Валерий Георгиевич Петров —
«Помнит все от каждой вывески, до киоска на углу…»
(О шаверме, лаваше и Marjorie Cameron)
История вокруг вывески самой старейшей Шавермы Питера не утихает. Мы связались напрямую с Валерием Георгиевичем Петровым по Фейсбуку, и задали ему вопросы, на некоторые из которых он честно и обстоятельно ответил.
— Валерий Георгиевич, добрый день! Вы как всегда удивляете, и как всегда соврешенно неожиданно. Подтверждая статус как и Человека Души и Качественного Поколения, так и героя светской хроники города. Про то, как вы спасли от утилизации вывеску старейшей Шавермы Петербурга, уже написали такие серьезные издания как «Афиша.Daily», «Бумага», «Канонер», «Невское время», «Русская смерть», и отметили такие яркие люди культуры и искусства, как Саша Алмазова из «Non Cadenza» и автор национального бестселлера «Гормон радости» Мария Панкевич. Множество горожан по достоинству оценили поступок двух простых петербуржцев — неунывающего, несмотря ни на что, пенсионера Валерия Петрова и скромного интеллектуала Михаила Лоова. Как вы сами смотрите на случившееся? Как воспринимаете себя?
— Когда-то в начале 70-х один мой знакомый поэт, ныне покойный, Александр Альтшулер написал: «Я не знаю себе имени…». Вот так себя и воспринимаю.
— Как произошло, что вы оказались тогда в Шаверме? Вы знали об утилизации, или зашли случайно? Что вообще было в тот вечер? Как разворачивались события?
— Оказался от случая. В Питер приехала вдова выдающегося художника Якова Виньковецкого с докладом. Вечер вел еще один Яков — писатель Аркадьевич Гордин. Было то в Фонтанном Доме, расположенном на той стороне тротуара, супротив шавермария. Я, «намекну попутно» (как писал Эренбург) сомнительно помышлял о посещении выступления Дианы Виньковецкой, ввиду муторного самоощущения. Днем ранее я был на ТОП-50 «Собаки.ру» в Театре Николая Павловича Акимова, где крайне старательно распил все, что мне наливали знакомые и омые встречные. Видел Собчак в гримерке с Белоцерковской, к ним как раз заходил какой-то эстрадный коннозаводчик. К моменту антракта я еще добавил, и не помню, как очутился дома. Часов до 16 последующего дня валялся в горизонте. Так что в секунду, когда вывеску отнимали со стены, меня могло в шавермарии и не быть. Я с трудом себе заставил отправиться на променад.
— Ничего себе! Возможно, если бы вы не пошли по своим делам в тот вечер, а остались дома, вывески сейчас бы не было. Что в это время происходило в Шаверме?
— То, обыкновенное, общепиту: троица потревоженных силуэтов в вечной очереди, беседы россиян о спорте, Дорианы Греи — шиномонтажники с красными салфетками и холмами рваной масляной пищевой бумаги ютились у зеркал, близ ступеней (их, если не ошибаюсь, ровно 5) мужик нырял в урне. Кстати, значительно раньше, в начале 60-х, угол Невского и Литейного проспектов, так и обзывали — «У зеркал». Ввиду сообразной витрины. Я и трубач-аристократ Роберт Паузер из «Ленинградского диксленда» выносили табуреты, и сидели на улице, глядя на прохожих. Выпивали и обсуждали, волнующие темы. Так поступали и некоторые общие знакомые, особенно в теплый сезон.
— Потом в Шаверме приехала какая-то служба?
— Да, возникли юноши-интенсивники в спецодёжах, расположили стремянки, расчехлили инструментарий. Сняв вывеску, они облокотили ее на дверцу, никто им не придал значения.
— Вы придали?
— Тоже нет. Я всего лишь вышел на перекур. Вдруг с ними о чем-то распизделся. Думал, что может проводку меняют, или какая-то ерунда с электричеством. Мне объяснили, что вывеска не соответствует каким-то параметрам, и за давностью лет ее следует заменить. А потом добавили «и утилизировать». Поинтересовался зачем утилизировать? Они и сами не знали, сказали, мол, так надо.
