ГЛАВНАЯ




АРХИТЕКТУРНЫИ КЛИМАКС ПО - ВОРОНЕЖСКИ



Рукопись неизвестного автора редактировал Игорь Наумов


Зачастую, праздно шатаясь по городу, многие воронежцы недоумевают порой: почему же им как-то неуютно находиться практически в любой части города, ну, быть может, за исключением маленького пятачка в центре. Постоянно что-то давит, хочется куда-то спрятаться. Со временем это чувство дискомфорта перерастает в смутное предположение - уж не город ли всему этому виной? А если город. то почему? Говорят: город можно читать как книгу, - знать бы вот только, что там написано.

Такие переживания по поводу родного города заставляют вспомнить о собственном дипломе архитектора, а смутные догадки и подозрения влекут к трудам классиков. Так поступим же просто -откроем томик Зигмунда Фрейда или Карла-Густава Юнга и посмотрим на воронежскую архитектуру Сквозь призму психоанализа, поскольку психоанализ был проделан Чарльзом Дженксом в его классическом труде "Язык архитектуры постмодернизма", так что и сравнить есть с чем. Дженкс вскрыл в священных символах Америки и Европы такие вещи, после знакомства с которыми карта нашего города может показаться, по меньшей мере, порножурналом. Но это и ничего - человек ко всему привыкает, главное, можно теперь поставить точный диагноз всем заинтересованным лицам.

Советская история оставила нам богатое архитектурное наследство, среди которого здание Обкома КПСС (ныне обладминистрация) занимает далеко не последнее место. Академик архитектуры Лев Руднев хотел одарить Воронеж по-московски огромной высоткой. видимой, наверное, аж с теплоходов, плывущих по Дону. Но сложилось все иначе. Вместо вечного Эдипова комплекса, на который неминуемо были бы обречены все поколения воронежских архитекторов, живущих в тени огромного символа, мы имеем всего лишь недостроенный обрубок высотой в шесть этажей. А в придачу - другой комплекс психо-сексуальной патологии: страх кастрации, боязнь разделить жалкую участь легендарного суперфаллоса Воронежа. Относительно свободен от этого комплекса был лишь талантливый архитектор Троицкий, автор здания ЮВЖД. чья знаменитая башня планировалась как дополнение к страстной вертикали Руднева. т.е. символ рангом пониже. Однако именно ЮВЖД сегодня может претендовать на исключительную роль мужественного знака нашего города.

Прямым проявлением комплекса кастрации, безусловно, являются безглавые шестнадцатиэтажки. поднявшиеся и в Северном, и в Юго-Западном, и во всех остальных районах города. Даже новейшие башни, возвышающиеся в начале Ленинского проспекта, страдают все тем же комплексом, хотя и закамуфлироваины в духе времени.

Продолжая разговор о современных многоэтажках, можно выявить и множество примеров скрытого символизма, один из которых связан с обычной дверью. Древние мира сего придавали значение слову "дверь" как переходу из мира небытия в мир жизни, что вполне можно ассоциировать с символикой деторождения, а соответственно. с женскими детородными органами. Все это давно известно специалистам и широко используется, например, в семантическом анализе архаического жилища. А теперь взглянем на обыкновенные девятиэтажки, имеющиеся во всех районах города. Совершенно верно, на те самые, у которых со двора, через тонкую промежность, две двери, одна из которых ведет в подъезд, а другая выводит из мусоросборника. Двери - абсолютно одинаковые, и если работает мусоропровод, эта прямая кишка Дома, можно попасть совсем не туда... Такое намеренно подчеркнутое и высокопрофессионально выполненное неразличение "входа" и "выхода" недвусмысленно свидетельствует о подавленной тяге архитекторов к анальному сексу и культу испражнений.

Разумеется, в архитектуре города присутствуют и светлые женские образы, поскольку никак нельзя обойти пышные груди "Утюжка" и "Пролетки", симметрично расположившихся над столь притягательным треугольником вложения рублевых и валютных отягощений наших горожан. И, что небезынтересно, данная композиция расположена на ином полюсе нашей главной магистрали города - аккурат в противовес башне ЮВЖД. Но такая идиллическая гармония в отношениях полов канула в Лету вместе с "героической эпохой", которой она и принадлежала. А что же было дальше?

Семидесятые годы подарили городу крепкую мужскую дружбу двух угрюмых ублюдков-параллелепипедов, с которых и начинается теперь проспект Революции. А в качестве фигуры, замыкающей любовный треугольник, - завистливо взирающую на них через "море" голубую Ассоль брежневско-сусловской эпохи, институт ВГСПИ (ныне торговый дом "Техноцентр"). Что тут можно сказать о самих зодчих? Ну, наверное, словами Юнга: монументофилия - одна из разновидностей комплекса Пигмалиона, а гигантомания - верный признак развивающегося комплекса неполноценности.

