнут с ног на голову: теперь принято пищать о «свободе», лелеять мечту о независимости, при этом бодро шагая на работу, попутно позволяя дурманить себя пафосными речами каких-нибудь «духовных наставников». Истина же такова: если хочешь жить непринуждённо, сам себе на уме, придётся, брат, поселить диктатора в свою душу. Иначе тебя ожидает рискованная перспектива изнежиться, и стать рабом для других, более властных натур, которой ты уже, увы не будешь. Тогда ты станешь всего-навсего слепым орудием повсеместного тотального контроля, что медленно но верно вышибет из тебя последние остатки твоей свободы, а вскоре задушит и всякие мысли о ней. Ежели ты жаждешь знать, насколько этот тотальный контроль (в который ты возможно по беспечности своей и не веришь) сумел незаметным для тебя образом проникнуть в твоё бытие, начистоту спроси себя, насколько ты располагаешь своим временем и как его используешь? Если желаешь убить его, чтобы оно не убило тебя, тогда ты – уже всего лишь сломанная марионетка в этом мировом ансамбле ходячих трупов, разложение коих переняла на себя и планета, и над тобой славно потрудился его величество демиург, причём, оценить всю прелесть проделанной им работы ты можешь по тому незаметному, но решающему воздействию, которая на тебя оказала эта сила почти мистического характера. Тотальный контроль здесь – всего лишь инструмент; власти, его использующие, но на деле ведомые им – тоже инструмент; ты – инструмент втройне.
Неведомое доселе принуждение было пущено в ход неизвестными лицами – его характер оказался не тотальным, но контролирующим, но поскольку контроль оказался весьма действенным и почти что абсолютным, он и получил в придаток сей ярлык – «тотальный». На деле же он – ни абсолютный, ни тотальный. Это подтверждается целым сектором сопротивлений, возникающих то тут, то там – как одиночных, так и сознательно сплочённых, готовых пойти на реальную смерть, лишь бы не уронить честь и до конца отстоять свои свободы. Как же в таком случае поступает тотальный контроль (будем говорить о нём, как о чём-то, что действует самостоятельно, за неимением никакой информации о реально стоящих за ним фигурах)? Он пускает в ход очень интересное оружие, защиты от которого нет практически ни у кого из смертных… Он запускает сентиментальность.

Чувственность и сентиментальность
Все мы чувственны от природы, но сентиментальны вследствие её испорченности. Вторая – это симуляция первого, её жалкие ошмётки, которые нам оставляют с тем, чтобы мы, вследствие своей великой любви к жизни, довольствовались совсем малым. Проблема тут заключается в том, что это совсем не то «малое», что остаётся от больших чувств, а есть самый что ни на есть труп даже самых ничтожных из наших ощущений, но что при этом имеют отношение к живой реальности. Сентиментальность же изначально относится к свойству мертвеца, чья смерть случилась ещё задолго до появления его иногда великолепных пародий на чувственность. Все они – по сути механические, действующие по принципу интеллектуального развлечения, исходят не из нашей сути, а из оболочки, что осталась дёргаться на автомате, когда её окончательно покинул носящий её некогда дух. Она не стала от этого ни более оживлённой, ни более умиротворённой – напротив: её бесконечные имитации говорят далеко не в её пользу.
Должны ли мы пытаться как-то подстроиться под вкушение новых плодов, болезненных и ненормальных? Конечно, коль скоро мы устремляемся к безумию, нежели к выздоровлению.
Нам не стоит особенно останавливаться на такой теме, как сентиментальность – её более чем исчерпали Ницше и Генон. О чувственности нечего и говорить: её сфера – это сфера реального. Там она пускай и познаётся. По поводу же сентиментальности отметим такую деталь: такой тип, как рабочий (стоявший даже ближе к тотальности, чем к чувственности) исчез как раз по причине вторжения в его организм инородных, абстрактных ощущений. Как ничто другое, они вернее всего разложили его органическую структуру на фрагментарные реакции, похожие на судороги какого-нибудь припадочного.
Как только мы становимся сентиментальными, всё, что есть в миру, утрачивает для нас возвышающий характер тотальности. Поэтому нам становится так трудно совершать самые элементарные действия, не говоря уже о чём-то, что хоть ненамного превосходит эту мелкую обыденность.