— И вы попросили ее забрать себе?
— Меня сразу послали на хуй. Не буду говорить, сколь долго переговоры велись (беседа была, весьма, напряженной) о сохранении. С их стороны, подозреваю, возникали некие риски, допустим, пред начальством. Спустя какое-то время, посовещавшись, нам эти молодые люди сказали: «Забирайте, валите. Под вашу ответственность. Вы нас не знаете, мы вас не знаем». Потом из кузова автомобили они достали новую вывеску, и принялись к монтажу. Мы направились от Невского в сторону Старо-Невского, в те края, где топорщатся подростковые галантереи «ДжэйЭнБиУвай» и «Невский 152».
— Вы чувствуете, что совершили хороший поступок?
— Мне думается, то, что считается хорошим поступком не должно выглядеть как сверх-естественное. Оттого мне и не ясен такой вспыхнувший ажиотаж в окрестностях этих семи рекламных буковок. Ничего многозначительного я не содеял, я же «не последним шагом стал Матросовым…», — ка поет мой покойный товарищ Анатолий Иванович Королев. С этой цитатой уверенно полемизирует Северный: «Мне не дадут звезду Героя, и орденов на мою грудь, нажраться что ли мне от горя…» Я всего лишь, как мог, обезопасил от ликвидации этот городской объект с определенной исторической значимостью, и надуманно героическим свой жест, конечно, не считаю. Объемная табличка никому не мешала, еще «дымила б тыщу лет» (выражаясь, по-юзовски). Было сказано, что она пришла в непригодность и не соответствует установленным нормативам. Однако, табличка и сейчас на ходу, но об этом впереди. Короче, хуй с ним, если б ее просто сняли, заменили другой, а оригинал направили в какой-то спец.хран., либо в экспозицию какого-то профильного музея — одно. Так ее зачем-то решено было попросту сломать (хотя она не из цвет.мета — может и поэтому? — хуй их знает). Я взял да отнес к себе, чтобы у погромщиков не возникало соблазнов. Для них и большинства зазывная консоль ничего, конечно, не значит. Но я надеюсь, так сделал бы любой простой нормальный человек без выебонов, оказавшийся на моем месте, тот, кому дорога судьба своего города, даже в мелочах — от критикующей надписи на заборе и ларька во дворе, до ракеты на детской площадке и цветочной клумбы у подъезда. Сейчас отступлюсь, чтобы остановиться на какой-то мысли, допустимой к точке отсчета всего этого разговора. Я, пожалуй, начну издалека (как в небезызвестном анекдоте), вот с чего: когда-то на рубеже 60-70-х общался с великой болгарской певицей Лили Ивановой, мне симпатизировали ее накладные ресницы и акцент (сейчас на улице, или в телевизоре услышишь килограммы разных интонаций, акцентов многих губерний и аббатств, но вот такого как у Лили я до сих пор не встречал «Сички-сички, мэнэ», «Кака ужасноэ», «Зиме приказкэ» и тд). Сейчас после пластики она напоминает балерину из сети кальянных «Зависть», или русскую женщину в лосинах из пятничных фото-отчетов Думской. Но это сейчас. А тогда ей ленинградский поэт Раменский, через Мазурина — сводного брата Геннадия Львовича Гольштейна, передал два стихотворения. Лиля распорядилась ими так — увезла тексты в Болгарскую Социалистическую Республику, и оформила авторство одного из двух произведений на соотечественников. К чему я? Приписываемое иным авторам произведения — шлягер 60-х годов «Здравствуй, Невский! Здравствуй, Кировский». Тогда же песня вошла в один из спектаклей Корогодского. В песне есть ВАЖНЕЙШАЯ, ДЛЯ НАС, СТРОЧКА ПРО ЛЕНИНГРАДЦА, который «помнит все до каждой вывески, до киоска на углу…» Я не самодур, но осмелюсь заявить, что на самую малость, всего на чайную ложку я могу себя причислить к высокому штилю героя песни. Не знаю, как вы распорядитесь ответами на, поставленные вами же, вопросы, но считаю, эту беседу следует так и назвать, по данной строчке из хорошей баллады.
