АЛЕКСЕЙ ИЛЬИНОВ
РУСЬ-S.P.Q.R.
(опыты опричной онейрократии: опыт I)
И В БРОНЗЕ ВЫСВЕТИТЬ НЕЗРИМЫЙ СЛЕД
Да! Долгая охота И глубок мой голод, когда я вижу, как они прячутся,
И вспыхивают там, где стволы расступились.
Эзра ПАУНД
И меня устрашает зима, потому что зима - это время комфорта.
Артюр РЕМБО
Его стопы, что в темени сияла
Светильником взыскующей души –
Там утра искры угасали
И чаша туч сочилась тленом –
Там призраки предзимние трубили.
О, если б слышал ты их глас,
Их плач дождливо-сиротливый,
Что плыл над стылою слюдой,
Носился зюйдом погребальным
И умирал за горизонтом.
Земля свинцово коченела
И ядом снежным наполнялась,
Студёным гноем набухала,
Дабы в безумье видеть сны,
Молчать, мертветь и не проснуться.
Таков наш, Господи, удел –
Тлеть бронзой смерти на устах.
«Молчать, сгорая в звёздный прах,
Сорваться в дымчатую дряхлость
И тенью жалкою скитаться,
От света в сумерки сбежать,
Страшась предчувствия рассвета!
Внимай, покуда зреет день!
Внимай, покуда длится сон!
Внимай над Тартаром огня,
Где ждут тебя, где жгут тебя!», -
Так призраки предзимние трубили
И опадали жухлою листвою
В ладони ангелов скорбящих.
Таков наш, Господи, удел –
Тлеть бронзой смерти на устах.
<Весна 2006 г.>
МЕЧЕНОСЕЦ ОГНЕННЫЙ
(Шествующий Ныне)
And in the days, oh to come -
The sound of iron and the sound of drums
And in the days, oh to come -
The earth shall seethe and the clouds will bleed
And in the days, oh to come -
Will we be drowned in a sea of scum?
SOL INVICTUS “In Days To Come”
1.
Буря, огненная царская буря, разрывающая глиняную плоть пустоты и заполняющая её бессмысленно-лживую овечью никчемность живительной амброзией, древним выдержанным вересковым хмелем, обжигающим исцарапанные глотки иссохших облезлых костяков, всё ещё бродящих по истощённой, больше не дающей плодов, земле! Буря, что простирает свои пурпурно-багровые, с аристократическими чёрно-золотистыми смальтами сусальных мазков, крыла-плащаницы над задыхающимися в вое тоски и одиночества песками тяжкими, пекельными, ибо в аду перестали кривляться и хохотать, ибо в аду тают сугробы свинцовые, ибо в аду грянула весна нездешняя и распустились бутоны невиданных прежде цветов! Буря, буря, буря, кого ты утаила в родящем материнском чреве своём, где клокочут, содрогаются, неистовствуют в танце вихри-знаменосцы и леденяще бьют барабаны небесные? Что лицезришь ты там, вдали, в сочащемся лихорадочной болотной слизью, блудливом флоридском Карфагене, откуда наползает, хитро змеится, похотливая, изголодавшаяся тьма, чьи ублюдочные порождения, нахлобучившие на себя бездарно раскрашенные языческие личины, оскалили блестящие клыки, изготовившись к решающему броску? Ибо ныне настало то опьяняющее Время Откровения, когда Меченосцы Огненные, Дворяне Божьи, Отроки Солнечные, покинувшие строгие монастырские камни узилищ и тесные коридоры бункеров, служат Великую Литургию Гнева и Отмщения! И лики их торжественно сияют, а разомкнутые уста жарко и жадно шепчут новые исцеляющие молитвы!
И разверстые зевы язв – червоточины-парадизы – затягиваются, безобразные бугры рубцов разглаживаются, становясь просторными долинами, и молодое, терпкое, вяжущее язык, густое вино, с коим ничто не может сравниться, Вино Причастия Невечернего, наполняет истомившиеся от нестерпимой жажды сосуды человеческие.