Эмиль Чоран, певец мрака
Можно ли отрицать тот факт, что по мере «взросления» человека по ходу дела всё идёт к тому, чтобы обратить его в безмозглого раба системы, обывателя? Ни рабочие режимы, ни внешние обстоятельства существенной роли в этом не играют. За это оказывается ответственен никто иной, как тотальный контроль, впрочем, должно быть понятно, что он имеет вес только в ситуациях пассивного сопротивления, оказываемого ему. В противном случае активного наступления, хоть это несколько и расширяет пространство для действий, но сам его статус «врага» удерживается на прежнем месте.
Трансформация личности, связанная с фундаментальным преобразованием её отдельных составляющих, есть нечто, неподвластное тотальному контролю. Посвящённый – противовес обывателя. Каким-то образом ему удаётся ускользать из-под влияний «профанного» мира. Но, как это часто бывает, преодоление «человеческого» на деле оборачивается падением в «недочеловеческое», а не в «сверхчеловеческое», как то представляется в сознании. Если пришедший к такому положению дел начинает высокомерно мнить, что он достиг нужного полюса, познание которого ему необходимо во что бы то ни стало передать другим, это делает его весьма психически опасной фигурой. Его главная ошибка заключается в том, что он видит трактовку предметов только с позиции нижнего предела, тогда как есть ведь ещё и высший, где они предстают абсолютно под другим углом, но, в силу некоторых причин, он делается ему недоступным.
Ученик, избирающий такого «пророка бездн» в качестве своего духовного наставника, рискует найти тёмную сторону просветления, где всё принимает характер пародии и ирреальности. В качестве ярчайшего примера (ибо это внеаналоговое явление) подобного «учителя» показательно появление на мировой арене такой персоны, как Эмиль Чоран, ставший уже кем-то вроде «кумира» разочарованной во всём и вся молодёжи и подавший прекрасный пример того как сводить на нет любые порывы к превозмоганию себя, как убивать в себе тягу к мифическому восприятию реальности, рассматривая её лишь под углом сухого и рационализированного нигилизма.
Он на самом деле мог бы стать их проводником в светотеневые миры, потому как действительно смотрел вглубь вещей, но весь его жизненный путь свёлся к почитанию одного только мрака, когда в человеке уже не мыслится и следа от бога, которым он, тем не менее, когда-то был. Что-то подсказывает нам, что Чоран намеренно коверкал истину, когда говорил, например, что «античные мистерии, претендующие на раскрытие последних тайн, в смысле познания ничего нам не оставили. Посвящённые, разумеется, обязаны были молчать; однако, уму непостижимо, как это в их числе не нашлось ни единого болтуна» [«Искушение существованием», стр. 21] («болтуна»! А ничего, что они прибегали к символическому языку, раскрывающем, при желании его углубленного изучения, более возвышенные и безграничные смыслы, чем если бы дело обходилось простыми диалогами?). «Нет ничего более противного человеческой природе, чем такое вот нежелание раскрыть правду» [там же] (какой акцент на «человеческом»! Им бы лишь подавай всё готовое). Далее: «А тайн никаких не было, а были только обряды и дрожь (Нет, не только – правка Я.В.). Что могли они обнаружить, срывая покровы, кроме каких-то незначительных бездн?» [Там же, стр.22] (да много чего на самом деле: главное условие при этом – не искажать смыслы по своей прихоти). «Посвящение в мистерии всегда бывает лишь посвящением в небытие (а это, пожалуй, нагляднейший пример того, к чему приводит ничем не сдерживаемое «свободомыслие», так рьяно прославляемое демократическими режимами, что также приводит к другому немаловажному фактору – отмене сначала внешней, а затем и всякой внутренней цензуры. Вместе с этим рушится и чувство иерархии, когда каждая вещь покидает пределы дозволенного и вторгается в те области, где она совершенно неуместна. Так происходит отказ от метафизики, что ведёт к образованию настоящей беспочвенности, от коей впоследствии и страдают «прозревшие», вроде Чорана – правка Я.В.)… и в смехотворность пребывания среди живых» [там же]. Живых! Если бы автору этих ужасных строк было до конца ясно подлинное значение этого слова, он бы неизбежно нашёл его аналогию с «Человеком Традиции», т.е. с тем, кто только и может быть Живым («пробуждённым») в каждый миг своего проявленного существования.

Этот «типичный» обыватель
Трудно представить что творится в голове среднего человека. Да и, честно говоря, особого желания в этом не испытываешь. И так понятно: полный хаос, разброс мыслей и поразительная наивность, пошлый оптимизм.
Дело в том, что особая организация обывателя не позволяет ему различать качественные различия тех или иных процессов, все они для него суть «одно и то же», а ввиду его предельной метафизической пустоты он безо всяких раздумий примыкает к той волне, чьё течение наиболее сильно и тотально, даже если речь идёт о самом что ни на есть самоуничтожении, поскольку разрушение ведь всё же «лучше, чем ничего». И легкомысленно перенимая на себя деструктивные тенденции, он тем самым обеспечивает им стабильную опору и гарантирует почти беспрепятственное процветание. Мы говорим «почти», потому как остаются и всегда будут те, кто не принадлежит массе, а следует своим, особым путём, часто оказывающимся в прямой оппозиции серому существованию бесчисленных посредственностей.
Если бы обыватель имел сознание и понимание того, насколько он является лишним в этом грандиозном проекте Бытия, на просторах коего ему дали дозволение свободно дышать, он бы незамедлительно покончил с собой. Стал бы Последним Обывателем, как становятся Последним Человеком при недвусмысленной тенденции к скорому исчезновению последнего. Он стал бы существом, сумевшим трансформировать свою природу в нечто, что ей совершенно не свойственно и что ей вопиюще противоречит. Это были бы первые знамена Новых Времён долгожданного возрождения. Но покуда этого не происходит и, видимо, не собирается происходить, действовать нужно старыми проверенными методами диктатуры угнетения, явленной в своей наиболее радикальной форме, когда глобальная «зачистка» предполагает уже не ставку на максимальное приближение к «демографическим нормам» (достижение коих рассматривают как решение всех прочих проблем, мучающих человечество, как-то: безработица, повышенный уровень преступности и т.д.), а упирает именно в конкретное избавление от «хлама» земли, в широкомасштабную «уборку» планеты от загрязнившего её биомусора в лице человека, а точнее – в лице обывателя. С последним необходимо провернуть нечто подобное тому, как мы прибираем мусор и пыль в своих жилищах, сбрасывая его спокойно и безмятежно в надлежащее тому отхожее место, то бишь – на свалку. Более того: мы готовы с более чем абсолютной уверенностью заявить, что обыватель будет рад оказаться на помоях – «всё же лучше, чем когда ничего не происходит».