— То есть спасение вывески для вас не считается подвигом?
Для меня это вполне обыденно, объясню почему: я время от времени и так приношу домой что-то кем-то выброшенное. Выкидывают в основном всякую хуйню, но на сотню говна приходится и один самородок. «Зато могу в навозе алмаз сыскать…» Я так однажды обнаружил книгу Жоржа Батая в первоиздании конца 20-х. Этим, понятно, никого сейчас не заинтересуешь, но для меня такой фолиант был существенным, обмывал находку. А если поглядеть в масштабе, то великое арифметическое множество людей, бессвязных про меж собою, также постоянно тащат что-то с помойки. Я заглядываю в бачки, но преимущественно в поисках культорологических объедков. Все подряд, конечно, не волоку, имеет место категорическая селекция. Для меня вывеска имеет фактологическую ценность, она напоминает какие-то обрывки разговоров, какие-то случаи, каких-то людей: я выпивал (можно было проносить с собой) и закусывал в этой шаверме, например, с видным петербургским мыслителем Борисом Дышленко; здесь я обсуждал пластинки с президентом старейшего в стране джаз-клуба «Квадрат» — Натаном Лейтесом.
— Что же тогда для Вас подвиг?
— В сущности, ерунда. Для меня подвигами являются более приземленные вещи — например, сложить в честь кого-то, или чего-то мелодию, сочинить какую-то строчку, картинку намалевать.
— И вы малевали? Слагали мелодии?
— Когда-то давно часто зарисовывал свое некорректное рыло и близкий круг иррациональных специалистов, и то ввиду отсутствия фотоаппарата. Но без позы, желания экспонирования. Только для себя и знакомых, в основном. Многое выкидывал, или терял по пьянке. Мелодии тоже кое-какие выдумывал. В июне 72-ого написал даже целую многочастную инструментальную сюиту, с интересными композиционными решениями, но исключительно моей заслуги нет, ведь мне помогали друзья — саксофонисты Фрэд Запольский, Николай Кухин и тромбонист Виктор Мусоров, серьезно занимавшийся фундаментальной и легкой оркестровой музыкой, аранжементом. Была утвержденная мысль даже записать произведение.
— И где сейчас это произведение? Его мы можем услышать?
— К сожалению, нет. А вернее, к счастью, нет. Я выкинул партитуру в окно.
— Что-то не понравилось вам?
— Нет, мне все было по нраву. Выкинул по иной причине. Мне испоганили настроение. Я был зарезан без ножа.
— Э-э-э… Это как?
— Во время репетиции позвонил один гандон, сказал хочет снимки мне передать одной знакомой с каким-то массовиком-затейником из кухонного литературного объединения. А ее и так переебли все безграмотные провинциальные плебеи, чем она была очень горда, за неимением прочих поводов. Потому предложение члена-корреспондента воспринял безучастно. Я говорю, мол, на хуй мне их семейный альбом. Пусть заебутся. Уложил трубку на аппарат. Настроение испорчено. Так этот с фотоснимками перезвонил чрез секунду, говорит: «Валерка, ты мне друг, или кто? Я чего, блядь, зря деньги тратил что ли на фотобумажки, да расходные материалы с реактивами, чтобы напечатать чудесную пару? Куда мне эти фотографии девать? Они просили уничтожить снимки, а я уже деньги уплатил корешам из ателье. Ты брать их отказываешься? Кому мне их продать?» Далее, думаю, вам будет скучно.
— Ни сколечки не скучно, Валерий Георгиевич. Продолжайте, мы вас очень просим.
