ГЛАВНАЯ




СЕРГЕЙ КУНЯЕВ


ГЛУХОЙ, ЗАКОЛДОВАННЫЙ ПЛАЧ...



ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ К РОМАНУ ПИМЕНА КАРПОВА "КОЖАНОЕ НЕБО"

120-летию cо дня рождения Пимена Карпова


Роман "Кожаное небо " Пимен Иванович Карпов (1886—1963 гг.) начал писать в 1920 году и завершил в 1922-м, весьма для него тяжёлом.

В письме к знакомому библиофилу Александру Борисовичу Рудневу он сообщал, что "пережил целую трагедию ...едва только я приехал в Рыльск, оттуда домой, чтобы заняться работой над книгой, — вдруг узнаю, что дома у меня и у моих знакомых был обыск, что меня хотели арестовать, а за что — чёрт их знает! Перепугали старуху мать, она упала в обморок, лежала без чувств... и с тех пор она — в постели и сейчас не встаёт. Всю семью мою разорили. Я хотел было ехать обратно в Москву, просить Дивилковского, Каменева и др. о защите, потом махнул рукой. В случае чего дам телеграмму Воронскому. Решил писать большой роман, чёрт возьми, ведь я же в собственном государстве живу, на родине, на родной земле. каждую пядь которой отстаивали мои предки, чьи могилы безмолвно свидетельствуют об этом, — я русский писатель. сделавший вклад в сокровищницу русской культуры, — чего же мне бояться? А на политику я давно наплевал.

Ты, друг мой, пожури Воронского, а при случае и других — зачем меня терзают? Ведь это же скандал в бла-ародном семействе: преследуют "писателя - пролетария ", вышедшего из низов и т. д., ухаживают за каким-нибудь Вандервлипом, Урквартом, вообще — за целой сворой капиталистов, становясь перед ними на задние лачки. Нехорошо!.."
. А одно из писем этого периода Карпов завершил следующей подписью: "Неудобный Пимен, умученный жидами".

Снова как будто все повторялось в жизни писателя, пережившего тюремное заключение за революционную пропаганду конфискацию издания романа "Пламень", изгойство в литературной среде. И вот изданы две новые книги стихов ”Звездь" и "Русский ковчег", книга рассказов "Трубный Глас", — и все снова начинается по новому кругу.

Выходец из старообрядческой семьи, он настороженно встретил Великий Октябрь, разрушивший, по его мысли все социальные перегородки. Но уже летом 1922 года в родном селе при свете керосиновой лампы он записывает свои сокровенные мысли:

“Русскую революцию погубило германофильство ее вождей, особенно большевиков. Удивительно – ведь и старый мир погубило германофильство. Не отсюда ли это родство душ в дальнейшем: смертная казнь, охранка, крепостничество, ненависть к мужикам, барство, кастовая отчужденность от широких масс, ложь, достигшая геркулесовых столбов, и кровь, кровь без конца, беи края. Николай Кровавый — мальчишка и щенок перед Владимиром Кровавым. Чуть кто заикнется о гнете — "бандит", и к ногтю.

А все-таки дело большевиков — в идее — христианское дело. Но проводит это дело в жизнь — Сатана, Но ведь в том-то и ужас, что иначе, как сатанинской тактикой, ничего нельзя пронести в жизнь — даже Божье дело. То есть сразу, сейчас. А ждать столетиями — кому охота? А впрочем, может в том и состоит каверза Сатаны, чтобы все сразу, сейчас.

Буржуи и вообще эксплуататоры, богачи – дети Сатаны. И поделом вору мука. Но если беднота их сейчас мучит, то какое право она имеет жаловаться на свои мучения в прошлом?

Нищие духовно – нищие материально. Сатана – отец в образе Христа. Заклание агнца – русского народа. Голгофа.

Параллель между Лениным и Николаем, Троцким и Распутиным, Дзержинским и Протопоповым…

Толпа единодушна только в несчастье и нищете. Но как только нищие дорвались до ”общественного пирога” – прощай единение, разговоры о солидарности трудящихся, о коммунизме и проч.!

Борьбу с крестьянами они называют ”борьбой с эпидемией крупного рогатого скота”. Крестьяне для них – не больше, чем рогатые скоты. Отряды ЧК так и называются – ”отрядами по борьбе с чумой рогатого скота”.