Наплыв титанического
С падением Средневековья мы утратили бытие во всей его целостности; от начала Реформации и вплоть до появления информационной эпохи в наших руках был не менее значимый абсолют – небытие. Теперь же, под напором новой виртуальной реальности человек рискует растерять и свою нереальность, коя, тем не менее, стоит куда ближе к плану мироздания, нежели «существование», навязываемое инновационными технологиями.
Перед героем XXI века стоит непосильная задача, испытание которой провалило бы тысяча рыцарей из Средневековья, попади они в наше время. Ему предстоит воевать с могущественнейшим драконом, что облачился в форму, в которой наименее всего подозревают его найти. Мы говорим о компьютере, этом главном опором пункте тотального контроля, где он обнаруживает себя с наибольшей силой, почти в корне аннигилируя любые очаги оказываемого ему сопротивления. Попробуйте отказаться от экранов, и вскоре вы провалитесь в такую бездну пустоты, что тут же захотите исчезнуть.
Мы вынуждены жить в навязанных демиургом условиях, удовлетворять его всё более изощрёнными зрелищами самоуничтожения. Глобальная механизация, начавшаяся с превращением Бытия в Систему (начало эпохи Просвещения), неотступно следующая за ней по пятам рационализация бывших ремёсел под стать новой экономической системы, бесповоротный разрыв с богами и обращение к титаническому в целях нового развёртывания событий – всё это стало определять основное экзистенциальное положение человека. По мере того как техника потеснила на второй план реализацию духовного порядка, постепенно образовались иные территории, что заметно повлияли и на саму структуру бытия, сделав некоторые классические положения в нём более недействительными. Титаническое выходит из экранов и можно заметить каким образом оно подчиняет себе человека: свечения пикселей двигаются с такой высокой скоростью и так ярко мерцают, что созерцающий их продолжительное время незаметным для себя образом погружается в состояние эпилептической сомнамбулы. Мозг в целом отключается, дальше могут действовать только его отдельные центры – такие, какие например функционируют при эпилептическом припадке. Последним предшествует видение ослепляющего яркого света и ощущение общей нереальности мира, утрата твёрдой почвы под ногами – всё это можно ощутить при взаимодействии с экранами, что действуют как «излучатели» и переносят использующего их в иной мир, что идёт в резонансе с вещественной вселенной, начисто сметая все её физические законы и экзистенциальные измерения. Прямым следствием этого может стать чувство нереальности, наступающее в тот самый момент, как только человек выходит из пространства технического. Это показывает насколько тот сросся с титаническим, насколько отдалился от божественного.
Если придерживаться строго консервативного подхода, то остаётся сказать, что единственное, чему хорошо научила боготворимая столь многими цивилизация, так это умению жить в болезни, более того – искать эту болезнь при малейших признаках выздоровления, которых становится всё меньше, а вскоре и не будет вовсе. Тогда настанет торжество техногенного апокалипсиса, тотальный контроль будет плясать на наших могилах, а толпы обезумевших, «не ведающих что творят» будут с радостью приветствовать открытое восседание демиурга на троне человечества. И будет этот проклятый архитектор ничем иным, как машиной, как и все мы, кто вовремя не разглядел к чему приводит последняя степень падения…

В преддверии смерти
О, читатель! Внимай пока ещё живому сознанию, что смогло создать этот текст, коли желаешь ты сохранить свой дух в неприкосновенности, если это слово для тебя ещё что-то значит; сознанию, что ранее шло по самоубийственному пути отрицания, и вдруг, после столь долгих лет, на кратчайшие мгновения вспыхнуло ярким светом – так случается только на смертном одре, когда целая жизнь внезапно сжимается до одной лишь точки, для развёртывания которой хотя бы ещё на немного времени требуются такие изнурительные усилия, что иногда кажется, что проще покончить с собой, чем пытаться предпринимать какие-либо действия, приводящие лишь к ещё большей боли – в такие моменты понимаешь настоящую плату за жизнь и надо бы сказать, что она ей никак несоразмерна. Вместе с предельными страданиями плоти бывает и такое, что на горизонте уже появляются челюсти смерти и, смотря её пугающие движения, в каком-то странном гипнотическом состоянии ясно охватываешь всё величие мира, безошибочно распознавая его как единственную возможность, которая никогда больше не повторится. И любое успокоение совестью тут бессильно, поскольку не было ни одного мига в твоей жизни, чтобы ты не мог препятствовать охватившим тебя разложению и волей к исчезновению, которого и так не миновать. Нет больше часов, отпущенных для тебя, и потому уже не свершится твоё восхождение к Богу. О, если бы ты только понял это в нужный момент! Ты бы навсегда переменился и стал искать посвящения. Но траурные мелодии, повсюду слышимые тобой, воспевают одну лишь бесконечную печаль навсегда упущенной возможности.
Не свершился в тебе великий акт жизни, как средоточия высших сил. Когда захлопываются врата божественного, открывается темница мрака. Сердце разрывается от безутешности – туда больше не просачиваются никакие лучи. Всё покрывается вечным холодом.