— Ну, ясно. Ему говорю: «У литератора жена есть, можешь предложить ей». Тот по пьяни, вроде, позвонил жене, компромат на мужа приобрести предложил. Потом перезванивает: «А какие координаты у этой идиотки?» — «У какой?», — спрашиваю. Ну, фотограф мне: «Ну, той, которую у кустов и на скамье фотографировал с литератором. По морде видно, что у нее ни одна психушка за спиной. Жена литератора интересуется ею» Я ему: «Ты охуел? Я, конечно, сам не в восторге от ее умственных способностей, но никогда себе так не позволял отзываться» А мне он: «Ну, и долбоеб. Что не позволял. Она вот позволяет. Сидела выябывалась, аки блоха на хую, какая она вся высоко-интеллектуальная, какой у них там научный альянс, какой ты тупорылый, какой ты самый хуевый. Спустя каждые пару минут доябывала меня вопрос «какого вы мнения о Валерии Георгиевиче?» Заебала своей тупостью. От меня ожидали определенных ответов, ведь я пил за их счет» Я ответил, что координат не имею. Почти так и было на самом деле — я вскоре бросил в ведро клочок с цифрами, соответствующими ее номеру. Все это для меня представлялось непростительным. Мне было отвратительно. В первую очередь за самого себя, что я был знаком с ней и с стихослагаемым. Мое искреннее доверие, знаете, не место для прогулок недоумков. С какого хуя ее вообще ассоциируют со мной? Такие вопросы клубились у меня тогда в голове. Пусть и общается, на здравие, с такой же, как она, думающей прослойкой. Я не хотел ее больше после этого вообще знать, тем более это было взаимно. Призадумался, а чего это и, впрямь, я должен податливо терпеть ее необразованность, угодливо прикидываться пущим неучем нежели она, чтобы не выделяться на ее фоне хотя бы азами начальной грамоты, избегать бесед. Мелодия ей, кстати, и посвящалась. Я вышел в комнату, собрал нотную пачку и хуйнул в окно. Все равно это никто не оценит, а она с литератором подавно ни хуя не поймут. Саксофонист потом сбегал на улицу, но успел собрать лишь несколько листков. Сюита восстановления не подлежала. Удалось спасти минимальный фрагмент, мы его записали на простой магнитофон. Я через неделю стер эту хуйню.
— Сейчас вы музыку больше не пишете?
— Нет, конечно. Да и особых склонностей и навыков у меня нет.
— Валерий Георгиевич, когда вы впервые попробовали шаверму?
— В крайнюю десятилетку прошлого века. Удивительно, но мне нравятся все ингридиенты, ничего лишнего: кура на вертелах, там, овощи. Хотя порой в некоторых ларьках встречается, что кладут морковь, предположим — вот такую я шаверму не люблю. Важно учесть, она в лаваше — а для меня лаваш, как впрочем, и оплавленый сырок — центральная закусь, и основной рацион с давних лет.
— Какие ваши любимые блюда?
— А я спокоен к еде. Устремления к питанию с детства не испытывал, и, вовсе, не с того, что раньше ни хуя не было. Просто мне не было до этого абсолютно никакого дела. Кулинария отродясь не входила в круг моих интересов. Кому-то, безусловно, это было и важно. В юные лета меня окружали люди, ставившие себе в заслугу, что и сколько они сожрали. В 72-ом году, как сейчас помню, я был, по глупости, знаком с одной красной девицей из Прибалтики, с которой совершенно не о чем было поговорить. И мне становилось горестно от того. А оттого, что я не смел об этом сказать — еще горестнее. Мы распространялись по улице Марата, мне хотелось с кем-то обсудить труды Джона Ди (тогда я регулярно перечитывал творения, окружавшие меня в детстве), но она мне рассказывала только о том, что она сегодня съела, а я из природной вежливости мастерил радостную улыбку и деликатно соглашался, что для меня это крайне познавательно. Потом она внезапно стала вести рассуждения о ленте «Лифт на эшафот», как о шедевре, об особенностях саунд-трека, что Майлс Дэвис там лучше всего звучит, построение кадра на экране (не знаю, кто ее надоумил, какой захолустный ассенизатор из СМУ подсказал). И мне всерьез подумалось, что лучше бы она говорила о съеденном. Есть люди, которым разговоры о еде, безусловно, к лицу. Я же лицом для подобных высоких тем, увы, не сложился.