Ибо таково Начало!
Подай, Господи!
2.
И ныне будешь шествовать ты по вздыбленным пашням мечей, чьи острые побеги-лезвия ранят в кровь не только беззащитные нагие стопы твои, но и душу – твою бессмертную, дарованную Всемилостивым и Всеблагим Всевышним, младенческую душу! И тогда Солнце, что однажды вспыхнет над прокажёнными погостами Запада яростно-багровым радиоактивным шаром, ощетинившимся растрепанными щупальцами протуберанцев, немилосердно обожжёт кожу твою, и она почернеет, обуглится и обратится в жёсткую, шершавую на ощупь, каменную корку, сочащуюся вязким желтоватым гноем и сукровицей. И крик твой грохнет колоколом соборным, отлитым из драгоценного металла облачного, над опалённой скорлупой некогда шумных и греховных городов – отныне безгласных, тихих, покойных, где даже тени жалки, горестны, пугливы и покорны. Тебе бродить по уходящим в никуда критским лабиринтам улиц его. Тебе всматриваться в немые глазницы неживых насельников его, кои молчат вечно. Тебе искать ответ в опустевших коробах домов его, ощерившихся иглами оплавленной арматуры и раскрошенными зубами бетонных балок и перекрытий. Помнишь ли, как ушёл ты из света неонового в далёкую тишину, где были только мерзостный промозглый октябрьский дождичек, сырой пластилиновый асфальт, безъязыкие трупы-витрины и приютское осеннее безлюдье, будто вот-вот на горизонте должна была полыхнуть Сверхновая финального ядерного удара? Тебе прислушиваться к сиротливому собачьему вою ветров, что несутся куда-то прочь, за океанский инфернальный сумрак - оттуда приходят странные и ужасающие сновидения, чьи зрачки зловеще светятся. И вот ты вопрошаешь их: «Доколе, доколе, доколе будет продолжаться бархатное безумие ночи, и сморщенные старухи-гарпии будут ликующе пожирать свою законную (ибо им причитается) добычу, а в нетопленных избах Мертвополиса отпевать положенных в гробы-домовины, дабы под утро (но кто знает, когда оно настанет?) они воскресали и вечером снова отходили?». Но в ответ лишь хохот и свист. Но в ответ лишь стенания и визг. И уносятся ветры, пропадают в холодных чужих глубинах и издыхают во мраке фиолетовом донном.
Но чья-то десница боговдохновенно выписывает в храмовой васильковой вышине Огнелик неведомого ещё Святого, что взирает на мiр сей очами грозовыми, меченосными, ненавидящими. Ибо пора всеобщей Любви истекла, траурной грязевой сметаной сделалась. Ибо ныне кроткие причащаются Словом и Мечом, дабы обрести крепость необоримую и истину Креста Духа Святого! Ибо ныне настало то опьяняющее Время Откровения, когда Меченосцы Огненные, Дворяне Божьи, Отроки Солнечные, покинувшие строгие монастырские камни узилищ и тесные коридоры бункеров, служат Великую Литургию Гнева и Отмщения! И лики их торжественно сияют, а разомкнутые уста жарко и жадно шепчут новые исцеляющие молитвы!
Ибо таково Начало!
Подай, Господи!
3.