Рабочий и Сверхчеловек
III. Следующие наши рассуждения будут касаться момента, вызывающего путаницу между двумя типами, открытыми двумя титаническими умами: между Сверхчеловеком Фридриха Ницше с одной стороны и Рабочим Эрнста Юнгера – с другой. Но для начала разберём что заключает в себя понятие «человек» в его ненатурфилософском ключе.
Человек есть, прежде всего, некто, преодолевший природу. Это «преодоление» может заключать в себя как прямое возвышение до уровня богов (что есть посвящение), так и нисхождение до степени подпсихических сущностей (ад). Следовательно, пока речь идёт об обывателе, то есть о том, кто, выражаясь языком теологии, «не примкнул ни к Богу, ни к Дьяволу», говорить о человеке пока ещё рано. Тот, кто пребывает в лоне природы ещё не сделал первый шаг из Рая: он ещё не решился на то, чтобы отправиться в опасное приключение, предполагающее свою конечную цель либо в виде тотальной реализации, либо – в контексте абсолютно самоуничтожения. И, встречая обыденного человека, вы имеете дело ни с кем иным, как с ветхозаветными Адамом. Он суть – непосвящённый, пребывающий в блаженстве незнания. Поэтому он не способен ни на абсолютное добро, ни на абсолютное зло. Среднестатичный (ни в небеса, ни в бездну), вливающийся в массу, бесформенную и антииндивидуальную. Почему «анти»? – Достаточно посмотреть как она выпячивает на передний план род, умаляя значение отдельного индивида, не желающего примыкать к размножению, как если бы его не было вовсе в отрыве от этой цепочки поколений, к которой он принадлежит, как если бы он был «ничем» на фоне идеально отточенной механики рода, ежели не желает вкладываться в эту ужасную бесперебойную машину по производству потомства.
Ангел и бес – вот подлинные изгои общества. Нигде нет им места в этом чудовищно упрощённом и искусственном мире, кроме как в заброшенных храмах и своих одиноких кельях. Потому они – вечные скитальцы… Источник их света лежит совершенно в другом мире и благо если он не перестаёт освящать им их нелёгкий путь. Иначе следует неизбежное падение в беспросветную пропасть обывательщины, профанный свет которой губителен даже для титана, атакуемого её лучами. Что ещё раз проясняет жизненную необходимость глобальной «зачистки» Земли от серых и бесчисленных посредственностей, заполонивших её вследствие своего вирусоподобного механизма и не осознающих своего крайне пагубного воздействия, оказываемого ими на остаточные элементы божественного, всё ещё присутствующие на планете, но что рано или поздно рухнут на своих очень уж шатких позициях, если не дать им направление и смысл, в которых им следует действовать, если они хотят во что бы то ни стало сохранить неповторимость своей особой породы, подверженной в условиях современности таким сильным негативным влияниям, каких ещё ни разу не было в истории человечества. Речь идёт о самых опасных на данный момент влияниях, аннигилировать которые можно только путём тотальных радикальных действий, глобальное развёртывание коих определяется лишь сверхтитаническими усилиями воли, неподвластной веянию времени и железно противостоящей климату упадка и разложения, царящему в обстановке современности. Как никто другой это понял первый «титан мысли», рассматриваемый в контексте нашего исследования – Ницше.
II. Итак, поскольку мы установили неземное происхождение человека, который противоположен во всём искусственно сконструированному демиургом механизму – обывателю, лишь внешне смахивающем на человека, то сверхчеловек уже предполагает в себе конкретное усиление своего онтологического статуса до абсолютного предела, отпущенного ему самой природой (опять же, не стоит понимать её только в контексте натурфилософии). Такие типы, как экстатик и энтузиаст, рассмотренные нами ранее («Лентяй и его значение в рамках космического цикла», стр. 19), по сути, оба воплощают собой сверхчеловека, представленного в своей дуальной ипостаси – титан бездны и небесный бог. Ницше тяготел больше ко второму, но избранная им симпатия всё же не отменяет самого сверхчеловеческого фактора, устремляющегося либо на Олимп, либо летящего в преисподнюю: важна здесь именно систематичность подобной техники, а не то, что принято делить на «добро» и «зло». Сам Ницше это прекрасно понимал и потому явился тем универсальным философом, мощный источник которого способен насытить и того, кто идёт по пути возвышения и декадентов самого разного сорта. Два его преданнейших последователей максимально воплотили учение мэтра в своих жизнях, один – на уровне мировой истории, другой – в истории духа. Ими были Адольф Гитлер и Эмиль Чоран. Две культовейшие фигуры на мировой арене человечества: один в буквальном смысле пролил кровь миллионов, другой занимался жреческой работой, добивая последние остатки жизни, которые не смогла уничтожить Вторая Мировая. Оба они были пропитаны предельной жестокостью во имя традиционного мира, что безостановочно распадался прямо на их глазах, к чему, так или иначе, нельзя было оставаться безучастным, делая вид, будто бы ничего не произошло, словно пустота ещё не наступила на человеческие головы и не пробила им черепушку своей тяжёлой поступью. Словно бы помешательство, начавшееся в коллективном бессознательном из-за глубинного ощущения всеобщего краха, было нормой среди того метафизического измерения, которое никогда не покидало этих двух таинственных существ, пришедших в этот мир невесть из каких краёв, дабы обличить буржуазное лицемерие и до крайности ненормальную, модернизированную среду эпохи, в которой этим титанам духа довелось жить.
Тиран и идеолог – вот кто необходим нам теперь, дабы воцарился Четвёртый Рейх, отправив новый мировой порядок туда, куда ему и подобает, туда, откуда он пришёл – в Небытие.
III. Не хотеть ничего, кроме сна – таковой должна стать новая установка человечества, взявшего курс на тотальное самоистощение и решившего устроить себе захоронение под мраморными плитами рабочих режимов. Что бы там ни говорили, обстановка в России после развала СССР очень похожа на ту, что царила в Германии в 20-30-ых гг. прошлого столетия. Любое действие человека (даже в его самой интимной сфере – половой) приобретает характер Работы, и нет ничего, что не соответствовало бы ей, как нет и того, кто мог бы стоять от неё поодаль: молодёжь и празднолюбцы сжигают себя в разврате, старики – только и заняты поиском Дела, остальные – томятся в самом эпицентре ада насекомых. Слишком плоские умы не понимают, что Вторая Мировая не закончилась – она перешла в Работу, физика которой очень схожа с той, что происходит на военном фронте. В самых передовых отрядах в качестве «пушечного мяса» гудят заводы. За ними стоят производители различной техники. Чуть дальше, ближе к тылу – ремонтники. В самом же тылу отсиживаются люди на пособиях.
Буржуа мы тут не учитываем, ведь известно, что даже в самых суровых условиях он – ещё та неженка и мягкотелое существо, ищущее не возможности превозмочь себя, расширить границы своей власти, а – лишь уюта и комфорта, бытия растения, случая избежать столь ненавистной ему стихийности, то бишь жизни в её высочайшем напряжении, борьбе. Сам того не зная, он всегда стремится к небытию и воплощает собой высший тип возможного нигилизма.
Ничто так лучше не объясняет такие факторы, как перепроизводство товаров и перенаселённость планеты, как то, что, по опыту опустошительной Второй Мировой, человечество, человечество, гуманизировавшись и разложившись, стало жить в ужасе ожидания очередной войны. Что ещё можно увидеть на лице случайного прохожего, как не глубинный страх, иногда прикрываемый открытой агрессией? Воистину, постоянные боязнь и паранойя становятся чуть ли не мистическими атрибутами основной массы людей. Избежать же такой недожизни удаётся лишь воину и аскету, тому, кто ясно понимает, в каких суровых условиях он оказался и как ему нужно в них действовать. Тогда он надевает маску Рабочего, при этом не изменяя своей сути, не скатываясь до уровня обывателей, путающих видимость с реальным положением вещей. Он лишь придаёт всему тотальный характер, и поэтому не имеет той раздражительности, что присутствует у филистера. Последний остаётся нервозным только по той причине, что не унаследовал логику тотальности, в которую органически вплетён Рабочий. Обыватель не столько устаёт от работы, сколько – от самого себя, точнее – от своей затасканности и избитости. Он – тот, про кого Ницше сказал: «он отравляет воздух себе и остальным», потому, во имя нового и стабильного порядка, мы неоднократно настаивали на его тотальной изоляции.
Рабочий интегрирует энергию, прорывающуюся из хаоса современности в нужное ему русло, где нечеловеческий потенциал мощи кристаллизуется в твёрдые и устойчивые формы, возвещающие о вознесении нового царства поверх обломков старого мира. Как и сверхчеловек, он добивает отжившие «остатки» прошлого, только делает это менее явно, но от этого не менее эффективным образом, вверяя всего себя в невидимый план глобального фронта Работы. В отличие от сверхчеловека, он не становится, «соединяет ближнее и дальнее», как удачно выразился Юнгер, и его власть простирается горизонтально, медленно, но верно подчиняя себе все встречающиеся ему ландшафты, тогда как у первого действует вертикаль господства, где открываются, помимо всего прочего, перспективы вырваться в нечеловеческую стезю инициации. Иначе говоря, экзистенциальное состояние рабочего остаётся одним и тем же от начала и до конца, несмотря на некоторую проявляющуюся в его чертах усталость, на которую он не обращает почти никакого внимания, всё так же не давая себе никакой пощады (в этом есть доля какой-то сверхчеловечности), в то время как Сверхчеловек в этом плане подвержен изменениям, либо тянущим его вниз, либо возвышающим. Чтобы лучше понять разницу между ними, выразим это так: фраза «вы тоже – боги» относится больше к Сверхчеловеку, тогда как выражение «вы тоже – титаны» — к Рабочему.

