ОТТЕНКИ БЕСПРОСВЕТНОГО

Янко Венерин

Arnold Böcklin / Горное озеро с чайками 1847

Главы:
Пролог
Два лагеря
Рай и Абсолют
Бытие скептика
Без выбора
Вынужденная шизофрения
Диалектика самоубийства
Опасность экстазов
Извращённое удовольствие
Самый сильный стимулятор
Тайна развратника
Больные головы
Отвратные создания
Всепоглощающая скука
Ужасная случайность
Пресыщение знанием
Главное вдохновение постороннего
Тёмный свет меланхолии
Подвал желаний
Плодотворность ада
Загнившее искусство романа
Столкновение с бессонницей
Ложность любого отдыха
Подростки и контркультура
Великие деграданты
Мир шатких форм
Пропащее поколение
Трагедия красных глаз
Утопия здоровья
Смерть мира
Разрушение мастурбацией
Вечность депрессий
Недостойные жизни
Ошибка рождения
Расцвет сумасшествия

Пролог
Находясь на своих предельных глубинах, мы вынуждены бороться с поджидающими нас там чудовищами, слепые механизмы коих оставляют нас парализованными, тем самым одерживая над нами победу.
Декадент является целиком традиционным типом. Во времена Спарты он прикидывался сильным, в расцвет Средневековья – носил маску верующего, и лишь после французской революции 1789-го, благодаря «всеобщему равенству», он мог наконец показать на мировой сцене свой истинный лик. Он же представляет академию выродившейся интеллигенции. Несмотря на его исторически установленное правило всячески сопротивляться и перечить установленным веками нормам, его происхождение столь же древнее, как и само зарождение жизни. Он воплощает собой как бы её «негатив», проецируемый им и на цивилизацию в целом. Следует отметить, что с окончательной «гибелью богов», этот тип должен навеки сгинуть в могилу вместе с ними. Его протест, как и протест Лентяя, имеет в своей основе тотальное неприятие всего титанического, что энергично скидывает с пьедестала богов, дабы вернуть себе законное господство.
Истоки поднимаются с глубин, чтобы опрокинуть «божественный», или иначе – традиционный порядок, остатки которого до сих пор выражаются в неясной, но активно исчезающей ностальгии по прошлому.

Два лагеря
Долгое и пристальное наблюдение за живой человеческой тварью, со всеми её пороками и страстями, позволяет подразделить человечество на два лагеря, стоящих друг к другу как прямо противоположные, хоть и имеющие внешние сходства, ничтожные с позиции того, кто привык копать глубоко. Итак, есть скептик и безумец, человек отрезвлённый и пьяная обезьяна, наблюдатель и наблюдаемый (ничего об этом не подозревающий), носитель истины и таскающий с собой повсюду свой бред, ясный незамутнённый взор и мозги, поражённые тотальной шизофренией; наконец, излечившийся от всеобщей эпилепсии и больной, всё так же бьющийся в судорогах и конвульсиях.

Рай и Абсолют
Эпилепсия человека – его кредо, судьба, источник благословения и покровительства свыше. Не пена изо рта и не обморок с конвульсиями делают из человека больного, а – жизнь, жизнь как таковая, эта проекция бога, вечно пребывающего в своей неизлечимой шизофрении, настолько ему невыносимой, что она идёт дальше его бытия, простираясь в материю, пространство и время, тем самым, как бы немного сбавляя свою интенсивность, но от этого не перестающей быть болезнью. Мир – это симптоматика Абсолюта, безусловно притягательного для того, кому хоть раз довелось к нему соприкоснуться, причём, не важно с помощью чего или кого – за счёт ли наркотиков или с пособничества подзаборной девки. Что представляет собой этот Абсолют? Представьте себе максимально возможную концентрацию помешательства, своего рода, главный центр самых диких психических заболеваний, где не существует никаких физических законов и где обитают бесчисленные существа, внешний облик которых чётко отображает их персональную особенность, делающую непохожей на остальных, тем самым достигая пика мыслимого разнообразия. Мысли там есть, но их отличие между нашими состоит в том, что там они протекают не спеша, потягиваясь в безумии, тут же обращаются в импульс, не позволяющий тем намертво застыть и через эту остановку – осознать себя, как было в первом рае, откуда выпал человек, рае, существующем в этом Абсолюте, и сейчас представляющем собой зрелище безмерно жалкое и картину невыразимо печальную – нашу теперешнюю жизнь, оторванную как от подлинного безумия Бога, так и от застывшей окаменелости, куда по логике вещей ведёт сознание, вышвырнувшее первого человека из царства свободы в пространство необходимости, «рабочее поле».

Бытие скептика
Работа есть чистейшее, но тщательно скрытое безумие, впрочем, не укрывающее от хищного взгляда скептика, того, кто пошёл по стезе грехопадения дальше всех остальных, и провалился в дурную вечность, где вместо Абсолюта он нашёл его отсутствие, тем и пугающее, что, как и полагается высшей инстанции, опустошено оно оказалось абсолютно.
Скептик – это грабитель божественного света, требовательный к Богу до невозможного, несмотря на всё своё неверие. Он явно перебирает со своими претензиями к горнему миру, дабы он даровал ему хотя бы мимолётное ощущение сакрального, которым постоянно поражены другие смертные. Поэтому все его высшие источники обрываются, и его единственный источник, на который он может отныне рассчитывать, связан только с доходами, с глубокого отчаяния затрачиваемых им на одних шлюх, да алкоголь, ведь его покинуло всё, даже самоубийство, без покровительства коего жизнь в скором времени превращается в настоящий ад, выход из которого предлагает нам единственная спасительная возможность наложить на себя руки, акт, требующий изрядной доли мужественности и уверенности, качеств, коих начисто лишён скептик, этот самый усталый человек из всех когда-либо живших. Причём, физическая усталость не играет здесь особой роли – напротив, она избавляет от усталости ментальной, развивающейся по мере того, как мы отдаём себя во власть мыслей, как последняя шлюха отдаётся своему напористому клиенту, собравшемуся её основательно поиметь во все отверстия так, чтобы на её лице не осталось и следа жизни, не говоря уже о более высоких стремлениях, нацеленных на преодоление материальных рамок, нескромно навязываемых миром и в которых по-настоящему погрязло всё живое, воплощая собой идеальных отверженных, уже научившихся обходиться как без Бога, так и без каких-либо высших принципов, чего пока ещё не может сделать скептик, этот застрявший между двумя мирами, адом и раем и, в силу своих непреодолимых сомнений, идущих впереди него самого, вечно колеблющийся в окончательном выборе того или другого – решение, которое бы его спасло или убило, сделав либо навсегда несчастным, либо – отмеченным печатью счастья, этого самого хитро-выдуманного способа по мгновенному опустошению, с которым не сравнится ни один деспотичный режим, потому как внешние притеснения не затрагивают нашего нутра, тогда как соблазн «рая под рукой» размягчает нас, лишая последних остатков воинствующих инстинктов, и превращает в покорнейших марионеток, сдающихся первому встречному, кто прилагает хотя бы немного усилий по вымоганию наших ресурсов и транжированию нашей личности, тут же ставя её к себе на службу. И мы почти без сопротивлений отдаёмся к нему в лапы, ведь нас пронзила стрела счастья – самая отравленная и самая опасная из всевозможных стрел, заготовленная гениальнейшим знатоком людей, «великим инквизитором»!

Без выбора
Не стоит строить никаких иллюзий на этот счёт: система ломает всех и каждого, кто не вписывается в её «рабочий строй». Одни спиваются, другие сходят с ума, третьи кончают с собой. Последним выходом остаётся предельный скептицизм, отбирающий у человека всякую возможность расслабиться хотя бы на секунду, из-за чего даже его сны превращаются в сущие кошмары, к коим он с рвением хорошего ученика оттачивает привычку, уже не надеясь на что-то лучшее.
Любые попытки забыться и обрести надежду в этом мире приведут к ещё худшим последствиям, чем когда постоянно пребываешь в напряжении. До грехопадения жизнь была отражением Абсолюта, после – избавлением от Бога, безумные импульсы которого одолевают нас до сих пор. Как бы ни старались отделаться от его в край навязчивой персоны, он так или иначе застигает нас врасплох именно в те моменты, когда мы о нём уже кажется забыли, и стали почти счастливы…

Вынужденная шизофрения
Есть два вида счастья: первый – идти в ногу с Абсолютом, постоянно поддерживая свой бред на нужном уровне, пользуясь для этой цели самыми разносторонними средствами, лишь бы сохранять у себя форму шизофреника, как удерживают тело в хорошем физическом тонусе. В Золотом Веке связь с Высшими Силами не нуждалась в искусственной тирании, обращённой на себя. Теперь от нас требуются изнурительные усилия, чтобы не отрываться от первопринципа: проще уж от него отказаться. Однако этот отказ будет неминуемо сопровождаться тоской или, в случае обывателя – смутным чувством провала. Это и есть второй род счастья, к коему мы пока ещё не приноровились, но, судя по разложению как режимов, так и индивидов, идём мы именно к нему, с дикими воплями провозглашая господство «Дивного нового мира», который для некоторых оборачивается настоящим кошмаром, воплотившемся небытием, ужасный лик коего заставил бы нас неистово кричать, но, в силу пагубного благоразумия и вкуса к скромности (делающих и без того несчастным), эти голоса мы слышим в своей голове, стоя в каком-то миллиметре от попадания в психиатрическую клинику…

