СЕМИОТИКА ОТКРЫТЫХ/ЗАКРЫТЫХ ОБЩЕСТВ
(отрывок из "СЕМИОТИКА")
Особенностью тоталитарного общества является усиленный контроль «долговременной» сферы — материализованных передатчиков информации (печать, кино, телевидение). Контроль «кратковременной» (=устной) сферы достигался только в условиях ритуализованного общения (типа собрания, где все говорят то, что следует), либо в условиях, когда при разговоре присутствует некто еще. При этом он отнюдь не обязательно должен быть «стукачом». Фольклор сыронизировал этот процесс в следующем анекдоте, когда двое сидящих в тюрьме рассказывают присутствующим, за что они туда попали: «Я — за то, что рассказал анекдот». — «А я — за то, что слушал этот анекдот, но не донес». Даже уже при изменении ситуации газета «Известия» (от 4 августа 1994 года) утверждает, что половина бюджета КГБ уходила (и, вероятно, уходит сегодня) именно на прослушивание телефонных разговоров. То есть делалось все, чтобы также проконтролировать и «кратковременную сферу», но здесь всеобщий охват уже невозможен: слишком велик объем разговоров. Контролируемый семиозис нельзя считать исключением, характерным только для закрытых обществ. Мы везде и всюду находимся в процессе контролируемого семиозиса. К примеру, в семье мы с ребенком и с женой говорим о разных вещах, существует запрет на перенос некоторых тем из одной сферы в другую. Что же делает естественной подобную систему семейного контроля? Вероятно, одним из существенных факторов следует считать внутренние/внешние источники контроля. Тоталитарное государство создает массированные источники внешнего контроля, в ряде случаев доводя их до такого совершенства, что эти внешние источники входят в кровь и плоть человека, становясь внутренними.
Для контролируемого семиозиса характерно также отсутствие реальных проверочных механизмов. «Что такое хорошо» и «что такое плохо» определяется исходя из потребностей замкнутой системы, из ее внутренних интересов. Это отдельная сфера — контроль соответствия реальности — и здесь также тоталитарное государство достигает совершенства. Но снова-таки мы имеем примеры подобного контроля и во вполне безобидных вариантах. Примером такой самодостаточности могут служить тексты литературы, кино и в целом того, что носит название ficticious discourse.
Ведь в реальности этих героев нет, как нет подобных действий, даже более того — они как бы насильственно преувеличены, утрированы для того, чтобы быть объектом литературы. Но соответствие реальности не является в подобной ситуации наиболее важной характеристикой. Более существенна внутренняя мотивированность фиктивного мира, его внутренняя логика важнее логики соответствия реальному миру.
Тоталитарный мир очень активно занят порождением своей иерархии. Это мир, обладающий своими собственными гениями, своими истинами, своей ложью. М. Фуко писал, что все общества имеют свои собственные режимы правды и режимы лжи. Для этого и нужно создавать своих собственных оракулов, отвечающих за то, чтобы нужное слово всегда было правдивым. При этом сама правдивость носит достаточно системный характер, практически очень трудно к чему-либо придраться, найти внутренние несоответствия, поскольку информация уже отобрана и просеяна до тебя. Все это оказывается возможным из-за порождения всей информации из единого источника. Тоталитарное общество и отличается единством и монологизмом. Это единство контролируется и прослеживается от значения слова в словаре до появления текста. То есть отклонению в принципе неоткуда взяться. И это очень эффективный практически осуществленный способ: все «вольнодумцы» опирались либо на старые книги (дореволюционного или сразу же после 1917 года издания), либо на зарубежные издания. Выход на подобные иноисточники системно контролировался государством. Нормой было существование в библиотеках «спецхранов», куда попадали книги, позволяющие породить альтернативную точку зрения.