Развратник и Святой
Разумеется, когда человек приближается к уровню бога, он воплощает собой крайность – развратника или святого. Неподготовленному человеку достижение статуса того или другого разносит психику, и он либо безумеет, либо совершает самоубийство. Мы объясняем это тем, что разврат, в сущности, есть сверхбытие, тогда как святость – чистейшее небытие. Каждый из этих абсолютов имеет свою специфику, и что благотворно для одного, будет разрушительным для другого. В то время как небытие представляет собой хаос, существовавший до бытия, и погружение в него не может ознаменоваться ничем другим, кроме как всепоглощающей глухой тоской (поскольку, когда речь идёт о небытие, то это всегда – о чём-то прошлом), сверхбытие есть мощнейший рывок вперёд и сопровождается оно нечеловеческим блаженством экстаза, когда бог, вместо того, чтобы быть погружённым в беспросветную печаль святости, вдруг начинает танцевать. Это есть не только «выполненная норма» (речь конечно же идёт о разнообразии половой жизни), предуготовленная человеку изначально (обыватель, кстати, находится в вечном раздражении как раз из-за того, что «не дотягивает до нормы», и ответственность за это лежит ни на чём ином, как на плечах христианства), но и её перевыполнение, добровольное восхождение к Отцу с последующим установлением с ним прочной связи, которую отныне ничто не может разрушить. Самый пик воссоединения с ним, как нам кажется, падает на оргии, где индивидуальность каждого из её участников не имеет никакого значения перед лицом Господа, радостно лицезреющего акт высшего утверждения жизни. После этого он не может остаться неблагодарным, и поэтому забирает детей своих под своё крыло, где они могут насладиться мигом высочайшего единения, отмену, хотя бы на краткий миг, всей разобщённости, так или иначе присутствующую между людьми после того, как те разорвали канал, соединявший их с общим для всех источников (т.е. Богом).
Сей акт великого разрыва, продиктованный соображениями возросшей воли к власти (логичный этап, следующий за «пресыщением жизнью») вскоре воссоздал новый тип нечеловека – святого, категорически отказавшего своим страстям и взошедшего на гору невероятного доселе влияния, имеющего наклонности явно жреческого толка, следовательно, уничтожительные для жизни. Это невероятное усилие воли, устроившей мрачный пир в одного на пепле секса, имеет гораздо больший размах, чем тот, коим располагает развратник, поскольку его корни уходят в незапамятную древность, когда землю заселяли одни только демоны, всей своей конституцией воплощавшие предельное отрицание жизни и праздновавшие существование лишь во мраке, без света и безо всякого намёка на божественность. То было время, когда Сатана только-только отделялся от Бога, и в качестве своего бунта заполонил планету сонмом максимально отвратительных созданий. Именно к ним тяготеет святой, и его безобразный, неестественный лик прячет за собой настоящего монстра.
Но он необходим, этот Святой, так же как необходимо присутствие в этом мире Развратника. Бытие, в силу своей особой природы, не может быть ограничено в себе самом и всегда ищет выход за пределы своих владений. Оно открывает, при желании, дверь по ту сторону мира (учитывая нерушимую дуальность всего сущего – Небытие и Сверхбытие), и прорвавшийся тогда неземной свет сжигает в вас всё человеческое (заметим мимоходом, что стадия человека является как бы приготовительной либо к недо-, либо к сверхчеловеку, что находит своё выражение в том, какую метафизику перенимает на себя личность – Святого или Развратника), и вы становитесь (при условии, что выдерживается испытание) либо Святым, либо Развратником – в зависимости от собственной предрасположенности к тому или другому. Ничто не запрещает нам любить бескрайние пустоши так же как мы любим преизбыток экстазов, но эта любовь, так или иначе, является болезненной и ненормальной, потому всякий уклон в святость всегда несёт с собой вырождение.