Диалектика самоубийства
Тихой гладью смерть подступает к живым, переворачивая их плоть, открывая её изнанку крайней ненадёжности. Планета стоит на очень уж шатком фундаменте – как никто другой об этом знает больной, агония коего дарует ему ясный взор касательно бытия, находящегося в одном распаде, да разложении… Болезнь тут же съедает нас, стоит нам облачиться в тело, этот наиболее сомнительный сосуд из всех возможных. Если вы не страдаете явными физическими недугами, так у вас обязательно будут психические отклонения, так же как в отсутствии внешней тирании вы в скором времени займётесь самопожиранием, ибо наша потребность страдать появилась гораздо раньше нас, и я даже не представляю каким должен быть человек, чтобы превзойти то омерзительное, постоянно тянущее вниз, а не на небеса.
Смерть косит нас как траву, болезнь – её главный помощник в этом нелёгком деле. Любое умирание говорит о том, что всё, подверженное влияниям времени, является несущественным. Я не против такого способа, выбранного природой для своего обновления, но человек, олицетворяющий стихию, замороженную сознанием, в неё явно не вписывается. Переживания более глубоких порядков, чем по пустякам, открывают нам страшную тайну появления человека на свет, связанную ни с чем иным как с грехопадением. Это можно видеть из того, что собой он полностью никогда не является, и как бы удачно ни сложились у него обстоятельства, глухая тоска всё равно будет точить его сердце, залитое одной кровью, да нечистотами.
Самое интригующие событие в нашей жизни – это история нашего самоубийства, приготовления к нему. Будет ли оно совершено в расцвете сил, на волне сжигающего восторга? Или же оно отодвинется на зрелость – пору зрелого расчёта, где любые решение начинают приниматься с той холодностью, приличествовавшей древним стоикам? А может быть это произойдёт в бесславной старости, когда, всеми забытый и покинутый, у тебя останется только самоубийство, приглашающее тебя в тот неведомый мир, откуда ты пришёл, открывающее прямой проход в Абсолют, к коему мы обращаемся когда устаём до невозможного ото всего земного, и ищем нечто получше этой дрянной материи, причём, возраст здесь не так важен: бывают как молодые старики, так и старцы, превратившиеся под влиянием маразма в детей… В любом случае, чтобы покончить с собой, нам нужно вдохновение метафизика, освобождающее и возвышающее над миром, а не горькая ирония скептика, только ещё больше усиливающая земные узы. Только тогда петля соблаговолит обнять нашу шею, нож любовно проткнёт сердце и крыши домов не откажутся подтолкнуть нас к нирване, когда смех и улыбка на наших лицах будут стёрты окончательно. И лишь в самый последний миг перед полным растворением в пустоте, оскал лунного света мелькнёт на уголках нашего рта, а улыбка, что тогда расплывётся по нашей коже, будет прямым свидетельством радости всего нашего существа, разочарованного и нашедшего успокоение в самоубийстве.

Опасность экстазов
Любой экстаз, с тем условием, что мы предаёмся ему полностью и без остатка, сжигает нас, причём, сжигает конкретно – как физически, так и духовно, охватывая синим пламенем как нашу нервную систему, так и ментальность, ответственную за наши соблазны. Ничто так не опустошает, как чистый экстаз, пережитый максимально ярко. Никакое другое удовольствие не идёт с ним в сравнение, являясь лишь его блеклым отображением. После посвящения в мистический трепет даже сексуальные спазмы выглядят смехотворно. Тот, кто проходит через этот тёмный чарующий свет, уже никогда не станет посредственностью, ведь экстаз – божественной природы, и если выдерживать его в сверх дозволенных пределах, это приведёт либо к помешательству, либо – испепелит насмерть. Все гении инициируются этим неземным сиянием, мгновенно вышибающем из общей для всех колеи, делая посвящённого приближенным то ли к ангелу, то ли к бесу. Крещение экзальтацией раздувает границы собственного «я», а через это – переводит добро и зло в разряд абсолютных ощущений: наслаждение тут трансформируется в ненормальную эйфорию, пониженное настроение – в кошмарную апатию. Но привыкнуть к такому утончённому сверх всякой меры восприятию реальности не представляется возможным: наша физиология такова, что она не предназначена для вынашивания в себе всех тех вещей, явно её превосходящих, также как чётко очерченные границы тела не могут принять в себя потустороннее, инородное им – узковаты круги. Психоанализ бездарно называет это неврозом, но на самом деле здесь прослеживается явление, крайне редко случающееся со смертными и не имеющее ничего общего ни с невротическими, ни с психическими отклонениями, так или иначе предполагающие повреждение какого-то нерва или участка в мозгу путём физической деформации, приходящей либо извне, либо организованной по собственной инициативе. Такое положение дел исключает всякую метафизику, прямое познание которой означает вспомнить всё, и принять на себя тяжкие последствия соприкосновения с незамутнённой истиной, сияющей во мраке глубин и излучающей свет самоубийства. Последнее становится для экстатика настоящим наваждением: как бы он ни силился в сопротивлении желанию покончить со всем раз и навсегда, оно не будет покидать его до конца его дней. Ведь жажда самоуничтожения берёт истоки в самом Абсолюте, с коим удалось установить контакт экстатику и что оказался наглухо закрыт для обывателей. Для недалёких умов Абсолют, воплощённый в материи, всегда под рукой – они топчут его и нескромно эксплуатируют. Он их устраивает лишь по той причине, что находится прямо перед их носом, тогда как экзальтирующий не доходит до подобного принижения сакрального, которое он ценит слишком сильно, чтобы позволить ему проявиться в земной грязи. Поэтому, с точки зрения жизни, он – неблагородная и даже неблагодарная фигура, своим появлением на свет знаменующая конец времён, аналогично тому, как это делают святые и все те, для кого слово «Бог» не является пустым звуком.

Извращённое удовольствие
Не безумие ли это в чистом виде – экзальтировать от картины человеческого грехопадения? Если бы Бог решил побывать одним из нас, он пришёл бы не в шкуре Иисуса и уж точно не в проклятой оболочке этих выродков, святых, а обратился бы в маргинала-наблюдателя, спустившегося на самое дно жизни, и с извращённым удовольствием фиксирующего оттуда конвульсии и эпилепсию человечества, ибо ненависть отца к своим павшим детям безмерно велика. И вот что он мог бы с ужасом в глазах сказать по этому поводу: «Что с вами сталось, дети мои? Почему вы столь жалки и убоги, раз преследуете счастье, этот удел пошлых обывателей и легкомысленных кокеток? Вы наплевали на меня и забыли о рае, бодро ринувшись обустраивать его здесь, на Земле, поэтому я с отвращением оставляю вас наедине с собственным ничтожеством и бесполезными амбициями с замашками на богов, которыми вам никогда не стать, как бы вы ни старались». Вызови у него человечество гнев или пробуди оно в его сердце дикую ненависть, второй потоп не заставил бы себя долго ждать. А поскольку современный человек не пробуждает в нас ничего, кроме презрения, не представляя никакой реальной угрозы, мы не хотим даже прикасаться к нему, а уж тем более иметь с ним какие бы то ни было дела. Ведь если он жаждет быть нашим врагом, ему для этого придётся сильно постараться, и вложить в наше неистовство все свои силы. Чтобы внушить нам конкретный страх, он просто обязан забросить все свои мелкосортные занятия, составляющее основу уклада его бытия. Но сперва он сам должен обучиться искусству ненавидеть: пройдя через ад, который бы мы организовали ему со всей охотой, он преодолел бы «посредственность в себе», что само по себе было бы нехилым метафизическим преобразованием, ставящее его на одну доску с нами, где дальше уже начинается битва за власть и господство, что перешли бы из сферы экономики в экзистенциально-кровавую баню, находясь в центре которой каждый нерв всех и вся находится в предельном напряжении, не снимаемое даже убийством себе подобного, а требующее куда больше жертв, связанные уже не столько с кровопролитием, а со свержением всего мироздания обратно в ту бездну, из которой оно вылезло.

Самый сильный стимулятор
На всём белом свете не сыщется более сильного стимулятора, чем страх. Когда человек всецело им охвачен, он достигает таких высот, о которых не смел даже и помыслить. Причём, конкретный предмет, вызывающий в нас это бодрящее чувство ужаса, не столь важен, поэтому, как только человек избавляется от одного страха, он тут же ищет другой, прося подмоги у своего богатого воображения. Несомненно, постоянное пребывание в чувстве страха – это крепкая закованность в цепи, не надо только забывать, что он является также спасительным принципом, тревожным сигналом к активному наступлению или выстраиванию защитных стен.
Человечество решило организоваться в общество только из страха одиночества. Конечно, это было непростительное предательство себя, что можно видеть из того как люди на дух не переносят друг друга, при столкновении вступая либо в мордобой, либо – в швыряние словами, едкими как стрелы. Пока на них не нашёлся мировой избавитель, освободивший бы несчастное человечество от самого себя, даже не знающее куда себя деть в тщетном бегстве от проклятья ветхозаветного Адама, эту великую задачу берёт на себя страх, расползшийся повсюду и особенно застающий врасплох там, где его совсем не ждут. Вот у вас вроде бы всё сложилось более-менее удачно и нет никаких поводов к печали. Но страх не дремлет и подмечает вас в первую очередь, ведь это неслыханная дерзость с вашей стороны по отношению к невидимому тирану – роскошь расслабления! Страх, возмущённый таким недопустимым поведением человеческой твари, тут же воткнёт вам острый нож в сердце, и вы будете либо охвачены тревогой, либо утонете в сожалениях.
Вообще мир не предназначен для купания в беззаботности, да он никогда и не был раем праздности: понимать его только так — значит бесповоротно губить себя, насильно кидаться в тоску, эту последнюю форму страха, в котором скрывается весь наш ужас и отчаяние перед зрелищем столпотворения жизни.