Кулаки изобрели средство для борьбы с тружениками: чуть что заметил за бывшим эксплуататором и заговорил о законности – сейчас тебе: “А, бандит, саботажник! В Чеку!” А так называемые ответственные и партийные работники, эти чекисты и проч., - это как сказка про белого бычка. Через 10 лет все нынешние ярые коммунисты будут ярыми защитниками собственности и ”естественного подбора” сильных, то есть кулаков и головорезов…

Расстрел сидоровских ребят. Накануне расстрела играли в орлянку, гуляли, плясали, играли на гармошке, веселились. А на рассвете – черная карета и расстрел у вырытой канавы. Недострелянные матюкаются, клянут палачей за плохой прицел. Сначала первую партию расстреляли скопом. Потом привезли другую партию (13 человек), залп по этим, и все- таки… не убили до смерти и всех закопал в канаву живьем, стонущих…доктора не было, да и вообще ”волынка”.

О труддезертире, у которого произвели ревизию и самого взяли в трудармию, говорят: его выдали замуж за Ленина с приданым (корова, овечки и пр.).

В уездном город можно без конца наблюдать сцены, как ведут ”ленинских невест”, а за ними приданое: коровы, овцы, свиньи, куры и проч. …

Что такое РСФСР? Тот же великий мастер Адонирама (легендарный строитель храма Соломона в Иерусалиме), в котором могут выступать за свою настоящую идею представители… народа – только не русского. Русским даже говорить о русской нации запрещено.

Что такое ВЦИК Советов? Корпорация половых, обслуживающих трактир ”Совнарком”. Вместо всеобщего, прямого, равного и тайного голосования всеобщее воровство…

Страдания существуют для того, чтобы переплавить души, подобно огню, переплавляющего железо в сталь. Но бывает и так, что страдания совершенно уничтожают душу, из которой получается один только шлак, то есть ни годное ни для чего вещество. Вот кто в этом виноват? Кот виноват в безмерных страданиях человечества? Свобода? Глупость? Низость? Несправедливость? едва ли не более всего страдают именно угнетенные, а не свободные, умные, а не глупые, возвышенные, а не низменные, правдивые, а не лживые…”.

Эти записи во многом служат ключом как к пониманию внутренней жизни Пимена Карпова, так и к пониманию сути его романа ”Кожаное небо”, впервые публикуемого.

Роман был завершен, но как видно, не был до конца отделан. И, похоже, Карпов до конца так и не решил – будет ли он предлагать его в печать под своим именем или под псевдонимом ”Иван Котельников”, проставленным наравне с подлинной фамилией автора на первой странице. Сам же он представил себя в прологе, написанном от имени “собирателя рукописей”, как человека одержимого страстью к ”безвестным исповедям, рассказам, заговорам, легендам”, а роман – как «отрывки из рукописи кузнеца», найденные на “фабричном задворке”. И вот в романе, написанном от третьего лица, временами происходит сбой: повествование герой романа ”ковач Сидоров” начинает вести уже т своего имени.

Сам роман ”Кожаное небо” – это, скорее, поэма в прозе, чем собственно ромн. Произведение с рваным сюжетом, с несобранными концами, но пронизанное мощной единой лирической нотой, подобное предыдущему роману Карпова – знаменитому ”Пламени”.

Многое в ”Кожаном небе” возвращает к ”Пламени”: Сидоров – то клепальщик, то кузнец, то метельщик – отчетливо соотносится с вождем ”пламенников” Крутогоровым. Его антипод Храповицкий – бывший офицер, режиссер и актер в рабочем клубе – производное от сатанаила Гедеонова. Дева Светлого Града кликуша Мария воскресла в ”Кожаном небе” в образе Варвары – Аленушки –Лады – совершенно инфернального существа, первопричины всех кровавых катаклизмов, ибо ”все вихри, все бури, землетрясения, битвы… из-за светлых глаз женщины… И восторг голода и кошмары предательств”. Воплощение нечеловеческой силы, несущее и ”проклятие и восторг”… ”Откуда вcе эти змеиные дела?...Питер. Октябрь.”

Словом, женское начало – причина всех нестроений, влечений, разочарований, катастроф. Явление ”полонянки- Лады” пред ликующей толпой вызывает в памяти явление Марии перед ликующими ”пламенниками”. А еще эта Лада слишком напоминает Фаину из блоковской ”Песни судьбы”.