— Вот о лаваше хотела вас спросить. В ваших рассказах часто фигурирует лаваш. И он не только закуска, но и как живой человек разговаривает с вами, и людьми вашего окружения. Это какой-то прикол? Или литературный гротеск?
— Это не имеет отношения к художественной литературе. То, что вам, возможно, доводилось наспех пробежать глазом, обычные расшифровки дневниковых записей. Все на реальных событиях. Протокол суточных наблюдений, по горячим следам, облегчающий на завтра реконструкцию вчера. Как и многим, мне не всегда удавалось вспомнить, происходившее ранее. Решил записывать на бумагу.
— В одной записке ваш друг Паузер посылает лаваш в магазин за вином, а лаваш его сам посылает…
— Все зависимо от языка, на котором выражено. Как заклинания в ленте 50-х годов «Культ кобры». Если ты знаешь определенные слова (истинные смыслы, что его населяют) и методы, то лаваш, вполне, может ожить. Я, как и все те замечательные люди, настоящие друзья, что меня окружали (их, к слову, было не много — десятка 3 из черносотенных куч) читал в юности (не в журнале «Юность»!) работы алхимиков от средневековья до рубежа 19-20 веков. В этих книгах были документальные подтверждения таких свершений, на фоне которых лаваш, посылающий Роберта Фердинандовича Паузера — просто ничто. Самая начальная и низшая форма понимания таких возможностей. Так что дивиться тут нечему. Мы, между прочим, с Паузером, Аликом Кавлелашвили, Эдисоном Левиным и Юликом Островским слепили снеговика, который на межрайонном смотре-конкурсе от рай.кома комсомола был единственно одухотворен, отлично от конкурирующих бездушных снеговиков поэта Евтушенки и опального певца белой гвардии Талькова. Его звали Снегодружб, он так и сказал, выйдя в финал: «Ребята, у меня есть душа, а у них нет. Сейчас я растаю за всех вас!» И подошел вплотную к прожектору на рампе. Мы и роботов собирали на кухне, и многое другое. За то, что лаваш послал Паузера, его и пустили на закусь. Но лаваш сам нарывался, когда мы его научили говорить, наделили даром речи, он выпив, начал возникать: «Я от зав.складом убежал, я от грузчиков в булочной убежал, я с хлебзавода свалил». Многие стороны воздействия на лаваш, его непродолжительной жизни и деятельности я, по мере возможности, изучил, впоследствии внеся в исследование «Евхаристия Навина Петрова: институциализация лаваша-72», созданное в 1972 году, и завершенное к весне 73-его.
— Ваш ансамбль первый и последний, кто играл в самой старой Шаверме. Как в голову пришла мысль подобного концерта?
— Наш ансамбль первый и единственный (не сочтите за самопохвальство), а не последний, кто там играл. Это значительная разность. Начальство шавермы, по старой дружбе, пошло на уступки. Ни ранее, ни после они ничего такого не допускали, и впредь больше тоже не планируют. Идея возникла случайно, я как-то послушал, возмущения юных джазменов, что негде играть, как мало платят. При этом он сегодня вечером играет в Филармоник Холле, оттуда бежит в ближний филиал «48 стульев» на Рубинштейна, и ночью у него еще игрище до утра. В дневное время он в основном свободен. При уверенной занятости в уикенды, он получает практически мою месячную пенсию. Я подумал: «Какая-то хуйня. Зажрались» Надо быть понятнее. Рассказал как-то по пьянке шеф-повару Шавермы об этом, и образовалась идея сыграть. Он разрешил, но только один раз, чтобы не входило в алгоритм. Да и только нам, сказал: «Я тебя давно знаю. Тебе, вроде, можно» Я пришел на тот концерт под самый конец, когда все расходились. Проспал, тк ночью выпивал. Оттого играли без меня. Повторный короткий концерт на пол часа случился на мои именины в сентябре прошлого 2016 года.
— Читала, что вы выступали и в самой старой питерской пышечной, которая еще с 50-х годов действует? На фотках толпа зрителей до конца ДЛТ стоит.
