ГЛАВНАЯ




МИГЛЕНА НИКОЛЧИНА




ОТ ПЕНИЯ К ТЕОРИИ ИЛИ МИСТЕРИЯ БОЛГАРСКИХ ГОЛОСОВ
из предисловия к русскому изданию "Значение и матереубийство"

Притури са планината,
Та затрупа два овчаря,
Два овчаря, два другаря.
Проговаря планината:
«Ой ви вази два овчаря,
Два овчаря, два другаря,
Либе жали ден до пладне,
Майка жали чак до гроба».

Наземь гора повалилась,
Двух овчаров похоронила,
Двух друзей закадычных.
Так им гора говорила:
«Ой вы овчары горемычные,
Ой вы два друга закадычные,
Милая проплачет до полудня,
Мать будет плакать до гроба».
(Народная песня)

Ради русского читателя я предпосылаю проблемам, что исследуются в этой мрачной и кровожадной книге, предисловие несколько более оптимистическое. В качестве смягчающей поправки, пусть в этом оптимистическом предисловии Кристева рассматривается как продолжение («верная дочь кровной матери-земли», говоря словами одной поэмы Багряной) своих болгарских литературных «матерей» Доры Габе (1886—1983) и Елизаветы Багряной (1893—1990). Такое прочтение, что представляет Кристеву дочерью Габе и Багряной, настолько в духе самой Кристевой, что превращает двух этих поэтесс скорее в ее произведение, чем в предшественниц. Это означает, что мы входим в замкнутый круг, который я разверну здесь, закрепляя его в нарративе (он будет в дальнейшем изложен в подробностях) пространственной операции, Кристевой описываемой как транспозиция.

У Кристевой транспозиция используется как интертекстуальный перенос в том смысле интертекстуальности, на котором она настаивает, — интертекстуальности как прыжка из одного кода в другой (скажем, от средневекового карнавала к роману Рабле, если обратиться к первоисточнику этой идеи), не просто как переплетения литературных отголосков. Нарратив, который я здесь ввожу, транспозиционален, поскольку он перепрыгивает от пения (мистерии голоса) к поэтическому языку, от поэтического языка к теории и от одного языка к другим, обрисовывая и перекрывая зону, расположенную между Кристевой и основательницами болгарской женской литературы. Такое перекрытие поддерживается культурным пространством, размещенным где-то между анонимным пением и православием (у Кристевой оно ближе к православию, у меня — к анонимному пению).

Пение

Анонимная болгарская песня часто диалогична. Если это не диалог в чистом виде, то зачастую обращение к кому-то. Чаще всего — это обращение к матери (и, насколько я знаю, никогда к отцу). Если же песня диалогична, мать может начинать диалог. Например, мать спрашивает свою дочь, почему она пришла так поздно. И дочь отвечает: «Ой мама, ожерелье прекрасное, ой мама, поясок золотой». Как мы видим, здесь подразумеваются возлюбленный и свидание, но мужчина не упомянут в диалоге матери и дочери — диалоге, аграмматичном и эротичном в своей альтовой глубине как раз благодаря эллипсисам. Или, в более зловещем ключе, мать спрашивает свою дочь, почему она так бледна. Дочь отвечает, что дракон (змей) любит ее и сегодня возьмет ее замуж. Едва они заканчивают разговор, свадебный кортеж змея вламывается в дом. Или еще более зловещий пример — мать побуждает своего больного сына встать и посмотреть на его сестер. «Твои сестры одевают черные шарфы, они готовятся оженить тебя, они оженят тебя с черною землей». А вот пример, демонстрирующий, что и смерть не помеха таким взаимодействиям, — мать проклинает своего мертвого сына за то, что он заставил ее выдать дочь замуж за того, кто увез ее так далеко (к этой песне я еще вернусь). И сын поднимается из могилы, чтобы привести дочь к матери. В миг счастливого воссоединения умирают все. Уравнивание брака и смерти в таких песнях вполне прозрачно подразумевается в отделении от матери и воссоединении с ней. В этом контексте нетрудно понять, что дикующе возвышенный голос горы, обращающейся к двум пастухам, под ней похороненным, есть тот самый голос матери, от чьего имени говорит гора, — матери, которая, в отличие от милой, скорбит вечно. Однако не следует забывать — процитируем фразу с обложки известного издания «Мистерии болгарских голосов» — о «пронзительной ясности, смягченной обольстительной прелестью», что слышна в этой инцестуозно эротизированной печали. Фактически, в большинстве случаев мать не участвует в диалоге, но является его конечным адресатом — как Муза в античной греческой поэзии. Со всей очевидностью, она — это источник вдохновения, всему внемлющее ухо, та сила, что поддерживает пение. История, счастливая или трагическая (и чаще трагическая), вибрирует в неозначаемой, не могущей быть означенной мощи голоса позади нее. Вечная материнская любовь и скорбь по детям, утраченным для жизни и найденным, и потому снова утраченным для смерти, — двусмысленная скорбь, поскольку она находит свое блаженство и экстаз в самом отзвуке утраты — и есть, я думаю, то, что манит и магнетизирует «мистерию болгарских голосов».

Поэзия

Новая болгарская литература канонизировала своих авторов в открытой борьбе с анонимным женским пением, изгоняя это пение из формирующегося канона. В творчестве Христо Ботева — Христо Ботева, застреленного в 1876-м году, за два года до обретения Болгарией независимости, и к концу века уже более-менее неопровержимо полагавшегося первой крупной фигурой новой болгарской литературы — о возникновении его собственной поэзии из народной песни говорится Довольно резко. В поэме «Моей первой любви» Ботев, обращается к своей безымянной возлюбленной, требуя, чтобы она прекратила петь о любви и начала петь о том, о чем он ей говорит — или же, я цитирую, «замолкни и уйди». Неясно, уходит она или действительно слушает то, что он ей говорит, — в поэме далее следует бурное романтическое описание революции и сладкой смерти, после которой (после революции? после своей смерти?), говорит нам поэт, он сам начнет петь о том, «что люблю и что лелею».