Тайна развратника
Для настоящего эстета женщины входят в разряд тех вещей, где он ищет прекрасное. Разбирающийся как в тонкостях сексуального притяжения, так и в психологии полов, его не прельщают просто пышные формы, бывшие в почёте у античности, или крайняя истощённость анорексичек, столь ценимая в эпоху декадентства. Нет, ему нужно нечто другое, стоящее в стороне как от бушующих стихий, так и от застывшего скелета. Эстет ищет красоту в женщинах исходя не из желания жизни или самоутверждения, а из знания её основ, что он напрасно ищет в среде себе подобных, а потому приходит к девушкам из глубокого разочарования в обществе, этой в край лицемерной машине, лишающей человека последних остатков чего-то святого. К девушкам его ведёт любовь, вся искренность которой ставится им несоизмеримо выше любого притворства и лжи, какими бы искусными они ни были. Подлинные развратники избегают общества мужланов, бесконечно предпочитая им прелестных юных девиц, спасающих их от ада, ощущаемого ими каждый раз при встрече с себе подобными. Имея врождённый утончённый вкус, эстет-развратник не совокупляется с кем попало, и ищет в своих спутницах на одну ночь такую же печать повреждения, какой отмечен и он сам, поскольку, как верно подметил Чоран, «не с радости бросаются в разврат». Он ищет утешения у женских половых отверстий, через них же взывает к вечности.
Секс – это кратковременное приобщение к Богу, последняя оставшаяся возможность для выхода в Абсолют. Эрос пронизывает насквозь мужчину и женщину, распространяя свою чарующую атмосферу и за пределы стонов и подёргиваний, напоминающих конвульсию. Вне наших оргазмов он закидывает нас в нескончаемое напряжение, многими бездарно сливаемое в работу или иные заблуждения. По-настоящему значим только Эрос: всё остальное на его фоне выглядит как вопиющая ложь – к этому нас приводят как опыт, так и инстинкты. Напрямую связанный со смертью, он невольно вызывает наваждение ею у того, кто возводит его в культ: в половых актах мы не обновляемся, как это принято считать, а, наоборот, – испепеляем себя. Чтобы наше угасание приобрело оттенок романтики, мы заразили себя идеей о «двух родственных душах», отчаянно ищущих себя в этом богом забытом месте, с годами всё более походящее на громадный муравейник. Подобная идеализация исходит у нас из наших последних ошмётков ангела, чудом сохранившемуся в этом кромешном аду, который представляет собой наш мир. Платонизм – это удел юношества и импотенции. Тот же, кого Эрос буквально сжирает без остатка, не интересуется ничем, кроме растворения своего ничтожного «я» в оргиях, да случайных связях. Чем больше нас подгоняет отчаяние, тем сильнее мы устремляемся в объятия первой встречной, поразившей нас не столько ослепительным сиянием лунного света, но и понявшей всё наше глубокое несчастье, отвернуть которое этот ангел во плоти может хотя бы на время, иначе с отчаяния мы бы просто-напросто наложили на себя руки, и сгинули в тот кромешный мрак, окутавший нас своей тенью ещё при жизни, отбив всякую охоту к ней.

Больные головы
Из самых ущербных органов человеческого тела на ум приходит сразу голова, этот самый ненадёжный сосуд, ответственный за все наши несчастья. Воспринимающая как физические боли, так и душевные раны, она всегда готова к тому, чтобы ад вошёл туда безо всяких препятствий. Длительные сильные боли порождают сознание, оно же добивает последние остатки нашего здоровья, словно приручая к ядовитому климату, столь нормальному для человеческого бытия. Боль это основа всякого существования: будучи живым, нелепо пытаться избавиться от неё. Причём, не так важно, причиняем мы эту боль себе или другим. Она — наш невидимый палач, медленно казнящий нас в петле времени. В самом же центре бытия предполагается её предельная концентрация — на грани невыносимого, что разряжается либо в безумие, либо в самоубийство. Как и в любом правиле, радости здесь — счастливые исключения. Сознание — это вечный внутренний пожар, тушимый редкими эйфориями. Не существует никакого развития, кроме как по шкале экзистенциальных наростов. Всякая другая эволюция всегда относительна: только онтология предлагает нам перспективы. Человек процветает в заблуждении, а чахнет в истине. Любой бред, принятый им за основу, восходит к такой древности, когда человека не было и в помине, а потому безумие – это самое проверенное средство сносного существования. Скептицизм и утрата всякого восхищения ставят индивида на одну доску с Богом, где он отныне состязается с последним по силе и сумасшествиям, впрочем – выглядящих весьма жалко, ведь вы оба – древнее самого бытия, исследованного вами вдоль и поперёк, уже не столь привлекательного, как на заре вашего детства.
Тяга к интенсивным переживаниям исходит из немалой жажды жизни, жажды, набирающей тем большие обороты, чем больше наше существование походит на пустоту, впрочем, отличной от Абсолюта, смутная память о котором обрекает на недовольство здешним миром. Боль исчезнет разве что со смертью Бога, вылившемся в целый мир лишь для того, чтобы избавиться от внутренних угрызений. И в этом мы его прекрасно понимаем, особенно в те моменты, когда терроризируем наших ближних, делая их первопричиной всех наших страданий. Моралистами становятся только за счёт этого спасительного изъяна, ограждающего от заглядывания в подлинную суть вещей. Самой же высшей формой нравственности будет беспрекословное принятие на себя роли жертвы с небольшим кусочком божественности, отсутствие коей привело бы нас к тотальному хаосу, что с отчаяния от непомерной боли раздробил своё сознание, перекрыв себе всякий проход к свету. И я не знаю, приписывать ли это сугубо «человеческому», но в тех формах, лишённых всякого сознания, я вижу конечную инстанцию бытия, уставшего впихивать вечность в тлен и образовавшего свои безжизненные ландшафты как своеобразный вариант бессмертия.

Отвратные создания
Из всех мыслимых существ, человек даже не достоин носить имя, свидетельствующее о его благородном происхождении. Трудно ждать от образования физиологических нечистот что-то достойное – поэтому отбросим всякие надежды на себе подобных, этих конвульсирующих сгустков из плоти и крови. Человек настолько не вписывается в мир, что воплощает собой отвратнейшее зрелище, в сравнении с коим даже самые лютые чудища Лавкрафта покажутся невинными. Преступник мироздания, он был навсегда вышвырнут из рая, в коем нежатся остальные животные и растения. Что наиболее невыносимо в человеке, так это его непробиваемое убеждение в том, что планета пляшет под его дудку. Злостный мученик, он бы истребил всех и вся, если бы не законы и привитая мораль, тем не менее, никогда до конца не аннигилирующие его врождённый инстинкт убийцы. Тираны, по крайне мере, не скрывали своей жажды крови и в этом отношении были чисты, так что упрекать их в самом что ни на есть естественном занятии, согласующемся, как никакое другое, с человеческой природой, было бы по меньшей мере нелепо. Чернь никогда бы не рискнула выдвинуть прямые обвинения в сторону деспота: масса зажата в страхе, как в тисках. Её посредственность не позволяет ей подняться до уровня ереси: всё в ней подчинено скучной условности и тошнотворной обыденности. И, однако же, она умудряется нападать на тех, кто хоть в чём-то отличен от неё. Во времена инквизиции непредвзятого мыслителя сожгли бы на костре – в современности ему устраивают пожар из морализаторства, этого коварного огня, медленно съедающего нервы с тем, чтобы всеобщая бессмысленность существования, никем не понятая, могла и дальше затягивать всех в пропасть жизни, этого самого злополучного события на свете, какое только может произойти с человеком.
Увы, но при всём желании невозможно следовать представлениям древних о людях, как о богах, некогда спустившихся на землю с тем, чтобы привнести в неё частичку своего света: вид современного человека убил в нас всякий посыл к тому, чтобы ставить себе подобных на одну доску с богом. Причём, постепенное обезображивание человека дошло до той точки, дальше которой падать уже некуда. Время высекло из людей мёртвые статуи, изредка оживляющихся какими-нибудь массовыми волнениями. Иначе и быть не могло: отказавшись принять Землю в качестве одного из бесчисленных миров, основательно на ней обосновавшись, человек мог только обречь себя на изничтожение в себе всего того сакрального, что некогда сопровождало его, даже когда тот имел несчастье появиться на свет.

Всепоглощающая скука
Чем дольше живёт человек, тем больше все его ощущения сдвигает одно основополагающее – скука. Если он к тому же склонен к метафизике, а вместе с ней — и к некоторой праздности, это чувство поглотит его гораздо раньше срока, чуть ли не возведясь в ранг культа. Скука это пустота, возникающая после того, как вы изживаете из себя всё мистическое. Поначалу – острое ощущение десакрализации, активная тоска по Золотому Веку, в связи с этим – чуть ли не самоубийственное настроение. Скука это тотальная обыденность, вытеснившая всё подлинно значащее, лежащее всегда по ту сторону мира. Но вместе с тем она – нормальная реакция на материю, барахтаться без зевоты в коей можно лишь благодаря своим отточенным инстинктам, нападающим на малейшие симптомы меланхолии, стоящей очень близко к апатии, этой скуке, что сперва сгрызла нас изнутри, а затем продолжила царапать образовавшиеся в нас пустоты.
Нужно быть как минимум богом, чтобы постоянно выдерживать высокие экзистенциальные напряжения, находясь в коих чрезмерно долго можно спятить окончательно: если бы не скука, все мистики попадали бы в дурдом. Её власть над нами настолько сильна, что она тут же гасит все наши страсти, едва они успевают возникнуть. Словно ограждая нас от непомерных затрат, что мы собираемся вкинуть в тот или иной бред, она в мгновение ока превращает нас в мыслителей мирового ранга, открывая изнанку наших соблазнов в свете пустых иллюзий, смехотворных на фоне вечности, откуда исходит этот наш безвредный недуг, хватающий нас за горло как раз в те моменты, когда мы не мучаемся чем-то другим.
Вопреки привычному представлению о скуке как о чём-то негативном, на самом деле мы многим обязаны ей, ведь без её пособничества у нас возник бы риск стать пошлыми обывателями, войти целиком в шкуру животного, начисто утратив свою внутреннюю природу, раскрывающую нас лишь как странников, пришедших сюда невесть из каких миров, и не особо обольщающихся на чужбине, длительное пребывание на которой рождает в них острую тоску по дому.