Помните сцену, где страстный монолог Человек в очках о Фаине называют ”плохой аллегорией”? ведь то же самое писал и Блок о карповском ”Пламени”: “Плохая аллегория, суконный язык и … святая правда”.

Карпов пишет роман, где аллегория сменяется символом, символ – аллегорией, и уже совершенно реалистическое описание поджога барской усадьбы, народный дом в городе Буйтуре и деревенские спектакли воспринимаются в нереалистическом ключе. В своем герое- повествователе Карпов акцентирует неискушенность, наивность, простодушие писательское, при том, что за внешней фабулой ощутим далеко не простодушный смысл.

Оба героя- антипода - и Храповицкий и Сидоров – переделыватели жизни, революционеры, бунтари, но Сидоров и в социальном, и в любовном бунте – вечно обманутый, тогда как Храповицкий – вечный оборотень и обманщик. Для Сидорова бунт – путь к общему свету, для Храповицкого – путь к достижению собственных целей.

Вся пореволюционная жизнь в романе – страшное похмелье для тех, кого ”тянуло в кровь, как зачарованных птиц”. Светлое и темное начала сливаются воедино как в Буйтуре – ”проклятом гробовщике”, так и в селе, где не жизнь, а сплошной ад. В городе носится по улицам ”черный автомобиль”, из которых неведомые расстреливают всех, кого не попадя (в реальной жизни подобный автомобиль- палач носился по петроградским улицам в 1916 году – слухи связывали этот кошмар с Распутиным), а в селе ”бога отменили… расшерстили-перешерстили: кого на торфяники загнали, кого в каталажку за гордыбаченье, а иных заложниками взяли, вроде как бы на склад”.

“…В крови – дух угасал”. Но свято место, как известно, пусто не бывает.

“…Востлевало лукавое праздное слово. И чем темнее, тлене, грубее, кровавее, ядовитее были уста, из которых извергалось слово, тем неожиданней одурманивало оно толпу, как магия, взрываясь порохом”. Это было в той жизни, но это же повторилось в нашей – кто не помнит, что творилось на “демократических” митингах и сборищах пятнадцатилетней давности.

Крики ”Да здравствует радость!” кажутся предсмертным стоном, прерываемым смехом филина. Филин – символ ночного мрака, и его смех – как смех сумасшедшего. Над ”режь-публикой” нависает кожаное небо. И сразу вспоминаются слова 103 псалма, предначинательного Великой Вечерне: “…простираяй небо яко кожу… Бездна яко риза одеяние ея…”. У Николая Клюева эти слова отзываются жалостливой задумчивостью: ”Распростерлось небо рваной кожей. Где ж игла и штопальная нить?” У Карпова же – ”небо – чертова кожа Столбы пыли вверху – что струпья на коже”. И мнится оно чекистской кожанкой, чертовым кожухом. Где спасенье?

В собрании “истинно русских” во дворце барона Толля? В тайном сборище тех, кого “ловили и расстреливали на месте”? жуткую картину этого собрания рисует Карпов. Крики, шум, гам, ”прожекты”, планы… Храповицкий и здесь успел – чекист, рядящийся под истинно русского… ”Планы. Тысячи планов! А выполнение всех планов поручить Храповицкому – этот спасет!”

В ответ на возглас ”Объявляю денежный сбор!” раздался не менее внушительный ответ: ”Красные на лестнице!” И все разбежались.
“На этом спасение России и окончилось”.

И единственный, кого мучит в романе неотступная дума о любви и свете на святой Руси – Сидоров, ведущий тайный дневник, где ”запутались давно уже тайники скитские, лесная скифская дрема, глушь и поддонные пророчества о Горнем Светлом Граде Грядущем”, Сидоров, покрытый тьмой и тщащийся разорвать ее пелену. Сидоров, переживший все трагедии, перевидавший все смертоубийства. ”Небо – кожаный мех, заря – пылающий горн. Куёт кузнец солнце – молотом лучей по кувалде земли – чертит, выковывает булат-жизнь…”.

Роман “Кожаное небо”, судя по всему, так и не дошел ни до одного редакторского стола. Он остался частично в машинописи, частично в рукописи в архиве Пимена Карпова и ныне публикуется по его единственному первоисточнику, хранящемуся в РГАЛИ (ф. 1368, оп. 3, ед. хр.2).