Восьмидесятые годы с их стремлением к автономизации и суверенитету воплотились в желании каждого нового мало-мальски крупного сооружения обладать собственным набором атрибутики обоих полов. Конец тирании централизованных секс- символов! Даешь гермафродитизм! Дворец пионеров: фаллос обсерватории, вздыбившийся над вагиной внутреннего дворика; Дворец пятидесятилетия: фаллос дискотеки, пристраивающийся к плоти здания; Дворец политпроса (ныне "АПЕКС"): при явной тенденции к фригидности, тем не менее, имеет множество эрогенных зон (применительно к архитектуре термин впервые употреблен Ч. Дженксом). - все это явные свидетельства аутоэротизма в архитектуре.

Девяностые годы с новенькими особняками нуворишей, этим продуктом эпохи "рынка", - тема для отдельного разговора, избежать которого никак не удастся. Разумеется, что так или иначе они тешат самолюбие своих хозяев, наивно полагающих, что это и есть последний писк архитектурной моды, но интересно здесь совсем не это. Обычно, рассуждая об одной древнейшей профессии, мы постоянно забываем о другой, не менее древней и благородной, которая, как оказалось, великолепно может сочетать в себе и первую, - это отчетливо проглядывается из стремления части архитекторов проституировать по формуле: "чего изволите?". Вам какую башенку, побольше, поменьше? Вам лесенку подлинней, покороче? Вам какие окошки, поуже, пошире? Правы оказались злые языки конца 80-х: готовность служить является отличным камуфляжем отсутствия собственных идей, впрочем, эти языки сегодня как раз и лижут...

Справедливости ради стоит сказать, что все это, безусловно, лишь местное проявление всемирно – исторической импотенции, давно и крепко охватившей архитектуру; да разве только ее? Было (время, когда архитекторов упрекали за "отцовский комплекс", за навязывание 1потребителю своей воли и своего модернистского вкуса. Знаменитый Ле Корбюзье, предлагавший свои услуги по оскоплению всей исторической части Парижа может символизировать решительность и напор самца, берущего силой хрупкую и сентиментальную даму – "городскую среду". Против нахала можно было бороться, защищая даму, но в своей массе архитекторы были нормальны. Архитекторы же 90-х - плюралисты, разделяющие абсолютно все формы сексуальной ориентации, а посему традиционные упреки здесь явно неуместны. Уже вряд ли сейчас подойдет перефразированная латышами пословица: после того, что архитекторы сделали с городом, они обязаны на нем жениться. Уже женились и, увы, неоднократно, и прожили долгую семейную жизнь вплоть до старческого маразма и климакса.

Вечным памятником бурной совместной жизни остается упругая бетонная полудуга другого, на этот раз горизонтального, фаллического суперсимвола Воронежа. Это - автострада недостроенного автобана, энергично вылетающая из кольцевой развязки Северного моста, многообещающе нависшая над парком "Динамо" и упирающаяся в... никуда, а точнее, в живую плоть города. Эта "плоть" оказалась настолько плотной и настолько живой, что проткнуть ее не удалось до сих пор. А Символ продолжает сохранять свою напряженность, хотя по нему ничего и не движется, он никого не оплодотворяет, его затянувшаяся эрекция напрасна и опасна. В патологоанатомической практике это называется приапизмом.

Этот последний и бесплодный символ воронежской архитектуры уже не разбудит сырую щель парка, покинутую и забытую вместе с другими низинами города. Яма, пещера, земля и вода - не только образы женского начала, но и символы смерти. Именно это вспоминается, когда лицезришь воронежские низменности: Стрелецкий Лог, долину пром-реки Песчановки и, наконец, самую благоуханную нашу гордость - Воронежское водохранилище с его нетронуто девственной гладью.

Культовый режиссер профессии Питер Гринуэй в фильме "Брюхо архитектора" убедительно связал символы бессилия, гниения и мнимой беременности не только со значениями самых изысканных архитектурных форм, но и с самочувствием самих архитекторов. Главный герой - архитектор Сторли Краклайт, кончающий жизнь самоубийством, предварительно кончает ее творчески, мастурбативно упираясь взглядом во многократно увеличенную лупой собственноручную подпись под письмом Великому Коллеге, скончавшемуся 200 лет назад: "I am an architect", "I am an architect", "I am …"




На момент написания этой статьи на улице был 2001 год. За последующие годы количество фаллических сооружений в городу выросло, уровень уныния повысился, а жители частью вымерли, частью превратились в зомби. Оставшиеся разделилились на два лагеря - буржуи и революционеры. Буржуи паразитировали на зомби и революционерах, революционеры убивали буржуев. Зомби работали...

Рейтинг@Mail.ru