Здесь не место углубляться в суицидальные и террористические измерения, послужившие основанием болгарскому литературному канону. Как того и следовало ожидать, появление женщин-писателей в таком контексте было затруднительным. Без сомнения, затруднение это было преодолено благодаря некоторому посредничеству со стороны «вечной женственности» в том виде, как она проблематизировалась в русской философии и иллюстрировалась великими русскими поэтами-женщинами в начале 20 века. Как бы то ни было, когда после нескольких безуспешных попыток Елизавета Багряна и Дора Габе в итоге смогли утвердить болгарскую женскую литературу, они сделали это, откровенно опровергая то, что я в дальнейшем обсуждаю под рубрикой матереубийства. Так, в своей поэме «Вечная» Багряна медитирует над мертвым телом матери. Она бескровна, она неподвижна, ее кольцо слишком велико для тонкого ее пальца, и зовут ее Мария или Анна — теперь совершенно все равно. Но слышите ли крик девочки-младенца, в чье тело материнская «бессмертная кровь была перелита»? Этот предсказуемый образ приводит к следующим загадочным строкам: пройдут годы и века, говорится в поэме,

И губы двух любовников, сливаясь,
Прошепчут вновь «Мария» или «Анна».

Вопрос в том, почему сливающиеся губы любовников прошепчут это имя, каково бы оно ни было. Если это имя! далекой внучки, в тело которой была перелита бессмертная кровь, почему она, сливая свои губы с губами другого, шепчет свое собственное имя? Кого она целует? Кого она призывает? Ответ, который можно извлечь из поэмы, видимо, таков: если «Мария» или «Анна» — большей точности как будто бы не требуется — это имя матери, тогда, конечно, любовники, сливая свои губы, шепчут — насколько шепот вообще возможен в этих обстоятельствах — имя матери. Имя матери есть этот шепот, слияние любовников — это слияние в имени матери, слияние есть вышептывание, и он шепчет чужое имя, а она, получается, шепчет свое собственное имя, которое есть имя матери. Вечность — это объятья, в которых мертвая мать, рожденная/прегражденная первым криком ее ребенка, обнаруживает себя живущей в своей дочери, ей идентичной, и дочь, сливая свои губы с губами неопределенного другого, вышептьшает это слияние, слияние имени в слиянии губ. Размывание границ между жизнью и смертью, прошлым и настоявшим, я и другим, поцелуем и именованием; экстатическая трансмутация смерти в нерушимую жизнь — поворот к матери есть поворот вечности внутри себя.

Эта парадоксальная вечность конструирует мать (подобно тому, как это происходит в анонимной песне) как конечного адресата творчества Габе и Багряной. В книге Габе «Давным-давно» (посвященной ее матери) слово матери

«вращаясь, свивается в нить. Нить скручивается и изгибается. Я схватываю нить маминого слова — нить выпрямляется – и я бегу вдоль нее, чтобы приблизиться к маме».

Кручение, изгибание и выпрямление нити «маминого слова» в попытках приблизиться к матери, поймать ее транспонирует отдающийся эхом голос певицы, чьи экстазы — процитируем поэму Багряной — «от женственной и материнской любви и скорби взяты». В поэме, где появляется эта фраза, Багряна говорит о том, что «нектар» ее грешной любви и творчества будет отвергнут Богом-Отцом, но впитан чревом матери («Вечерня»). Более того, ее буйные страсти есть выражение ее иногда преданности («Потомок»), а иногда неверности («К ней») не кому иному, как матери. «Только мать всегда остается верной», подытоживает Дора Габе.

Этой влюбленностью под знаком матери пропитано не только творчество Габе и Багряной и их любовные авантюры, но также их длившаяся всю жизнь гомоэротическая одержимость друг другом, что охватывала и литературное сотрудничество и соперничество, и совместные путешествия и охоту на мужчин, обмен любовниками (муж Габе в этом ряду был первым) — одержимость настолько мощную, что Багряна даже не могла позволить себе умереть, пока не достигла в точности того возраста, в котором умерла Габе. Поскольку именно они стояли у начала утверждения болгарской женской литературы, они достигли этого утверждения не режимом исключения (о котором я позже буду говорить в этой книге), но выстраивая эту литературу как нарратив, как уже устоявшуюся преемственность. И делали они это все с такой безмятежной самоуверенностью, которую сегодня трудно представить. Как сказала Багряна в своей поэме «Амазонка», воображая пришествие будущих сестер, «с нами жребий наш».

Заманчиво было бы предположить, что в этом триумфальном заявлении она предвидела жребий Кристевой.




Ссылки по теме:

Ю.КРИСТЕВА "ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ НИЧЕГО"

Ю.КРИСТЕВА "ПОЖИРАНИЕ ЯЗЫКА"

АДРЕС САЙТА "ВОРОНЕЖСКИЙ ФЕМИНИСТ"

На фотографии: Болгарский маскарадный фолк фестивал "Сурва" - город Перник 2008 г. Кукери гонят злие силы песнями, танцами и огня. ВЗЯТО ОТСЮДА

КУПИТЬ КНИГУ: Миглена Николчина "Значение и матереубийство"

Рейтинг@Mail.ru