И ныне соборы иные - небывалые и нетленные - возносят ввысь белые пречистые стены, пронзая княжьими шапками куполов мелёные домотканые холстины облаков. А над ними невидимый кто-то неосторожно расплескал ослепительную цареградскую позолоту и чуть-чуть прибавил северной восхитительной поморской лазури. И Святые благословляют тебя перстами янтарными, тонкими, детскими, в коих заключена вся мудрость и красота мiра грядущего, пришедшего на смену заточению, тлению и страданию, ибо зима, извиваясь в звериных корчах мартовской агонии, наконец-то околела псиной оголодавшей, кликушей причитающей отошла, канула. И благовест весенний, апрельский, духмяный, разомлевший, пахнущий сдобой свежих куличей, разносится над пожарищами и проливается тёплым материнским молоком на пепельную степную горечь. И вот Меч мой, Господи, коим возвращал я Слово Живое роду неразумному, бесноватому, уже не помнящему Имя твое! Благослови его, Всемилостивый Боже, ибо покинул он ножны, дабы уже никогда не вернуться обратно! Благослови его, ибо ныне я навечно стану на страже Царствия Твоего Третьего, пламенеющего в заревых небесах!
И вот необъятная рожь огня неугасимого пред стенами картонными нашими, кои стекленеют от жара нестерпимого и осыпаются стружкою трухлявою. И вопли, вопли, вопли и рыдания раздирают в клочья горящее тряпьё оглохшего эфира. И молят, голосят, исходят водами слёзными и потоками кровавыми они: «За что, Господи? Помилуй!». Но лишь карающее безмолвие Высшего Судии изливается на Мертвополис, растекается по сточным канавам улочек его, скапливается в смрадные тепловатые лужи на булыжных мостовых и истоптанном асфальте площадей, ядовито светится на экранах мониторов и рекламных щитах…
Ибо ныне настало то опьяняющее Время Откровения, когда Меченосцы Огненные, Дворяне Божьи, Отроки Солнечные, покинувшие строгие монастырские камни узилищ и тесные коридоры бункеров, служат Великую Литургию Гнева и Отмщения! И лики их торжественно сияют, а разомкнутые уста жарко и жадно шепчут новые исцеляющие молитвы!
И вот я, Господи, Божий Дворянин твой, в рубище грубом, нищем, вервью подпоясанном, ибо ничего нет у меня, кроме Слова и Меча. В огонь иду, Господи! В рожь твою огненную…
Ибо таково Начало!
Подай, Господи!
<Май 2006 г.>
(Меч и Слово)
Admirable, et l'aile terrible...
***
И дивные, и страшные крыла
На нас, безумствующих, пали…
И снежно стало. Лишь мела
Метель, убогая в печали.
В часовнях вышних тишина
Нас, отошедших, отмолила...
Тиха пречистая страна,
Где Солнце всходит из могилы.
<Декабрь 2005 г., Sol Invictus>
***
По розам чёрным Третьего Завета
Веди меня за пламенный предел!
Ржавеет охрой рыжая комета
Там, где закат сгоревший тлел,
И изгнивали звёзды лета.
Мертвел росой звериный край…
В вечерней копоти тумана,
Где умирал пернатый грай,
Сочилась кровью солнца рана –
В ней грезился весенний рай…
Мечом нас окрестил Господь,
По водам огненным шагая...
И Духом наполнялась плоть –
Стальная, юная, нагая –
Чтоб небо криком расколоть…
<Февраль 2006 г., перед началом Великого Поста>
***
Под землей лицо твоё, над бездною,
Сербия, страна моя небесная.
Петар ПАИЧ
Опричному Брату И.П.
Мой брат, быть может, будем живы
На перевале, под огнём.
Отходит мiр наш тошно-вшивый,
Крещёный пулей и крестом.
Восстанем огненной стеною -
За рядом ряд, за рядом ряд.
Я верю – Бог нас не оставит -
Небесной Сербии Солдат!
Boze Pravde Ti Sto Spasi...
<Октябрь 2005 г.>
И НЫНЕ СОДРОГНУТСЯ ОКЕАНЫ!
Des fetes ne pas se cacher, ne pas se cacher …
DEATH IN JUNE “Rose Clouds of Holocaust”
От праздничков не спрятаться, не скрыться…
Так сумрак дышит
В паточных снегах
Слащавой, жжёною отравой…
Чем пахнет ныне?
Немотой,
Бессонницей в расстрелянных бараках,
Костьми в отвалах,
Кровью на штыках
И Смертью на засаленных страницах.