2 декабря 1925 года Карпов писал в очередном письме к А. Рудневу: “За что меня истязают, и пьют ведрами мою кровь, и не дают печататься, подлецы, костоглоты? Ведь эдак можно с ума сойти! Ведь это наиважнейшая из казней – не давать писателю печататься! Я понимаю, журналистику иногда можно щемить, потому что вообще журналистика ничто, гнойник на теле русской культуры (Карпов сам много лет был корреспондентом различных газет. – С.К.), но – художественное слово! Ведь без него же все превратятся в орангутангов, обрастут мхом, поделаются людоедами!”

В это время произведения Карпова уже не появлялись в печати. Лишь в 1933 году вышла маленькая книжечка ”Верхом на солнце” – отдельные небольшие главки из огромного мемуарного романа ”Из глубины”. Следующей публикации пришлось ждать еще 23 года, когда в ”Советском писателе” книга ”Из глубины” была наконец издана в чрезвычайно урезанном виде.

В 1985 году подборка стихотворений Пимена Карпова была опубликована в антологии поэтов есенинского круга ”О Русь, взмахни крылами!” Тогда же было найдено ставшее знаменитым стихотворение ”История дурака”. Предложенное в альманах ”День поэзии- 1989”, главными редакторами которого был Петр Вегин, Алексей Марков и Дмитрий Сухарев. Оно было отвергнуто тем же Сухаревым и составителями Татьяной Бек и Тамарой Жирмунской со следующими резолюциями: ”Таня, я против. Т.Ж.”, “Я против… Т.Б.”, “Я против, т.к. в этой вещи общая трагедия народов страны изображена как исключительно русская трагедия, что несправедливо. Д.С.” В общем, снова Пимен Иванович оказался неудобным. Как большевикам, так и либералам впервые это стихотворение появилось в печати в ”Литературной газете” 28 апреля 1989 года.

В 1991 году в издательстве ”Художественная литература” вышло первое избранное Пимена Карпова в серии ”Забытая книга”, включившее в себя роман ”Пламень” в поздней авторской редакции 1924 года (вопреки утверждению А.Дугина, при жизни Карпова не публиковавшейся), книгу стихов ”Русский ковчег” и неизвестные главы из романа “Из глубины”. По выходу этой книги в издательство пришло письмо из Старого Оскола от писателя Николая Харченко, в котором он сообщал буквально следующее:

“Пимен Карпов и Н.С. Хрущев – земляки. До появления ”с грудой написанного” в ”Советском писателе” он, насколько мне известно, побывал с рукописями у Хрущева, оставлял их у него. Сам Хрущев вряд ли что читал, но кто- то из доверенных лиц ознакомился и поморщился. Но Хрущев посоветовал дать хоть что-нибудь приемлемое. Выбор пал на воспоминания о былом, и они, якобы в страшно отцензуренном виде, опубликованы. Земляки с трудом достали эту книгу, но местные идеологи не разрешили выставить ее на стенде в районном музее рядом с портретом Пимена Карпова. Якобы чуть не сам Суслов сказал, что опубликование воспоминаний было крамольной ошибкой, идеологической беспринципностью Хрущева. Сейчас же тот экземпляр затерялся, и Пимен Карпов на родине в музее гол как сокол”.

Трудно сказать, что реального и что легендарного во всей этой истории. Но с 1996 года на курской земле в селах Хомутовка и Турки ежегодно проходили карповские чтения, делались доклады, читались стихи. В конце концов в Курске вышла книжка ”Певец Светлого Града” с текстами Карпова и материалами чтений, составленная Николаем Шатохиным. Вот только ни собрания сочинений, ни полновесного однотомника поэта и прозаика ”новокрестьянской” плеяды нет до сих пор. А прошло уже пятнадцать лет со времени издания небольшого ”избранного”, и в прошлом году исполнилось 120 лет со дня рождения полузабытого писателя.

Как писал сам Пимен Карпов,

…За мои же пророчества
Обречен я – святой и палач –
На мучительное одиночество,
На глухой, заколдованный плач…

Плач ”глухой”, но ”заколдованный”. И расколдовать его по- настоящему еще предстоит.

Хотелось бы, чтобы публикация романа ”Кожаное небо” заново всколыхнуло память о русском поэте и прозаике, которому когда – то Сергей Есенин написал на своей фотографии: “Друг ты мой, товарищ Пимен! Кинем мы с тобою камень в небо, кинем. Исцарапанные хотя, но доберемся до того берега и водрузим свой стяг. А всем прочим осиновый кол поставим”.











Рейтинг@Mail.ru