— Да, что-то было.
— А как вам удается выбирать такие места для концертов? Старейшая шаверма, старейшая пышечная. Это чисто питерская фишка? Или какой-то троллинг?
— Последнее, указанное вами, слово мне не знакомо. Кроме шавермы и пышечной мы играли и в самой старой пельменной, например. И еще кое-где. Отличная рюмочная на Стремянной, существующая уже пол-века. В соседнем доме тогда жил прекрасный режиссер, поэт и художник Понизовский, его на кресле-каталке привозила любимая прямо к буфетной стойке.
— Где вы сейчас выступаете?
— Нигде.
— Но я же вас слышала и на Дне Довлатова, и на недавнем ПЭМ-2017. Значит, концерты все же бывают.
— На День Довлатова планировали провести парад диксилендов. Именно о музыкантах «Ленинградского диксиленда» писатель Мечик ведет речь на страницах «Филиала». Герой уединяется с барышней, которая ему говорит: «Милый, что с вами? Я же здесь ради вас», а потом советует подстелить пиджак на мокрую лужайку. Его знаменитое совместное фото с Пекуровской (два лица из мрака) как раз с того самого, описываемого им в прозе, дня — день первокурсника в Павловске. Наверняка, вы помните, он пишет о поездке в электричке от Витебского бана. Диксилендщики, ехавшие в том же вагоне, играли «St.James infirmary». Там упоминается гитарист, которому рассказчик предлагает выпить. Это — Юрий Акулов «Каракула», автор «Клен шумит», «Наташка-Наташка», «Это очень легко только номер набрать» и прочих. После Аркадия Арканова с Каракулой какое-то время существовала Майя Кристалинская. С 50-х годов в Ленинграде была куча диксилендовых коллективов. Пожалуй, в 50-е такой бум на ранний традиционный джаз, в странах континента, кроме Англии, наблюдался только в Союзе. В Питере ежегодно с года 58, или 59 (у меня снимок был с точной датой) на первомай и 7 ноября был парад диксилендов. «Стрит парэйд». В перестройку эта привычка отпала, что-то завершительное было в году 87, когда «ЛД», «Невская восьмерка», катались по городу на старых автомобилях с открытым верхом и играли. В городе подобного действа не было с начала октября 2008 г., когда исполнилось пол-века «Ленинградскому диксиленду». Я точно знаю, что такой концерт из ровесников эпохи можно было сделать. В городе существует подобных составов штук 6, из которых действующих половина. Устроителям Дня Довлатова были даны координаты всех представителей ансамблей, я также об этом осведомлен. Все музыканты-пенсионеры были согласны. Я и пришел, думал старых товарищей увидеть, но единственный кого позвали был дорогой Валентин Александрович Колпашников, барабанщик, который еще в 59-ом году выступал на одном из первых Таллинских джазовых фестивалей (самым эпичным из них является «Таллин-67»). Все остальные музыканты того времени, кроме Колпака-старшего отсутствовали. Выступал московский ансамбль «Мегаполис», музыканты из рюмочной «Шляпа», ленинградский писатель Андрей Юрьевич Арьев, еще кто-то. Мы там очутились абсолютно случайно, у нас ведь начинающий любительский ансамбль, не имеющий отношения к интеллигенции. А все остальные принимавшие участие, так или иначе, атрибутированы к литературной среде. Так что я не знаю до сих пор каким образом нас занесли в программу, возможно, кстати, что нас просто с кем-то перепутали. А касаемо Экономического Форума, то там было использовано лишь название, ввиду того, что надо было как-то обозначиться, на эстраде же играл совершенно другой состав музыкантов.
— А записи вы планируете какие-то?