Ужасная случайность
Как такое произошло, что я низвергся в материю? Что за широкомасштабное преступление было совершено мной, раз я оказался в аду? С тех пор как жизнь стала мне ненавистна, почему я всё тяну с решением, откладывание коего только приносит дополнительную боль? Ужасная случайность занесла меня в этот мир, полный отчаяния, страха и страданий, где каждый закинут в длительную агонию, не искупаемую ни слезами, ни святостью. «Да разве я заслужил такую жалкую участь?» — так говорит себе в последнее мгновение, перед тем как исчезнуть окончательно, тот, кто решает покончить со всем раз и навсегда. Умоляю всех богов смилостивиться, и наслать на человечество второй потоп! Ибо сам я слишком слаб и опустошён, чтобы выйти из замкнутого круга мирового Апокалипсиса. Вопреки распространённому заблуждению, самоубийцы – это самые здравомыслящие люди из всех когда-либо живших. Нужно воистину чуять всем нутром, что наше появление на свет – вещь чисто случайная, от нас никак не зависящая, чтобы иметь мужество однажды наложить на себя руки. А других перспектив, в сущности, и не остаётся: мы тем дальше от Рая, чем дольше погрязаем во всём земном. И так будет продолжаться до тех пор, пока мы не поймём, что источник нашей тоски лежит в самом факте рождения, которое следует пресечь тому, кто ещё чудом сохранил в себе связь с божественными мирами, с коими он по неведомым ему причинам был разлучён. Уподобиться обывателю, основательно нацелившись на внешнюю среду – значит окончательно утратить свою душу, личной кровью подписать договор о бесповоротном расторжении с Абсолютом, что знаменуется ничем иным как подпаданием в круг перерождений, выбраться из которого и вернуться в родное Небытие будет ещё труднее, ведь тогда мы похороним свою смутную память, открывающую нам этот мир в свете крайней враждебности.
Какая у нас может быть ещё альтернатива, помимо самоубийства, когда даже попадая в праздность, это последнее пристанище рая, нас ждёт одно лишь самопожирание, с одной стороны – за счёт интенсивности внутренних терзаний ограждающее нас от рокового шага, с другой – ни на йоту не уменьшающее наших несчастий, закидывающее нас в бездну бесконечной рефлексии, начисто лишая нас всякого права на чистую безмятежность. Никто не в состоянии долго терпеть это опасное воспаление сознания, показывающее нам всё в истинном свете, вопиющая несправедливость коего тут же толкает нас к поиску забытья без разницы какого толка. И если эта спасительная возможность, хотя бы временная, начисто перекрывается, тогда всё, вплоть до вдоха, начинает душить человека, и ему не остаётся ничего другого, кроме как уничтожить своё тело, эту подлинную причину самых реальных катастроф, для коих этот «сосуд из девяти отверстий» всегда открыт, что не может не поражать тех, кто хоть немного стоит поодаль от всей ежесекундно происходящей земной грязи, к коей он никак не может привыкнуть, да и не имеет на то желания, поскольку принадлежит иному миру, забыть который он не в силах, вынужденный либо страдать, либо, взяв себя в руки и преодолев чисто человеческий страх, отправиться в неведомое, скрытое за свисающей петлёй, крышами многоэтажек, острыми предметами и горстками снотворных, так и напрашивающихся запрыгнуть в горло.
Так давайте же возьмём пример с древних стоиков и, подобно им, покончим с собой как только наше существование предстанет перед нами в свете беспросветного мрака. Ибо, кто умеет различать неблагоприятные условия для жизни, принять их никак не сможет, потому как бытие не ассоциируется у него с одним только приспособленчеством. «Выживание» это последняя глупость и вместе с тем – наша последняя возможность длить себя во времени, перетаскивая свои кости изо дня в день, подобно трупу – то есть, с точки зрения жизни, не имеющей ничего общего с земным тленом, смерть духа есть нечто, что должно всячески пресекаться, коль скоро мы ещё не до конца утратили связь с божественным.

Пресыщение знанием
Каждый от природы имеет тот или иной порог знаний, за пределами коего человека забрасывает в одну лень, да скуку. Восхождение это всегда путь от незнания к просветлению, и если он пройден, дальше возможен только спуск, в скором времени стабилизирующийся умеренностью. Но пресыщение знанием всё равно будет давать о себе знать, закидывая интеллектуального обжору в пагубную срединность, очерчивающую чёткие границы, отделяющие как от Небытия, так и от Абсолюта. А ведь по-настоящему значимы лишь они одни и, теряя из виду что-то одно, мы неизбежно утрачиваем целый мир, наиболее полно раскрывающийся в своих крайностях, причём, уже не так важно – рай это будет или ад. Опасность пресыщения состоит в том, что гениальность, после того как вовсю исчерпает саму себя, исследуя собственные границы вдоль и поперёк, рискует стать обыденностью, потеряв свои особые свойства, делавшие её главным двигателем нашей неиссякаемой жажды познания, под знаком которой наша жизнь преображалась в нечто удивительное.
Мир пресыщения – это как бы конечная станция, до которой только может дойти человек, обязательно знаменующаяся разочарованием. И ничего не поделать с этой утончённой физиологией, контролирующей все наши аппетиты, вплоть до литературы. Желудок, уставший переваривать чрезмерно тяжёлую пищу, неизбежно впадает в оцепенение – примерно то же самое происходит и с мозгами. Этот ступор перед захватывающей дух информацией, больше не трогающей наши сердца, ибо мы безмерно устали от распознанного мира, с некоторых пор вызывающего у нас разве что зевоту вперемешку с отвращением… И эта внезапно застающая нас врасплох жажда новых приключений в один прекрасный момент способна унести нас в неведомое, в области, труднодоступные для нашего ума и вызывающие неподдельный восторг, чего уже не скажешь о бытие, магия которого сопровождает нас лишь в пору нашего детства – период, после которого абсолютно бессмысленно продолжать жить, ведь вскоре всё сакральное с поразительной лёгкостью разлетается по ветру, как будто его не было и в помине. Отвращение берёт своё начало в наступлении полового созревания, как ничто другое беспощадно обрывающее все наши каналы с Высшими Источниками.
Видимая пресыщенность существованием есть всегда его тотальная нехватка, голод по Абсолюту, восстанавливать связь с которым нужно во что бы то ни стало, даже ценой собственной жизни! Без его покровительства наше существование примет крайне унылый оттенок, выдержать который могут разве что сумасшедшие, да циничные скоты.

Главное вдохновение постороннего
Посторонний – тот, кто крайне остро ощущает себя нездешним, всеми фибрами своей души чувствует, что с ним выкинули злую шутку, облачив того в тело. В связи с этим, чтобы не покончить с собой, ему нужно нечто за что он мог бы зацепиться, дабы противостоять вихрю головокружений, зазывающего его в иные миры. Среди бесчисленных предметов потребления он выбирает вещь, наименее всего связанную с экономикой, а именно: он выбирает смерть. Исследуя её во всех её оттенках, он находит её повсюду: цветы, дети, женщины – как всё это может радовать, когда знаешь, что всё это сдохнет и завянет в следующий миг, пусть даже растянутый во времени, в отрезке коего якобы укладывается целая жизнь? Пребывание в утробе уже предполагает крах, и если мы не выходим на свет мертворожденными, вскоре нам об этом придётся горько пожалеть. Как можно отвлечься от ароматов разложения, повсеместно витающих в воздухе? Как можно не учуять вонь трупа в каждом, кто встречается нам на пути? Конечно, чужие смерти радуют чуть ли не до эйфории – чего уже не скажешь о собственной гибели. Крайне возмущает и бесит тлен, найденный также у своей персоны (в этом есть что-то от бога, раз не приемлешь всё, связанное с земным). Люди для наблюдателя (а «посторонний» будет им в любом случае) это дикая смесь пошлости, вульгарности и наивности, над коими он глумится в сердце своём, и если бы у него была такая возможность, он бы уничтожил их всех без остатка, дабы свободно гулять по земле, ставшей мировой пустыней, присвистывая от счастья одиночества, и на этот раз не опускаясь до ошибки нашего первого предка, заимевшего потребность в обществе, как будто бы ему не хватало целой вселенной, ранг коей настолько превосходит человеческий, что в идеале было бы вообще прекратить какие бы то ни было диалоги, замолкнуть навечно, целиком сосредоточившись на познании, всю мощь и бесконечность которого наши несовершенные мозги не в силах оценить.

Тёмный свет меланхолии
Что за неведомый луч пробивается в нашу душу, гася в ней всякий намёк на свет и, отбирая его, оставляет наедине с мраком, всё более разрастающегося с годами? Помнит ли ещё кто-нибудь хоть один миг своей искренней радости, далёкой как от банального удовольствия, так и от плотского наслаждения? Похоже, меланхолия, свалившаяся на нашу голову как тяжёлый камень, начисто убила в нас живейшие из чувств, сделав нас каким-то сломанным механизмом с просроченными экстазами. Было бы глупо, да и неслыханно дерзко приписывать хандру только одному себе: при внимательном наблюдении в глубокую печаль погружён каждый, кто предал священную пустоту и эмигрировал на чужбину материи. Видимо, когда планета только-только зарождалась, празднуя невиданное событие во вселенной, автономная усталость покинула свои пределы, перекочевав в дыхание, смертоносный характер коего, не без присмотра сознания, с годами всё чётче выступает на передний план, отодвигая назад не только жизнь, но и саму её возможность… Вы дышите? – Значит вы являетесь потенциальным клиентом тоски, что пожрёт вас в том же ритме, в котором вы проворачиваете эксплуатацию кислорода в свой организм. И ваше глубинное проклятье состоит в том, что тёмный свет меланхолии прикончит вас, коль скоро вы попытаетесь увильнуть от грехопадения, начисто проигнорировав общую для всех судьбу после изгнания из рая. Но если человек увидит в своей тоске источник благой вести, оставит все попытки сопротивления, и начнёт черпать вдохновение в бессилии, тогда у него появятся все шансы на обретение утерянного было счастья, вся первозданность и чистота коего состоит в том, что оно присутствует везде, где нет желаний, следовательно – там, где нет жизни… Чтобы снять негатив с праздности, нужно сделать планету тем, чем она являлась изначально – сущим небытием, разве что заполненным вещественностью, природа коей не может не вызывать смех у того, кто хотя бы немного предрасположен к лени, а вместе с ней – к хандре, познаваемой как нельзя лучше в безделье, содержащей в себе все предпосылки к открытию земных ужасов, после столкновения с которыми, единственное, что хочется — это исчезнуть навсегда.