Боги и Титаны
Худшая участь в этом мире ожидает так называемых «ангелов». Эти за исходную точку берут своё совершенство, поэтому им придётся упасть. Растёт лишь то, что примыкает ко времени, а вместе с ним – к потоку становления, что и проделывает титан, формирующий себя сам из сырого материала, а не перенимающий «готовую форму» богов, вековечность коих исключает динамику развития, забрасывая их в тяжёлую неподвижность. Таким образом, боги всегда пятятся назад и не имеют никаких видов на будущее. Бессмертие – вот их дар и вечное проклятье. В связи с этим жизнь для богов пуста и бессодержательна, поскольку для них она продолжается целую вечность. У титанов же она максимально насыщена, но длится какое-то мгновение…
Титан оставляет потомство, потому что знает, что умрёт. Бог не уверен в своей окончательной гибели и потому умирает бездетным. Тоска, бездействие, лень, пассивность, бесстрастность и ощущение тотальной бессмысленности в существовании – всё это атрибуты богов. Напротив, активность, оптимизм, энтузиазм и осмысленность каждого шага – качества титанов. Боги это старики мироздания, титаны – его дети. Теперь становится понятно почему первых сопровождает хроническая усталость, в то время как вторые резвятся вовсю.
Каждый бог видит титана в свете ущербности, и наоборот. Оба они вечно противостоят друг другу, при этом боги категорически выступают против творения и не принимают механизм эволюции, тогда как титаны – только за то, чтобы вечно создавать себя из ничего. Последние хотели бы вечного возвращения, бесконечного повторения одного и того же, для первых же это – сущий ад.
Титаны любят цикличность, боги – линейность. Первые без устали носятся по кругу, вторые – шагают за его пределы. Вследствие этого у титанов выступает некоторая ограниченность сознания, и в этом они черпают свою силу. Для богов же нет и не может быть никаких границ в познании, но это их только обессиливает. В лентяе есть что-то от бога, в рабочем – от титана. Власть вторых упирается в действие, первые обретают могущество в знаниях.
Само собой, материя принадлежит титанам. Но за её пределами правят боги.

Краткая история падения
Когда ты не в системе — сопротивляться незачем, когда ты в ней – нечем. Как быть? Наша привычка к классическим методам говорит примерно так: Традиция вместо традиционализма, Бытие взамен жизни, посвящение заместо профанства. Тут нужно как минимум поддерживать непрерывный контакт с богами, но, учитывая какие трудности нас поджидают при малейшей попытки преодолеть тотальный наплыв титанического, дабы был возможен этот контакт, можно без труда понять, что старые боги не имеют основополагающего места на своих былых территориях, что динамично возвращаются своим законным владельцам — титанам.
В нашем распоряжении имеется особый взгляд на процесс изменения человечества в ходе внутренней реинтеграции его духа и его обратной расфокусировки. Во вневременном измерении сначала имело место превращение бога в титана за счёт всё более усиливавшейся индивидуализации последнего. Как следствие, была утрачена безличная мощь, но при этом обретено личное могущество: оно напрямую связано с падением из вечности в материю и открытием собственной смерти. Далее пафос самолюбования титанической силы сменился знанием обо всех её проявлениях. Так на смену титанам пришёл человек. То было дальнейшее продвижение вглубь времени: смерть на этом этапе захватывает всё больше внутреннего и внешнего ландшафта, так что настаёт век её обоготворения (египетский культ мёртвых, его церемониальные ритуалы захоронения), воплощение века Гесиода, эпоха всё более активного нигилизма.
Главным двигателем этих глобальных переходов выступает воля к власти, некая надындивидуальная сила, которая как магнит утягивает за собой всех без разбора. Формируется мания «разрыва» со всем и вся. Впервые за всю историю человек начинает сознательно стремиться к несчастью.