— В феврале-марте 2016 года на всесоюзной фирме грамзаписи «Мелодия», у старинного товарища-звукооператора Динова были попытки. Мы сыграли пару песен, которые куда-то пропали. От утраченной записи я помню лишь названия произведений. Тогда же в феврале-апреле 16 года мы были задействованы в создании фильма, при чем тоже про «Довлатова», с югославским артистом Миланом Маричем. Но, разумеется были вырезаны. Зато в апреле текущего года прямо на кухне в коммуналке, для товарищей и соседей, было записано аж 8, если не ошибаюсь, магнитофонных альбомов. Фрагмент одного из них, был радостно встречен Американским Фондом творческого наследия Марджори Кэмерон. Будет проблематично объяснить современному человеку кто это такая, и на сколько она влиятельна, в том чесле для нас. Пришли два добрых послания от председателя фонда, ее старинного приятеля господина Скотта Хоббса. Для меня это, весьма, обнадеживающие письма. Мистер Хоббс окрестил ансамбль пэ.у. Петрова как «главным наследником мысли Камерон-Парсонс в России». А я ведь еще в конце 50-х читал ее труды Книга Закона, Книга 49. Это была не огромная, а гигантская, редкость. Да и сейчас такое даже в латке Роспечати не обнаружишь.
— Что теперь с вывеской?
— Я ее когда принес в избушку, рассказал встретившимся соседям. Так мне даже сосед по коммуналке Толян пожал руку. Хотя я ему отвратителен. Я вывеску помыл с «Пемолюксом» (Толян, кстати, безвозмездно целый флакон вручил), потом руку. На третьи сутки ко мне товарищ Санек из Шувалово приехал, он в электрике понимает, новые провода протянул. Знакомый шахматист Раф (я с ним в джаз-оркестре Иосифа Владимировича Вайнштейна играл в начале 70-х), тоже, как я, пенсионер, мне принес целый пакет лампочек, вроде, выкрутил в подъезде у себя, чтоб молодежь не перебила. Я их включил, и заработало! Теперь вывеску «Шаверма» врубаю в розетку, и сутками смотрю вместо телевизора (хотя телек у меня от самого производственного объединения «ЭлДжи»!), понимаешь. Заходил ко мне даже наш участковый, благодарность выразил, но в устной форме. Ребятишки соседские приходят поползать по вывеске. Юрка-кинолог (это не про фильмы, а про собак) на Полтавской живет, лично сам заходил со своим Рексом, дрессировал своего пса. Я включаю вывеску, мигают лампочки — Рекс лает, выключаю — Рекс молчит. Юрка Рексу говорит: «Эй, пес, шаверма!» И Рекс на задние лапы встает.
— Все соседи довольны, что с таким бесценным объектом культурного наследия, как вывеска из Шавермы живут, поди.
— Если говорить именно о всех соседях, на лестничной площадке, парадняке, далее доме, дворе-колодце и квартале, то им в большинстве, думаю, нет никакого дела. Они и перебрались сюда не так давно, потому я их даже и не знаю толком. К тому же они постоянно меняются. А если брать тех, кто живет непосредственно в той коммуналке, где и я обитаю, то почти все проявили участие к вывеске.
— А были и такие кто не проявил?