Подвал желаний
Неудивительно, что воплощая собой единую волю к жизни, как следствие, мы оказались заражены всевозможными желаниями, похожими на мелкий или крупномасштабный вирус в зависимости от характера наваждения, коему в любом случае требуется антидот или время для уничтожения в себе тяжких симптомов замешательства. Всё живое так и плещет желаниями: в нём нет и доли разумности… Маньяки обывательщины, помешанные на рутине как на абсолюте, люди, однако, не интересуются тем, что представляют собой их главенствующие импульсы: они есть, да и ладно. В связи с этим у каждого образуется так называемый подвал желаний, при близком рассмотрении похожий на сущую чертовщину: желания и хаос – суть одно и то же. Человеческий демонизм сказывается именно в желаниях, особенно – в неуёмных желаниях; в его негасимой жажде предметов, смехотворность коих не может не бросаться в глаза, удели мы им чуточку своего внимания. И всё же человек барахтается именно в этой бездне желаний: в них он рождается, в них же умирает. Жизнь это постепенное угасание духа. Потворствовать ли нам своей жажде или наоборот, противостоять ей, — дело второстепенное: волна нереализованных желаний всё равно рано или поздно захлестнёт человека, поставив его целиком себе на службу. Это его или основательно уничтожит или переменит до неузнаваемости – в любом случае наше любопытство или изумление ему гарантировано. Скапливать свои амбиции, зарывать цели в яму – всё равно, что подготавливать почву для взрыва, всегда сопровождающегося жаждой большего господства: отказ от малого всегда ведёт к нарастанию чего-то глобального (в этом корень всех идеологий), также как пресыщение ведёт к той же пропасти, правда, вывернутой наизнанку, но суть остаётся та же – человек, отказавшийся от своих желаний, откроет либо перенапряжённое небытие, либо – ужасающую пустоту существования. Коморки нашей души оказались бы вполне себе безмятежными без этих вот внутренних грызунов, желаний, забирающих у нас всякую возможность покоя. Убейте в человеке наиболее одухотворённые стремления, и вы получите живого трупа – зрелище куда более печальное, чем самый неоправданный энтузиазм. Не надо никаких вакцин от бешенства – достаточно дать бедолаге главный труд Шопенгауэра, и с его безумием будет навсегда покончено. Если вам требуется деморализовать ненавистного вам человека – просто подавляйте его желания, и тогда будете делать с ним всё, что захотите. Эту уловку поняли святые, да разные «духовные учителя», подчиняющие себе людей сильнее какого бы то ни было внешнего деспотизма, потому как они зрят прямо в корень, выискивая в своих жертвах самое сокровенное, и исходят уже от этого, как самые хитрые змеи владея искусством безжалостнейшего орудия для убийств (в конечном счёте упирающегося только в убийство желаний), а именно – словом. И всё коварство гениев измеряется количеством мертвечины, образовавшейся под влиянием их опасных шедевров, замаскированных под невинные и «общеобязательные для ознакомления» творения. В «культурном просвещении» скрывается опасное зло, связанное с захоронением инстинктов у потенциальных бунтарей, и это далеко не то бодрящее зло, приличествовавшее варварам и целительная сила которого известна с давних времён.

Плодотворность ада
«Ад» — почему то этому слову не без пособничества христианства придали исключительно негативный, нежелательный оттенок, наделив его всевозможными ужасами, над образами коих потрудилось болезненное воображение авторов святых писаний. Босх выжал из преисподней всё, что можно: ад у него кишит сонмом отвратительных созданий и не несёт никакого смысла. В течении двух тысячелетий ад незаслуженно находился в приниженном положении: его проклинали и боялись, как и любую гипертрофированную проекцию реальности, скатившуюся на дно, откуда собственно, и берут своё начало круги ада. Нельзя не оценить рвение Данте, с которым он в своё время пыжился отделить их друг от друга, придав каждому из них уникальный, отличающий его от других оттенок. Упёршись всё в ту же пресловутую христианизацию предметов, стоящих по ту сторону добра и зла, это потребовало доскональных комментариев, дающих беспристрастную переоценку, далёкую как от слабоумия, так и от излишнего фанатизма, короче – стоящую поодаль от этих двух качеств, так свойственным нашим дорогим почитателям Христа! На самом деле ад обладает невероятно благотворной силой, отрицать которую могут разве что идиоты. Всё, что есть лучшего в нас, мы обязаны исключительно ему одному. Так уж вышло, что рай расхолаживает, размягчает и делает безвольной марионеткой, тогда как преисподняя, о существовании которой многие даже не подозревают, заставляет нас суетиться, безжалостно заниматься собой, выстраивать своё бытие. Стадия активного ученика – это пребывание на первых кругах ада, самых молодых и самых бодрящих. Неугомонный фанатизм, бешенство максимализма, непробиваемый энтузиазм, эпилепсия, горящие глаза, готовые вот-вот взорваться; лютый сатанизм, маниакальные наваждения, мании, колоссальный бред, нетерпение молодости, абсолютизм крайностей, тяга к вечности, крики, деструктивные позывы, растворение в музыке, тьма соблазнов, неприкрытые иллюзии, сильные аффекты, внезапные падения, непредвиденные обмороки, поразительная плодотворность и, наконец, самоубийство – всё это лежит в той области, где наши мистические конвульсии достигают пика своего расцвета, доказательством чего служит явное удовольствие, получаемое от хлещущей пены из нашего рта. Период молодости будет даже позавлекательнее детства, и в нём мы просто обязаны по-максимуму отдаваться своим безумствам и всячески потакать своим страстям.
Потому как далее ад расширяет свои круги, а вместе с ним и расширяется сознание, этот первый и последний предвестник катастрофы. На срединном уровне бездны берёт своё начало зрелость и несколько поуспокоившиеся инстинкты. Обозревание прошлого, анализ пройденного пути, духовные увлечения, стабилизация и мания постоянства, надвигающийся призрак старости, легкомыслие, перемежёванное с кризисом; мудрость, начинающая перевешивать над безумием, изрядно поостывшая кровь – непременные составляющие поры гармоничной зрелости, вмещающей как остатки былых увлечений, так и некоторую долю спасительного равнодушия.
Но чем ближе мы подходим к последним уровням ада, тем больше они теряют свою привлекательность. Видимо располагаясь где-то на границах с раем, они обрекают нас на бесплодие, иссушая всю нашу энергию и всякий запал. Конечная станция преисподней представляет собой пустошь, где всё заведомо является перегоревшим. Здесь слышатся только глухие стоны, глаза стекленеют, а взор, выпотрошенный до невозможного, обращён в никуда. Девятый круг ада – это сознание, достигшее максимального господства, навсегда парализующее любого, кто в него попадает…

Загнившее искусство романа
Жанр романа исчерпал себя – отрицать этот факт будет, по меньшей мере, глупо и наивно. Выродившийся эпос, он уже давно ждал своего окончательно провала, блеснув в девятнадцатом веке ослепительным сиянием как бы перед своим неминуемым угасанием. Начавшаяся эпоха модерна сделала роман мясным жанром. Больше там не сыскать и следа чего-то возвышенного.
Раньше романы читали из желания разнообразить своё бытие, в эпоху декаданса – дабы восполнить отсутствие личной жизни, сейчас же все уже прозрели, что нет смысла бороться с осевшей внутри пустотой, так что стали искать другие уловки, дабы приноровиться к своей новой оболочке, из которой смерть выжала все соки.