Воины и брамины. Процесс вырождения
Теперь затронем «вечную тему» первых двух сословий и немного рассмотрим метафизику каждого из них по отдельности, а также выявим некоторую связь общего упадка с отходом от изначальной иерархии, и дальнейшим переходом к господству воинской касты.
Согласно традиционным представлениям, Земля располагается между Небесами и Адом, что можно понять как то, что она сосредотачивается между Истиной и Заблуждением. Если бы она находилась только в какой-то из этих крайних точек, всякая дуальность, а вместе с ней и свобода воли были бы немыслимы. Мы говорим «свобода воли», однако, подразумевая некие изначальные склонности индивида к тому или иному порядку, наиболее близкому ему с рождения (или скорее – до рождения), но которые он, тем не менее, может менять или по своему усмотрению или в зависимости от обстоятельств конкретной эпохи, в которой ему доведётся оказаться. Следовательно, его будет тянуть либо вверх, либо вниз: к сверхчувственной реальности (Богу) или же к бес-чувственной (Сатане) (Здесь понятия «Бог» и «Сатана» рассматриваются исключительно в контексте метафизических состояний, а не как конкретные личности). В первом случае появляются брамины, во втором – воины. На первый взгляд может показаться парадоксальным, что бесчувственной реальности принадлежит именно вторая каста, поскольку ведь по опыту известно, что те, кто приближён к воинскому укладу бытия, имеют как раз чувственную природу, тогда как у жрецов и браминов, она, казалось бы, начисто отсутствует. Однако, это только поверхностное впечатление, которое мы попытаемся развеять некоторыми нашими доводами.
Дело в том, что сверхчувственный порядок соответствует большей степени Бытия, в то время как то, что его отрицает или пытается нивелировать, приводит, в конечном итоге, к Небытию. Его отрицание характерно для жрецов (т.е. выродившихся брахманов, отныне имеющих сомнительную, тёмную природу), вместе с тем, его окончательное сведение на «нет» происходит поэтапно. Начинается всё с того, что сверхчувственная реальность постепенно деградирует до просто чувственной (в этот момент происходит захват власти кшатриями), а затем, когда та исчерпает себя окончательно – до бесчувственной, где никакой реальности, собственно, больше и не остаётся, и её законное место тогда занимают её тени, оставшийся от неё прах. Потому мы настаиваем на том, что воинов влечёт именно к отсутствию чувств, «машинальности» (что нельзя не заметить в их поведении), тогда как духовные учителя всегда «живут сердцем». В случае первых имеет место страсть (Будде очень хорошо открылась её глубинная «испепеляющая» природа), вторые же выражают господство над страстями (что и есть подлинное господство).
Этот процесс «сжигания» чувственности происходит вместе с нисходящим циклом — таким как наш. Если раньше, при переходе от Трета-Юги к Двапаре-Юги процесс ниспадения хоть как-то ощущался (благодаря тому, что Первоначальный Источник находился к нам всё-таки ближе, чем теперь), то в настоящее время деградация дошла до той стадии, где уже перестала ощущаться как таковая и даже стала приветствоваться и культивироваться, что в точности соответствует «затемнению Высшего Света», приходящему вместе с Кали-Югой. В «Бхагават-Пуране» это сопровождается тем, что Господь Кришна, столкнувшись с Тёмной Богиней Кали, по её зловещей улыбке тут же понимает что к чему, и безмерно опечаливается – настолько, что покидает Землю до неопределённого срока. Чуть позже последний оплот, Грааль, дававший нам все шансы на прямой выход к высшим мирам, также переходит в непроявленное состояние, и наступает воистину «Тёмный Век». Отныне разного рода нити, соединяющие с Божественным, начисто обрываются, и человек подпадает во власть хаотичных сил. Его интересы со сверхчувственного порядка смещаются целиком в материальный, пока, наконец, следуя логике нисхождения, не переходят к пустоте, где уже отсутствует не только Абсолют, но и всякая видимость, являющаяся всего-навсего его внешним «осадком».
Брамины понимают это изначально, и потому с рождения пытаются удержать этот безудержный импульс «спуска», который всё равно является неизбежным. Кшатрии его приветствуют и видят в свете возможности установить собственное господство, скинув с трона правящую «элиту» духовенства. Параллельно с этим происходит откат к чувственным наслаждениям: женщина начинает расцениваться как их непосредственный объект, а не как духовная частичка, отколовшаяся некогда от цельного «Космического Яйца» (см. книгу Мигеля Серрано «Он/Она»).
Дабы хаос поддерживался так же строго, как ранее – порядок, богиня Кали назначает в качестве своего смотрителя демиурга. Брахманы непосредственно ощущают его присутствие, кшатрии, в силу своей более ограниченной природы – нет.