— Да, были. В одной комнате, еще несколько дней назад, жила пара крепких барышень с зелеными и розовыми волосами из Саратовской области. Одна — квир-фем-фрэндли-психологиня, ее подруга — инструктор мастер-классов по хэнд-мэйду. Они говорят, что вывеска шавермария угнетает их права. Я говорю им, мол, ребята, вывеска же у меня в комнате, а не в коридоре, скажем, или местах общего пользования. Она никому не мешает. Но они говорят, что им очень мешает. Выяснилось, они еще и вегетарианцы, оттого само наличие символа блюд из горячей мясной секции, расположенного с ними, где-то через стенку и на одном этаже им неприятно. Они ходили по комнатам собирали подписи, с табличками митинговали на кухне. Требовали уважения к их, так называемой, зоне комфорта. Поэтому мне эти девы разрешили включать вывеску шавермы у себя в комнате только тогда, когда сами они отсутствуют. Юрка с собакой заходит, мы включаем вывеску, чтобы дрессировать Рекса. И оказывается, что женщины дома, а мы этого не знали. Я дверь в комнату свою прикрыл слегка, они прибежали сказали, что их обесценивают какие-то абьюзеры. Рекс к одной подбежал (а он дружелюбный, общительный и очень смирный), и слюнями ей накапал на мускулы. А она закричала, что ее пытался Рекс укусить. В общем пару дней они байкотировали даже соседку Зинаиду Семеновну за то, что она на кухне курицу, купленную по акции, в «Дикси» разделывает. Та которая психологиня, вызывала себе даже другую психологиню, было подозрение на ментальное расстройство. Но слава богине, все закончилось благополучно. Ей помогла коллега, говорит: «Ты сильная, ты справишься. Как же хочется обнять тебя. Лучи добра тебе» И она сразу выздоровела. Но тут приехали Козловы — сын с невесткой Толяна. С дачи. С мангалом. И мангал в коридоре поставили, как раз напротив комнаты девушек. А потом поддали, и начали шашлык в коридоре прямо на мангале жарить. Эти выбежали, орут: «Вы угнетаете нас. Мы сильные, мы справимся. Нам послали лучи добра» И тут Зинаида Семеновна из «Дикси» как раз возвращается, с еще одной курицей, говорит: «Пока акция — надо брать» Достает из пакета куру, всем показывает, какую здоровую отхватила. Эти две еще громче заорали. Вышел Толян, смотрит сын с женой шашлык готовит, говорит: «Заебись! Ташкент!» Вынес водяры «Зеленая марка» литруху. Они в коридоре все собрались у мангала: Зинаида Семеновна хвастает курицей, Толян с водярой, сын Толяна с бабой шампуры крутят, Юрка с Рексом подошли к мангалу, Рекс нассал. А эти две все орут про угнетение: «Вы что? Так нельзя!» Их, кстати, послушали. Толян отвечает: «Это верно. Так нельзя. Сейчас магнитофон из комнаты притащу» Блокадницы Зинаида Семеновна даже затанцевала с курой. Рекс залаял под песню Володи Газманова. Ну, Юра и говорит Рексу: «Рекс, нельзя! Ты забыл, что лаять должен, когда лампочка горит. Так! А где Валера? Неси вывеску». Ну, и тут я вышел с горящей вывеской «Шаверма». Рекс залаял на всю катушку, еще раз нассал. Юрка с Толяном подпевают магнитофону, сын Толяна с бабой в коридор вытащили телек, врубили музыкальный канал какой-то, принесли шезлонг с логоипом пивоваренной компании «Балтика», мангал шипит, искры летят, ветеранка-блокадница с курицей пляшет. И тут явился участковый, говорит сейчас одного в отделения не очень хорошо отпиздил, срочно мне штрафную и шашлык. А тут эти про права кричат. Ну, Казан-участковый им: «Хули орете? Или хотите чистосердечное подписать? Это не вы Старовойтову угандошили?» И дубинкой им по ебалу. А Зинаида Семеновна как воскликнет: «Бей оккупанток! Лучи добра вам!», и одной курицу из «Дикси» прямо на голову надела. Участковый потом вызвал наряд, эти обе две, что боролись за права были доставлены в отделение. С тех пор мы их больше не видели. Сейчас живем спокойно и мирно. Вывеска шавермария нас всех сплотила. Она радует глаз всех людей доброй воли. Даже сам Ромка — кассир в гастрономе «Семья» на углу Конной и Бакунина сказал: «Вот это я понимаю! Вывеска, так вывеска! Не то, что у нас в магазине хуйня какая-то — цифра 7 и буква Я» И вручил мне за это банку консервированной свеклы.
— Понятно, вывеска в надежных руках. Валерий Георгиевич, ваши пожелания посетителям самой старой питерской Шавермы, и гостям города, которые не успели застать вывеску!
— Всем петербуржцам и гостям города хочу пожелать, как пел Муслим Магометович Магомаев в картине «Белый рояль». Пусть им вывеска шавермы «светит как волшебная лампа в ночи, пусть ее яркий свет освещает влюбленным пути».
Беседовала Дарья Алексеенко, 13-15 июня 2017 г.