Столкновение с бессонницей
Почему, проводя свои ночи совсем без сна, можно двинуться рассудком? Потому что материя это сумасшедший дом, выносимый лишь за счёт перерывов, делаемых нами для того, чтобы восстановить силы, почерпнуть энергию из столь родного для нас небытия, доступ к коему нам гарантирует сон.
Пока человек крепко спит он барахтается в блаженстве незнания. Строит иллюзии, просто живёт… Счастье небытия сопутствует всем любителям подремать: целиком растворяясь в блаженстве сна, их не волнуют знания – неслыханная пошлость и неуважение к мирозданию. Их сознание – на уровне псов, если не ниже… Они застревают в петле жизни, в сущности, даже не познавая её. Оттого планета, этот фальшивый рай, с успехом заменяет им и бога, и вечность. Но тот, кто постоянно бдит, не позволяет себе роскошь подобного легкомыслия. Его всегда мучают вопросы самого разного характера и, чтобы ему отвернуться от них хотя бы на миг, и миллиона ответов было бы мало… Сознание порождает рефлексию, бессонница же — это отец вечных вопросов. Преобразующая сила ночей, в которых мы не смыкаем глаз, настолько велика, что они в кратчайший миг превращают самую непримечательную посредственность в мыслителя мирового ранга. Да имейте вы хоть тьму талантов и способностей, но при условии нормального сна вы ничем не отличаетесь от остальных обывателей, какие бы иллюзии не строили на этот счёт. Тот, кто долго вглядывается во мрак, теряет всякое желание жить. Тирану или палачу нужно приложить титанический труд, чтобы на секунду поколебать ваши жизненные устои, а вот бессоннице это удаётся без малейшего труда. Испепеляя нас дотла, она готовит нас для нового, неведомого мира, в который не просачивается свет. Чтобы вкусить вечности не надо искать лазейки к Богу и стяжать свою плоть в течении многих лет на манер самых отъявленных аскетов – достаточно провести ночь без сна. Тогда ваш день растянется на бесчисленное число фрагментов, создающие при нормальном сне иллюзию целостности. За ничтожное число часов вы познаете все оттенки ада бдения и пожалеете, что появились на свет. Ваше мышление отныне станет обрывчатым и перерывы никак не связанных между собою мыслей заполнятся пустотами.
Ни один наркотик не в состоянии дать такие широкомасштабные прозрения, дверь в которые открывает бессонница. Вместе с потерей сна вы хороните заживо все свои соблазны, дававшие вам какой-никакой вкус к жизни. Вы можете попытаться исцелиться от этого недуга, в мгновение ока делающего вас особенным среди орды смертных. Скапливание часов в сокровищницу своего сна даёт человеку силы, так необходимые для этой жизни, пройти через которую равносильно отбытию своего срока, конец которого означает долгожданное освобождение, впрочем, ставшего нам уже равнодушным ввиду особой тактики бытия, медленно, но верно изничтожающей нас страданиями, после прохождения через которые становишься уже не рад самой лучшей участи в мире после появления на свет – смерти. Вполне понятной и оправданной является попытка забыть кошмар несмыкающихся глаз – вот только стоит она на очень шатком фундаменте, что разлетится вдребезги при первом же столкновении с бессонницей, этим самым безжалостным пророком, мрачным истинам которого невозможного противопоставить ничего.
Цивилизация с её крайне болезненным климатом так или иначе обрекает нас на перманентное бдение – в конечном счёте, наш выбор упирается либо в самоубийство, либо в приятие этого безрадостного мира, не позволяющего нам забыться даже во сне, этом последнем рае, что был погребён могильщиком небес – человеком.

Ложность любого отдыха
Иметь тело – значит не знать отдыха, постоянно подпадать во власть физического, либо душевного истощения. Жизнь высасывает из нас последние соки, а время ей в этом помогает. Чрезмерная задержка на земле приводит к постепенной деградации высших сил, сведённых, в конечной точке, к одной материи. Рождение это неизбежное грехопадение, ужас от утраты некогда имевшейся божественности.

Подростки и контркультура
Жертва общественных предрассудков всегда уверена в том, что человек обязан «взрослеть», брать на себя ответственность за всё и всех, швырять в этот проклятый мир ребёнка за ребёнком, чтобы ещё больше подогревать свою непоседливость, как будто бы планета, эта вселенская свалка, стоит хоть каплю нашей суеты, не говоря уже о тех глобальных масштабах, что принял бешеный ритм в условиях современности. Города это громадные муравейники, заполненные насекомыми, живущими в самом настоящем аду. Трутни здесь столь же уместны, как и в любом пчелином гнезде, и пребывают они не в меньшем кошмаре. Какой тут может быть просвет, кроме отчаяния, что рано или поздно принимает форму поражения, и в итоге начинает всячески способствовать процветанию той системы, что в два счёта ломает волю человека. Так появляется культ семьи и работы, жажда скорости и прочие патологии. Находясь во власти всеобщей иллюзии «дивного нового мира», люди перестали размышлять самостоятельно, и предпочитают говорить лишь избитыми шаблонами. Став простым инструментом и орудием, человек утратил свою солнечную природу, делавшую его личностью в высшем смысле этого слова. Дурное небытие, этот непременный атрибут городов, делает с человеком примерно то же самое, что и фальшивая вечность – обрекает его на страдания. Как никто другой эту тотальную ложь жизни чувствуют подростки, без промедлений убивающие себя, если прислушиваются к зову своих глубинных инстинктов, настаивающих на том (и не без основания), что земля это злосчастное место, куда сливают разве что отходы, смотрящиеся ещё смешней, когда они заводят речь о «рангах», как будто бы это как-то изменит тот факт, что человек рождается, как прекрасно выразился святой Августин, «между испражнениями и мочой», поэтому чем-то большим, чем ненужный балласт, он никогда не является. Бывают «балласты» как яростные, так и печальные: в любом случае подобные оттенки имеют один и тот же источник, связанный напрямую с появлением на свет, о чём, кажись, невозможно думать без содрогания. Чтобы некто был в прошлом зародышем – это ещё можно стерпеть, а вот стоит только вспомнить, что и сам ты некогда болтался в мошонке отца, как тут же коробит и вызывает неистовство. Другие не так принижены фактом своего рождения: для наличия предпосылок к обратному положению даже не обязательно становиться гением, а всего лишь – иметь чуть более утончённый душевный склад, чем у остальных. Следует искать его не у конкретных людей, а в определённом жизненном периоде у человека, что безо всякого труда приручает его к высшим формам познания, которые затем или начисто забываются, или намеренно игнорируются, либо переходят в революции.
Подростковость это время расцвета сознания, пробудившегося от векового сна детства. Ещё не напичканному грязью общественной и бытовой морали, все впечатления оно воспринимает неискажённо и в чистом виде. Никакая философия не препятствует ему видеть в мир в оттенке крайней враждебности, наименее лживом изо всех оттенков. Нет числа страданиям, поджидающих нас в юности. Пережить подростковость – значит пройти все круги ада, так что не удивительно, что пик самоубийств приходится на позднее отрочество, когда девятый круг становится уже тотально невыносимым, так что без поддержки петли тут уже не обойтись. Это же время активного грехопадения тесно переплетается с контркультурой, в своё время, пока она ещё не войдёт в привычку, излучающую неимоверное очарование. Перечить всем и вся, ломать стереотипы, не скрывать своей инаковости, наживать себе врагов, смеяться над предками – всё это наиболее искренние проявления отрока-бунтаря, оригинального уже в силу того, что он прямо противопоставляет себя обывателю, считая того за круглый ноль, за ничто. И в этом, нужно признаться, следует отдать ему должное – как верно бросил один музыкант: «Ты – это то, как ты сопротивляешься и больше почти ничего». Действительно, стоит только посмотреть на обывателя, как в горле тут же встаёт ком: не можешь подобрать нужного слова, чтобы передать эту предстающую перед глазами мерзость – усреднённого человека… А что насчёт людей «семейных», жертвующих всем мистическим в себе, ради этой смерти подобной «обыденной жизни»? Подросток всегда стоит к ним в жесточайшей оппозиции, ведь семья воплощает для него самое дурное, что только есть на белом свете. Если кому в дальнейшем удастся сохранить в себе антинатализм и сделать соответствующие выводы из откровений отрочества, можете быть уверены, что они будут одновременно спасены и навсегда несчастны. Ведь жизнь это деспот, терроризирующий нас всякий раз, как мы противопоставляем бытию столь ненавистный ему свет иного мира. Я не знаю ничего более печального, чем картина душевного слома, когда человек, уставший быть самим собой, моментально трансформируется в нечто бесформенное, становясь, к примеру, родителем, «верующим» или просто «полезным». Лишь подросток имеет силы для противостояния господству эпохи Ничто, прокравшегося во все возможные сферы и уничтожившего последние остатки чего-то по-настоящему священного, идущего вразрез с пагубными тенденциями современности. Только отрок не разлучается с Абсолютом, и если подросток, сидящий внутри нас, вдруг нас внезапно покидает, с этого момента мы больше ничем не отличаемся от остальных смертных – есть ли более жалкая участь? Я скорее готов умереть, чем стать обывателем, трижды себя убить, чем становиться семьянином! И я беспримерно восхищён всеми теми, кто вопреки всему отказывается от злосчастной стези ответственности, живёт только для себя, принимая мир в чистых ощущениях радости и страдания, а не теряет себя в бесконечных диалогах, в которых на деле куда больше бессодержательности, чем в одиночестве!

Великие деграданты
Люди это бесконечные идиоты, транжирящие себя на мелочи вплоть до бесповоротного опустошения своего духа. Спрашивается, чего ради церемониться с этими деградировавшими животными? Всецело игнорирующие космический порядок, представленный наиболее полно как недеяние, человек, этот духовный слепошара, непробиваемо убеждён в том, что его гармония напрямую зависит от того, насколько он сумеет промотать свои запасы. Прыжок из Абсолюта в материю никогда не является безнаказанным: предателю так или иначе придётся искупать свой отказ от Бога лишь по’том и кровью, о чём очень хорошо свидетельствует книга Бытия. Как можно не понять, что царство делания – самое смехотворное из всех возможных? В любом действии, какого бы рода оно ни было, человек сжигает себя, испепеляет свой дух в иллюзии «становления», как будто бы изначально он был каким-то недомерком. Истина же состоит как раз в обратном: наша неземная мощь обречена угасать со временем, так что сверхчеловек Ницше – нелепейшая выдумка из всех, что появлялись в воспалённом воображении двуногих. В отличие от человека, куда более разумные животные шевелятся только по мере необходимости, тогда как наши безмозглые собратья суетятся сверх всякой здравой меры, воплощая собой тупейших творений многоуважаемого господа бога. Наш дорогой создатель был не то чтобы в стельку пьян, когда решался на «грандиозное творение», скорее – он деградировал до того уровня, при котором полагается, что бытие более величественно, чем небытие, его же породившее. В этом он ничем не отличается от нас, простых смертных, эпилепсия коих насколько зашкаливает, что проще оставить всё как есть, чем как-то пытаться сладить со зловонным миром, победно отравившем все наши сакральные источники, тоска по которым бывает настолько сильной, что от отчаяния хочется тут же затянуть потуже петлю, и без раздумий в неё нырнуть; из-за невозможности вопить полоснуть остро заточенной бритвой по своему треклятому горлу или разбиться насмерть с вышек, завлекающих нас отправиться в другой, более желанный мир. Или же принять смертельную дозу снотворных, отправив всё в огненную геену, лишь бы не числиться в рядах потерпевших крушение ангелов, лик коих обезобразился тысячелетиями до невозможного!