Как розов ад!
Как сахарно, нелепо и смешно
Лгать небесам,
Чего-то выжидая,
Неистово молиться поутру,
К сусальным идолам взывая,
Когда уж тьма –
Ни звёзд, ни крика!
Как розов ад!
И грешники блажат:
«Хмельнее лжи нет правды на земле!
И ныне содрогнутся океаны!
Вперёд, вперёд по глади вод!
Скорее в рай,
Где плавится свинец!».
Так празднуйте,
Покуда вороньё
На римских папертях пирует,
И в Загребе ликуют и рыдают!
Так празднуйте!
В разгаре торжества
Господь наш снова был распят!
«Распни!», - ревела потная толпа!
«Распни!», - крестились важно иереи!
«Распни!», - бледнело эхо вдалеке…
Поднимем тост! Забудем и споём!
О том не ведаем! Блаженны мы и пьяны!
И ахнем напоследок: «Аллилуйя!»
Авось зачтётся…
Лишь Богородица скорбела
В пыли сиднейской.
Следом грянул гром…
Дохнуло гарью…
От праздничков не спрятаться, не скрыться…
<Май 2006 г.>
***
With your Hair of Flaming Roses
Your Kiss, Medusa's Touch...
DEATH IN JUNE “Runes and Men”
Медузы ветреной лукавый взгляд
На дне бокала медно кровенеет.
Метели жгут наш ватный ад…
Когда мой труп закоченеет,
Я выпью терпкий рунный яд.
В июньский тихий снегопад
Пройдусь по улочкам знакомым,
Где звёзды вдруг заговорят
На языке священно новом
И камни Словом промолчат.
Как леденеет ныне прах
На дне сиреневом бокала!
Господь, мы снег в твоих очах
И колос хлебного Начала,
Что золотится в небесах!
<Май 2006 г.>
ПЛАНЕТА РУСЬ: ЗНАМЕНОСЕЦ
- А знамя то наше я сохранил… Спрятал, когда на площадь пустили солдат, а потом… потом пошли танки, - выдыхает Знаменосец, распахивая старенькую замызганную куртку с неумело заштопанной суровыми нитками дырой на спине. Под ней действительно что-то белеется, напоминающее полотно.
- Сволочи, сволочи, сволочи… Скольких положили и всё-то мало им, - Знаменосец сжимает кулаки с разбитыми в кровь костяшками и заходится сухим простуженным кашлем. – Думают… думают, что танками всех нас передавят. Да не дождётесь! Хрен вам!
Потом закуривает. Курит долго и нервно, угрюмо уставившись в какую-то точку на облезлой штукатурке стены, к которой приткнулись переполненные пакетами мусорные баки и беспорядочная груда картонных ящиков.
- Ладно… Разбегаемся. Спасибо тебе, что не бросил… Держи-ка пять, - наконец выговаривает он, когда чернильно-фиолетовые сумерки окончательно сгущаются и окрестные дома, деревья, случайные голуби на карнизе, качели и песочница на детской площадке растворяются в них, сливаясь в бесформенную пластилиновую массу, лишённую цвета и объёма. За аркой кто-то быстро-быстро пробежал, споткнулся, упал, поднялся и снова побежал. Чихнув, заурчал мотор, и зашелестели шины. Порыв ветра предательски загремел смятой пивной банкой.
Всё. Сейчас Знаменосец уйдёт. Как-то не хочется отпускать его. Быть может, его пристрелит пьяный гогочущий солдафон, решивший развлечься стрельбой по случайным мишеням. Или, ослепив фарами, раздавит БТР, выехавший на ночное патрулирование. Или его поймают при облаве и швырнут в фильтрационный лагерь на стадионе, откуда возвращаются не все… Или…
- Знаешь, давно хотел сказать тебе… Я, это, не совсем… отсюда.