В целом же следует еще раз подчеркнуть, что элементы закрытого общества в виде контролируемого семиозиса встречаются нам и в литературном произведении, и в семье, и в любой организации, где каждый раз контролируется что-то иное. В весьма симптоматичной карикатуре (времен бывшей Югославии) после слов: «хватит рассказывать анекдоты о правительстве, давайте я расскажу вам о нашем начальстве», слушатели в испуге разбегаются.
Какие дополнительные характеристики контролируемого семиозиса мы можем перечислить?
1. Контролируется отнюдь не все тематические сферы. Более подвержены контролю описания и самоописания иерархий. Тотальный контроль сразу нарушит информационные и даже энергетические возможности системы, хотя такой контроль и может стоять перед нею в качестве цели.
2. Контролируемый семиозис состоит не только в запрете на отрицательную информацию по поводу иерархий. Более важно порождение желательной положительной информации. Легко наложить запрет, гораздо сложнее создавать положительные полотна, ведь они должны быть не только естественны (это отдельная тема), но и достаточно системны.
3. Особому вниманию подлежат профессионалы символизации (писатели, ученые, журналисты, деятели искусства). Общество максимально контролирует процесс их подготовки, инициации (типа защиты диссертаций, поступления в Союз писателей) и их деятельность.
4. Соответственно, невозможно усомниться в авторитете профессионалов правды, в роли которых выступают представители репрессивных органов, которые в конечном счете и определяют, что есть правда, а что ложь.
5. Общество жестко контролирует долговременные проводники, одновременно пытаясь ввести элементы контроля в кратковременные формы коммуникации.
6. Пресс контролируемого семиозиса в результате вырабатывает у каждого не только единство реакций, но даже единство ассоциаций, поскольку все общество насыщается едиными текстами, издаваемыми «самыми большими в ми¬ре» тиражами.
7. Тоталитарное общество контролирует не только режи¬мы правды и лжи, но также и режимы молчания и умолчания. Как писал с весьма тонкими намеками Е. Тарле, «Наполеон не желал даже позволить газете молчать о том, что она не могла или не хотела говорить» [166, с. 31].
Ю.М. Лотман справедливо замечал, что общество в принципе должно быть заинтересовано в различных индивидах, поскольку оно живет в условиях неопределенности и ему требуется выработка не одного, а разнообразных решений. Но это теоретически. Практически же тоталитарное общество все свои усилия направляет на то, чтобы выработать единого человека. И в глобальном смысле это с его точки зрения вполне разумно. Если бы это удалось сделать, то тогда обществу бы требовалось гораздо меньше энергии, необходимой для поддержания согласия. Если в довоенное время для этого требовались чистки, расстрелы, то есть репрессивное начало носило массовый характер, ведь человек-то был еще из прошлого мира, семиотически иного, то в послевоенное время наказание становилось избирательным и показательным. В результате и удалось достигнуть очень важной характеристики тоталитарного общества: в нем вербальный мир оказывается важнее мира реального. Любые характеристики реального мира не имеют никакого значения, если они в результате не попадают в мир вербальный. Жесткость контроля на передачу ненужной с точки зрения этой системы информации позволяла изощренно строить вербальный мир. «Мы наш, мы новый мир построим», — поется в известной песне. Но речь при этом идет о строительстве мира вербального, в чем-то сродни песенному. Конечно, можно подтягивать реальность под текст песен, но это отнюдь не обязательно. Главное — в песнях все должно быть правильно. Отсюда такая мощная песенная мифология, заполнившая экраны и массовые действа. Все сегодняшние «эсэндэвские» общие ассоциации — преимущественно песенные. Современные праздники поэтому выглядят бедными, для них еще не «наросли» новые песни. Песенная мифология — оптимистична. Поэтому тоталитарное общество — это общество оптимистов. Путем упрощения ситуации оно делало ее простой, понятной и, следовательно, оптимистичной. Единая точка зрения, в принципе, может быть либо оптимистической, либо пессимистической. Естественно, была избрана первая интерпретация...