Мир шатких форм
О людях, заполонивших планету как какой-нибудь злосчастный вирус, можно сказать только одно: они безмерно деградировали до такого уровня, дальше которого падать уже некуда. На поверхности вещей их чудом удерживает это живущее вопреки всему небытие, в современном мире явленное в своей наиболее ужасающей перспективе производства и машин. С другой стороны, чернь никогда не обладала тем величием, что позволило бы поставить её на одну доску с аристократией. Мелкое морализаторство, жалкие запросы и пустые амбиции делают горожанинов явлением недостойным, зрелищем, крайне раздражающем богов и наши нервы. При взгляде на обывателя создаётся стойкое впечатление, что ни для чего иного, кроме как для потехи Высших, он не был создан. Признаемся себе, что будь у нас такая возможность, мы бы истребили всё человечество без остатка, потому как мы слишком хорошо изучили эту проныру, человека, и знаем, что его длительная задержка в материи приводит только ко злу и вырождению…

Пропащее поколение

Глядя на быт современных молодых людей, меня не покидает стойкое ощущение, что это безнадёжное поколение станет последним в череде истории, и замкнёт цепи апокалипсиса, открытое наступление коего начнётся как раз с этих выродков, ведущих свою жизнь в каком-то бессознательном бреду. Первое, что бросается в глаза при взгляде на них, это полное отсутствие строгих принципов, дающих недвусмысленно понять, что будущее как у них, так и у их потомков обречено на провал. Это сказывается в их бессмысленных сборищах, преследующих одну-единственную цель – заполнить внутреннюю пустоту и совместными усилиями убить это столь ненавистное свободное время, должное по идее направляться в русло саморазвития человека. То есть, речь идёт об уже изначальном надломе, который, от отчаяния не знающий как себя заштопать, проявляется например в нетипичной хаотичности, охватывающей все аспекты их бытия и диктующей тем свои условия. Толком не зная чего они хотят, они пародируют свои желания, насильственно наслаивают себе искусственные запросы, в целом же, перенимая на себя стиль неуёмной жажды, жажды как вечно открытой раны, кровь из которой сочится лишь потому, что они не знают что с ней делать, куда её направить. Совершенно не понимая эпоху, в которой им приходится жить, они питают кое-какие иллюзии касательно всё ещё возможного, естественного общения между людьми. В действительности же, молодёжь принуждает себя к «непринуждённым беседам», характер коих всегда остаётся слишком деловым, даже в условиях неформальной обстановки. Похоже, искренно их сближает только секс, причём, пол партнёра здесь уже не имеет значения, а в традиционных отношениях между мужчиной и женщиной теперь происходит то, что Генон назвал «растворением» — та самая фаза, что знаменуюет очень близкий приход Конца Света.
Крайне острые аппетиты убили нашу молодёжь и, похоже, на неё уже нельзя смотреть иначе, чем с горечью и тоской.

Трагедия красных глаз
Бывают ситуации, когда весь накал ощущений переходит на орган, с помощью которого мы фиксируем происходящее и активно познаём мир. Я говорю о глазах, налитых кровью, но не той, что приливает в них, когда выбрасывается адреналин (что представляет собой более чем естественный порядок вещей), а о перманентном разрыве сосудов, возможность чего варьируется от таких с виду бы невинных занятий как чтение до времяпрепровождения за монитором. Покуда это не превращается в привычку, мы имеем все шансы наслаждаться неискусственным бытием, держать свой дух на высоте и не подвергаться болезни уставших глаз, снимающей, с одной стороны, наши иные экзистенциальные заморочки, но с другой, обрекающей наш мозг на какое-то цифровое отупение, что гораздо хуже интеллектуальной деградации, ведь это расщепление изнутри свершается самым опасным на данный момент врагом человека – электронным устройством, от которого, кажется, уже нигде не укрыться, поскольку оно везде пустило свои корни, установив диктатуру куда более жестокую, чем та, что формировалась богом, и что будет ответственна за полную трансформацию человека в машину, происходящую уже сейчас, стоит нам переборщить со временем, проведённым с электронщиной, этим новым поработителем человечества. Так что можно с непоколебимой уверенностью заявить, что электроника с успехом скинула с пьедестала Господа, и заняла его законное место. Так что не найти лучшего подтверждения тоски по эпохе здоровья, возможного лишь в отрыве от всех этих вонючих техногенных шумов и ярких мерцающих экранов, чем глаза с перелопавшимися сосудами, глаза, залитые дурной кровью…

Утопия здоровья
Из самых фантастических вещей наиболее нереальной представляется здоровье, которое можно без труда занести в разряд самых вопиющих, а потому, неосуществимых мифов. Прожил ли кто-нибудь хоть один день без одолевающих его недугов, не дрожа при этом от близкого присутствия скорой смерти, преддверием о наступлении коей служат наши болезни, да разного рода увечья, отражённые как физически, так и душевно? Материя стирает нас, испепеляет без остатка. По-настоящему её интересует лишь наш скелет, со временем вырисовывающийся всё более отчётливо, оттесняя на второй план всё остальное, не вписывающееся в протекцию трупа. Мы все умрём, и всё тут. И абсолютно не имеет значения как это произойдёт, в сильнейших ли мучениях или внезапно и безболезненно. Незачем больше жить, когда тебе только 20, а впереди ждут одни лишь страдания самого разного свойства. Упорствовать в противостоянии неизбежному значит выказывать глупость и крайнюю наивность по отношению к жизни, преследующей одну-единственную цель по нашему тотальному и бесповоротному истреблению. Проникнемся же к ней, встанем на её сторону, и начнём великое делание с самих себя. В любом случае, небытие обещает большие перспективы Абсолюта, чем эта жалкая, ничтожная и ни на что непригодная планета, появление которой знаменует собой такую случайность, что всё, что на ней происходит, является чистейшим надувательством и не более того.

Смерть мира
Я видел как на моих глазах умирал целый мир, как он отправлялся в пропасть дурного небытия, что развернулась и поглотила последние остатки чего-то воистину величественного и священного, без коего даже нет смысла продолжать этот безумный спектакль, в который превратилась жизнь, ставшая всего лишь смесью пошлости и лжи. Многие, слишком многие поубивали себя от осознания такого безысходного положения дел, и теперь пребывают в ожидании лучших времён. Те же, что остались, вынуждены терпеть постоянное угнетение, вызванное демиургической мощью, достигшей в наши дни колоссальнейшего размаха, не бывшего в ходу предшествующих нам эпох. Традиция умерла, а вместе с ней и умерла целая вселенная. Отныне в воздухе витает одна лишь смерть, а неприкрытая пустота пожирает планету, пока ещё сопротивляющуюся благодаря непостижимой энергии небытия, питающего самого себя, не нуждающегося ни в чём другом, кроме как в громадной дыре, создающей эту жизнь лишь затем, чтобы тут же её разрушить. Это – её слепая механика, не вызывающая ничего, кроме тотального ужаса и дрожи, приводящая к пониманию того, что лучше б мы не рождались вовсе.

Разрушение маструбацией
Каждый раз как мы онанируем, мы тем самым показываем, что недостойны всех этих мелькающих перед нами красивых женских тел, их сочной плоти, которую вкушают настоящие победители. Мастурбация это проклятье Иова, обречённого на одиночество даже физиологически. Вообще неуверенность и робость перед противоположным полом лишь подтачивают нашу жажду исчезнуть, покинуть этот грязный и порочный мир, беспрекословно требующий от всех и каждого его активной причастности к разврату, от которого стала зависеть наша способность и дальше длить себя во времени, не прибегая при малейших неудачах тут же к верёвке, дабы удушить себя, недочеловеков, ставшими таковыми лишь за счёт того, что мы в сердцах отказались от своей животной природы.
Вообще, ангел дрочит, а демон имеет женщин во все щели, высасывает досуха их дырки, доводит их до дичайших оргазмов, сам же падая от изнеможения, счастливый от того, что ему не придётся, так же как нам, думать о жизни, ведь она у него всё же удалась… Посмотрите на ярого онаниста и понаблюдайте за тем, какие чувства он вызывает у вас: если презрение – значит вы из большинства дьявольских машин во плоти, а коли душевное родство, то вы однозначно один из тех несчастных, кто, не имея возможности или желания вклиниться в общую для всех колею, пространство хаотичного секса и бездну всепожирающего разгула (когда личность совокупляющегося уже не имеет никакого значения), вынужден влачить жалкое и одинокое существование, ведь, кроме вас, святых в мире больше не осталось, и вы же – последний из аскетов, кому выпала на плечи самая тяжёлая ноша из всех возможных – впитать в себя всю боль бытия, дабы другие, сами не зная отчего, были счастливы, стоная и обильно извергаясь в экстазах…
…Смотри на их неподдельную радость, мастурбатор, и не заблуждайся насчёт потерянного рая – вот он, на расстоянии вытянутой руки, но ты его всё же лишён… Никто бы не был подлинно несчастлив, если бы точно знал, что рай всегда лежит по ту сторону мира, а наша жизнь составляет ад для всех и каждого без разбора.