- Ну, понятно, что ты нездешний. Небось, приехал на нас посмотреть? – невесело усмехается он, приподнимая воротник куртки и поправляя нелепую вязаную шапочку на затылке.
- Нет, даже не из другого города. Времени… Понимаешь? НЕ ЭТОГО ВРЕМЕНИ.
- Здраааасьте! Вот так номер! Тоже мне… Алиса Селезнёва в поисках мелофона. Фантастики перечитал или что другое? Ты часом не того - не дурик или нарик? Да нет, непохоже, чтобы ты баловался всякой дрянью, – он крепко жмёт руку, пристально смотрит в глаза и, вдруг, совершенно серьёзно, говорит на прощание. – Впрочем… Впрочем, если ты и вправду… не отсюда… передай вашим, что знамя я сохранил и умру за него. Умру, но спасу! Ну, всё, фантазёр, бывай и береги себя!
Чтобы добраться до гаражей на окраине, пришлось отдать оставшиеся сотенные бумажки водителю легковушки, знавшему, по его клятвенным заверениям, объездные пути. Пара часов плутания по необитаемым дворам, ещё немного по разбитой грунтовой, усеянной глубокими лужами и выбоинами, дороге рядом с заброшенной железнодорожной веткой, заросшей рыжим сосняком, и вот тебе двухэтажный павильон автосервиса, где, к удивлению, горело тусклое желтоватое освещение, и даже звучала лёгкая попса - «Умц! Умц! Умц!». Над городом расплывалось маслянистое пунцово-оранжевое зарево. Резко хлопали и затихали далёкие разрывы. Кажется всё - конец… На шоссе было пусто и дико, ветер гудел в фонарных проводах и раскачивал простреленный светофор. Лишь в девятиэтажках за покосившейся автобусной остановкой светилась горсточка чересчур смелых огоньков на общем унылом фоне, когда даже собаки не смели лаять.
В холодном гараже электричества тоже не было – выключатель вхолостую щёлкнул туда-сюда и замер в неопределённом положении. Нырок под видавший виды, наполовину разобранный, «Жигулёнок», в канаву ремонтной ямы, заваленной непонятными железками, досками, обломками палок и протухшим тряпьём, визгливый скрип сварной дверцы, ведущей в мастерскую, осторожный спуск по приставной лесенке вниз, прямо на мешки с картошкой, прыжок в яму погреба, а оттуда - в чистую и уютную, такую невозможную здесь, но, таки, реальную, камеру хроно-перехода. Отправление остатней партии кассет-отчётов для Генерального Мнемо-Архива, тщательная настройка навигационной панели и корректирование точки «времени-пространства» для себя и последующих миссий, двадцатисекундная подготовка к прыжку, плавный запуск и…
…Белый, слепящий девственно-чистый белый свет, поглощающий плотную, осязаемую, враждебную темноту, сочащуюся из сырого кирпича стен и трещин в бетонных полах загаженных коридоров… Затянувшееся падение в сердцевину бушующего снежного циклона… Начальная фаза Общего Отчёта закончилась ближе к рассвету, по прошествии нескольких часов после Прибытия и ускоренной Адаптации. Остаться ночевать здесь же в офисе, разложив кресло, и заказать горячий завтрак со свежими гренками и кофе? Здоровый бодрый сон не помешал бы. Но нет, спать не хочется, а, напротив, неудержимо тянет на улицу, в ароматную весеннюю прохладу ранней апрельской ночи, когда буквально вчера, всего за какие-то считанные дни, исчезли сугробы, а на проснувшихся деревьях начали раскрываться тугие клейкие почки.
На вахте знакомый охранник, оторвавшись от разноцветной голографической клавиатуры, широко, по дружески, улыбнулся и продемонстрировал большой палец:
- Ага, вот кого я долго не видел… На этот то раз сколько?
- Полтора года…Впрочем, всё как всегда – работа, работа и ещё раз работа. Устал…
- И что, получилось? – полюбопытствовал он, запуская по обыкновению сканер-идентификатор и распахивая двери наружу.