Шествие масс
Система внимательно следит за процессом нашей трансформации в обывателей, за нашем успехом в обретении крайней пошлости, легкомыслия и суетности, короче – всех низких качеств, столь угодных этой бездушной социальной машине, именуемой Левиафаном. Он поощряет любые наши наклонности, лишь бы они говорили в пользу предательства нашей природы, с которой мы приходим в этот мир – природы постороннего. И, похоже, этому натиску всеобщего безумия можно противостоять только с помощью безумия индивидуального, которое приходится искать, если его нет изначально, что, кстати, требует куда больших психических затрат, чем если бы мы просто покорно следовали схеме навязываемого сумасшествия. Работа, «успех», нацеленность на карьеру, всё более расширяющиеся круги социальности – всё это есть крайне дурные проявления помешательства, предельно понижающие в ранге тот дар богов, с коим мы являемся в этот мир и с которым многие не совладают, и оказываются пожизненно заключёнными в психиатрической лечебнице. И во всех этих «психах» течёт куда более благородная кровь, чем в безропотных обывателях, погрязших в бездне заурядности, обречённых нести на себе до гроба печать вульгарности и окончательно смирившихся с тем, что на их долю выпала самая жалкая участь – быть как все, ведь они поражены каким-то мелкосортным счастьем, которое говорит: «А ведь могло бы быть и хуже». Того же, кто думает иначе, выставляют на всеобщее посмешище, апеллируя к логике дивного нового мира, мол «как это можно быть недовольным в раю»? Да ещё и в таком, что неустанно «прогрессирует»! Но довольно об этом! Выскажем лишь наши конечные доводы и надежды, что могут быть оправданы в этом с виду беспросветном хаосе, в котором оказался современный мир и, в частности, Россия, на которую, зная её великое прошлое, здесь делается последняя ставка.

Четвёртый Рейх
О его появлении или совсем не говорят, или говорят лишь с дрожью в голосе и опаской на сердце. Кто-то уверен в том, что он уже образовался в лице невидимой «информационной войны». Мы же настаиваем на том, что его приход только готовится, тут, на территории бывшего СССР, потому как политическая ситуация, сложившаяся в России, очень напоминает климат Германии непосредственно перед Второй Мировой. Сначала Туле, небольшой оккультный кружок, образовавшийся как мгновенная реакция на крушение традиционного (монархического) порядка. Постепенно число членов в нём возросло настолько, что он перешёл в НСДАП (смотри аналогию – дугинский кружок и партия евразийцев), и можно было начинать активные действия, предварительно выявив подходящую стратегию атаки. И, конечно, нужен был лидер…
Я не уверен, что без Гитлера компания Третьего Рейха имела бы такой громадный успех. Возможно, без него Туле так и остался бы относительно небольшим кругом лиц, которому бы не выпала возможность сыграть глобальную роль в судьбе народов. А ведь Третий Рейх был самым сильным и слаженным из всех бывших до него Рейхов… Несмотря на время его кратковременного господства, он просиял во всю мощь, заставив не раз содрогнуться человечество, пролив кровь миллионов, что была необходима дабы изжить проклятую власть, захваченную бюрократами и торговцами. И то, что Россия сумела подавить его всесильный натиск, говорит лишь о невероятном могуществе её народа, некоей внутренней искры, которой всё нипочём пока она горит, пока в ней есть негасимая вера в свою избранность, кою всячески пытаются высмеять Европа и Америка… Первая это делает из собственного бессилия, вторая – дабы не терять линии прямого на нас влияния. И боятся они как раз образования Четвёртого Рейха, что вопреки истории Рейхов (все они были созданы в Германии), может возникнуть как раз в России, поскольку это пока одна из тех немногих влиятельных стран, что пока ещё не до конца утратила свою традицию, не променяла её окончательно на западную парадигму развития, как это сделала та же современная Германия.
Собственно, не столь уж важно географическое положение народа, претендующего на то, чтобы сделаться Новым Римом. То, что исторически верить в это по-настоящему выпадало одной лишь Германии, связано с чистой арийской кровью, тёкшей в немцах и… в нас, русских, если вспомнить тот факт, что при великом расселении народов часть белой расы расселилась на территории Западной Европы (в дальнейшем станут известны как немцы), тогда как другая – на Восточной (собственно, русские). Этим мы хотим сказать, что если бы в своё время СССР и Третий Рейх объединились, нам бы уже не пришлось писать эти строки, потому что всё уже было бы предрешено. Но этого не случилось, потому как история появления СССР и развал монархической России были связаны с вторжением западных агентов.
НО ВСЁ ЭТО УЖЕ БУДЕТ НЕ СТОЛЬ ВАЖНО, ЕСЛИ В РОССИИ НАЙДУТСЯ СИЛЫ ДЛЯ ВЕЛИКОГО ПРОТИВОСТОЯНИЯ И ПОДЛИННОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ МИРА В ТОМ ЕГО ВИДЕ, В КАКОМ ОН ЗНАКОМ ЛУЧШИМ ТРАДИЦИЯМ. И ЯРЧАЙШИЙ ТОМУ ПРИМЕР, НА КОТОРЫЙ И СТОИТ БРАТЬ ОРИЕНТИР – ЭТО СВЯЩЕННАЯ РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ.
На этом мы заканчиваем цикл наших рассуждений.

Сентябрь-декабрь 2015-го

глава из книги

ТОТАЛЬНЫЙ КОНТРОЛЬ