Вечность депрессий
Чёрное солнце депрессий испепеляет меня, превращая мою душу в пустыню, где всё, что ранее кипело жизнью, ныне погребено под песком забвения. Я сдавлен сияющим отчаянием, истребившем мою былую целостность, и моя личность рассыпана на бесчисленные осколки, разбросанные по всему миру. Тёмный свет меланхолии ослепил меня: теперь я, как слепец, вижу один лишь мрак.
На горизонте нет и в помине спасительных оазисов, где я мог бы хлебнуть жизненной силы, восстановив хотя бы чуть-чуть свой дух, погасший как свеча. То и дело я беспрерывно спрашиваю себя: «Что от меня осталось, кроме смерти, кою я воплотил в полной мере?» Но в ответ я слышу лишь загробное молчание, так что даже Бог теряется в подобной ситуации и просто не знает что сказать последнему отчаявшемуся, сжираемого тенями, что вышли из нижнего мира с тем, чтобы восторжествовать при конце мира, смерть коего настолько неприкрыта, что в нём, с момента гибели, царит полный хаос, одолевающий всех и вся без разбору. И я ежесекундно чувствую как задыхаюсь под вонью его трупа, беспрерывно агонизируя в распространяемой им беспросветности.

Недостойные жизни
Все вы, те, кто клевещет на бытие из злостной искренности, надломленные, словно на вас разом свалилась тысяча планет, сломанные механизмы, в недоумении остановившиеся на полпути – считаете ли вы, что вы достойны существования, не говоря уже о праве на благородную жизнь? Вы были повержены Зевсом за собственные невозможности, которые убили в вас желание; вы стали карикатурами на самих себя, лучших себя, кем могли бы стать, послушай вы чётче внутренний зов своих глубинных инстинктов: они жаждали прорваться наружу, дабы в одночасье превратить вас в сверхчеловека, для которого существует только вечность, поскольку он целиком погружён во время. Но вы оказались глупее последнего дурака и проигнорировали свои мощные импульсы. Вступив на самый опасный путь десакрализации, вы пытались иронией уничтожить тоску по своему прошлому «я», что верил в магические миры и видел вселенную в свете своих специфических иллюзий, некогда даривших вам нереальный восторг. Но вы убили в себе это благословение, вы, недостойные жизни! В наказание за саморазоблачение своих «заблуждений» вам выпал объективный и непристойный мир, лишённый всякого права на существование. О, если б вы только поняли свою величайшую ошибку, вы бы тут же упали на колени, умоляя богов простить вас, невежд… И осознав, что отныне вы недостойны жизни, вы бы незамедлительно покончили с собой, и стали бы как раз достойны её в высшей степени. Хотя бы её уже не было…
Более всего планета не терпит тех, кто видит всё в «истинном» свете. На самом деле тут приобретается не знание (несмотря на весь имеющийся опыт и то, связанный больше с социальной средой, но никак не со священным источником жизни), а некий шлак серости, обыденности, отражающий вашего внутреннего мертвеца, что вырос, отмахнувшись от всяких попыток приложить усилия для созидания чуда, чуда, которое бы принадлежало ему одному, не будь он таким неблагодарным к покровительству своего бреда – вещь, отсутствие которой тут же выявляет проклятого, проклятого навеки…

Ошибка рождения
Появление на свет есть наш самый большой промах, апофеоз легкомыслия, непростительное свидетельство крайнего пренебрежения к Абсолюту. Как можно было покинуть святыни небытия ради гнусной видимости? Материя загоняет в такие тесные рамки, что, угодив в них, хочется как можно скорее от них избавиться. Разорвать могучие цепи жизни, мигом выбить себе путь в родной дом пустоты – вот первостепенная задача, кою ставит перед собой тот, кто не заражён иллюзиями на манер большинства. Зачем продолжать этот смехотворный и пустой спектакль, зачем длить себя во времени, лишь усугубляя бессмысленность своего существования – не лучше ли от всего этого как можно быстрее отмахнуться, перестав врать себе и другим на каждом шагу?.. Только разоблачённая жизнь достойна своего конца – та, что самоистребляется после окончательного осознания своей ненужности… Самоубийство – вот он, крайний предел, возможность для мира быть тем, чем он является изначально, а именно: неким перевалочным пунктом, где вселенский странник устраивает себе небольшой отдых перед тем, как двинуться дальше в своём славном путешествии. Это – единственное и высшее оправдание жизни, злосчастность коей следует рассматривать как прямой сигнал к тому, что пора покинуть этот мир, давший нам всё, чего мы хотели ещё на заре нашего детства. Брать с него сверх того – значит изобличать испорченность своих нравов, быть в высшей степени наглым гостем, просящимся не то что ещё на какое-то время, а на все оставшиеся мгновения, что будут уже всё равно отравлены как раз потому, что таким своим нескромным поведением мы нарушаем все приличия гостеприимства, невольно становимся оседлыми, бесповоротно теряя своего внутреннего кочевника, так что ни о какой динамичности, вытекающей напрямую из источника жизни, не может быть и речи. Посему, происходит добровольное соглашение на смерть и ещё неизвестно как может повлиять перманентное пребывание в материи на нашу дальнейшую судьбу, очевидно, простирающуюся далеко за грань бытия, являющемся, в своей сути, лишь одним из аспектов Бытия вообще, развернувшегося, в связи с бесконечным разнообразием проявлений, и в модусе пространства-времени, в максимально мыслимую ограниченность как будто лишь затем, дабы лишний раз показать всю абсолютную безграничность универсального принципа, который не чурается даже грязи, обволакивающей этот «худший из миров».

Расцвет сумасшедшего
Каждый человек имеет свой особый мир, отражающий, насколько это возможно, его собственный абсолют, принадлежащий лишь ему одному и никому больше. И с тех пор как этот абсолют значительно упростился, сведя почти все свои интересы в область физиологии, для него сделалось опасным напряжение, выходящее за рамки его животной природы. Не находя себе достойного выхода, с годами оно скапливается и перетекает в психические расстройства, главной причиной появления коих, что бы там не говорили, остаётся сексуальность, так и не достигшая полного процветания и, как следствие, обрушившаяся на саму себя, вступив на тропу чистейшего демонизма, саморазрушения и одержимости. Здесь берёт начало стадия аутоэротизма, что впоследствии культивируется до присутствия эротизма всегда и везде, впрочем, так и не выходя из сферы потенциальных возможностей. Тогда сексуальность, вместо того чтобы проявляться нормальным образом вовне, оседает внутри – в сознании, мыслях человека, заставляя того начисто забывать про другие заботы. Всё тогда кажется крайне мелочным в сравнении с Великим Деланием Эроса, а любое другое служение, не направленное в сторону его величества, рассматривается как пошлое и неподобающее Вечному Избытку Бытия, сияющего во всю мощь именно через Эрос.
Диктатура секса во многом может быть куда жёстче, чем какие бы то ни было режимы, поскольку от неё совершенно некуда уклониться и кажется, что она застигнет нас врасплох даже в небытие, куда мы попадём после смерти. Как говорится, если выбрал бытие, будь добр терпеть все его капризы, выражающие себя через бешенство совокуплений. Интеллектуальность? – недоступная роскошь. Свободное время? – непозволительное обхождение с миром. Отдых? – нечто неслыханное в среде высших животных. Саморазвитие? – только если оно идёт в пользу эротического наслаждения.
Забудьте о личности, если поклоняетесь Эросу. Забудьте о культуре, да и вообще обо всех искусственных наслоениях, коль скоро они служат лишь цели уничтожения вашей естественности. И вся беда в том, что это даже не принуждение к какому-то стилю жизни, которого можно было бы легко избежать и заменить его иным стилем. Как бы нам этого не хотелось, но со временем Эрос подавит любые из наших сопротивлений, оказываемых ему. Он – тот прожорливый демон, что сжирает без остатка, и если вы не решаетесь систематически тушить вызываемый им пожар, его пламя основательно сожжёт вас, и вы кристаллизуетесь в шизофреника. И вместе с вашей тяжёлой болезнью мир также начинает казаться ненормальным. Это – первая стадия, когда особое извращённое удовольствие вам будет доставлять нахождение своих симптомов где-либо во внешней среде. А уж если вы поставите диагноз этому миру, вашему ликованию не будет предела, пока оно вскоре не обернётся в ежедневное созерцание кошмара.
Чуть позже, при второй стадии, былая эйфория спадёт, как будто её не было и в помине. Ваши запредельные состояния, сперва с энтузиазмом воспринятые вами как новый, неизведанный и манящий опыт, вскоре станут вашим обычным состоянием, и вы никогда не сможете испытывать ничего, кроме крайностей. Как весенние листья на деревьях, ваша шизофрения будет расцветать во всём своём великолепии, ведь после бессознательной первой стадии она переросла в сознательность, и теперь может находить себя средь других бесчисленных форм, как мы находим себя в природе, в которой нам приходится существовать. В общем, болезнь сформировалась. Она – ваше родное детище, потому иметь ещё детей вы больше не захотите. Для своего «взросления» ей понадобится огромный запас ваших ресурсов, и если вы не будете давать ей питание, то познаете все прелести капризов этого крайне странного дитя, вероятность возникновения коего ничтожно мала. Потому, оно будет делать всё, лишь бы стать автономным – с помощью вас, разумеется. Как заботливый родитель вы должны будете исполнять свой непосильный долг перед ним. В большинстве своём это дитя будет вас сильно пугать, поскольку это реально страшно – когда ребёнок не выходит на свет, продолжая жить в вашей утробе. Скоро вы начнёте слышать его голос, видеть его образы, а затем и вовсе сольётесь с ним воедино. Не он станет вами, а вы станете им, потому как он чрезмерно превосходит вас во всём. Вы потеряетесь, расплывётесь в этом Неведомом и, после долгих мучений, наконец, улыбнётесь. Но то уже будет зловещий оскал – оскал безумца…

Май-август 2015-го

глава из книги

ТОТАЛЬНЫЙ КОНТРОЛЬ