- Да, получилось… Вернее, получится. Должно получиться!
В аллее ничего не переменилось. Разве что заново выкрасили скамейки (причём, что интересно, по старинке, без услуг хозяйственных автоматов!) и расширили пруд, достроив на крохотном искусственном островке стройную деревянную часовенку. Апрель! Какая благодать! Ветерок мягкий, но ещё не до конца тёплый, с нежным зябким холодком, проникающим за шиворот и в рукава.
«А знамя то Знаменосец спас! Как есть спас! Иначе и не могло быть. Удалось ли ему самому спастись, уцелел он или погиб? Тогда ведь и эпоха была такая… вязкая, предательская, ненавистная, переломная, стоившая большой крови, мук и страданий… Наверное, именно поэтому она особенно привлекает нас, ибо учит… Да, так! Учит быть теми, кто мы есть на самом деле – людьми и богами, покорившими не только пространство и время, но и сохранившими живительную искру Божью – Душу свою… Разве не об этом я говорил с людьми той эпохи? До кого-то достучался, а до кого и нет... Но знамя они сберегли! Значит, хоть какая-то надежда есть…», - мысли, спутанные в хаотичный беспокойный клубок, не давали покоя, воскрешая чьи-то образы, лица и ситуации, увиденные и пережитые, как будто, ещё сегодня или даже вчера – в действительности многие века назад. Крупные спелые бледно-зелёные звёзды мерцали на горизонте, задевая замысловатые шпили, ступенчатые многоярусные башни-соты, транспортные магистрали, спиральные галереи, взлётно-посадочные площадки, ангары, жилые кварталы и зелёные островки-зоны мегаполиса-метрополии, залитого огнями. Его величественная дрожь достигала даже куполов Институтского Комплекса. Пешеходная дорожка под ногами едва ощутимо вибрировала. В Воскресенском Соборе Второго Пришествия, закутанном в серебристую пелену облаков, звонко ударил первый колокол. И тотчас же отозвались звонари Святоархангельской Церкви Во Имя Новых Мучеников и Церкви Свершившегося Откровения.
«Да, рассвет. И здесь он точно такой же, что и там, особенно если встречать его за городом, на берегу реки или в поле… И Знаменосец его увидел, пережив ту ночь», - очень хотелось верить, что Знаменосец жив. Впрочем, жив он был только в памяти, да ещё в файлах отчётов – знамя под поношенной курткой и напряжённое, серое лицо, осунувшееся от бессонницы. Заинтересует ли его судьба Совет Кураторов? Кто знает…
А звёзды медленно, совсем как кристаллики инея на раскрытой ладони, таяли, когда вдруг кто-то невидимый зажёг исполинскую свечу – острый язык пламени разгорался всё сильнее и жарче, вздымаясь всё выше и выше, пока окончательно не растворился в утренней небесной прозрачности, оставив после себя золотистое свечение, пролившееся дождём из мириад сверкающих искр.
«Почти ведь позабыл, как стартует Ковчег. Красотища! Куда он направился? В Дальнюю Ариану, в колонии на Трубчевском Рубеже или даже на Авалон? Как далеко мы шагнули и продолжаем шагать, не зная передышки – только бы успеть, только бы оставить добрый след свой… постепенно, шажочек за шажочком - и вот мы уже здесь, на чужой, когда-то негостеприимной земле, ставшей нашим домом, вдали от родимой колыбели, подарившей нам жизнь. Сколько отсюда до неё – десятки световых лет? Вечность… целая вечность…».
Вот и последняя звёздочка чуть задержалась на небосклоне, померкла и пропала. Колокола продолжали звонить, предвещая неукротимый и яростный разлив восхода.
Над Планетой Русь вставало Солнце – ясное, юное и непобедимое…
И КАМНИ СЛОВОМ ПРОМОЛЧАТ...
