ГЛАВНАЯ




Инок Подслеповатый



ПРЕЛОМЛЕНИЕ ХЛЕБОВ: ФИГНЯ И КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ
(Хлебокрадско - отеческие беседы)


...косяк ангелов, пролетавших над городским смогом, рухнул на искореженный асфальт и вздыбил своим опереньем заплеванные мостовые, всколыхнул спирали канализационных потоков. Падшие, но не побежденные. Свидетели Неба без Солнца. Их перьями напишем свою Мировую историю. Под отупляющее стаккато конвульсий, под грохот кровяных шариков в раздувшихся висках.
(из писаний отца Часовского)

«Вон хлебушка сколько Господь нам послал», - довольно вымолвил отец Часовский, вывалив на земляной, утоптанный не одним келейным насельником, пол тесной, всего в несколько шагов, кельи прямо из здоровенного, сшитого из чьего-то савана, заплечного мешка целую гору хлебных корок, кусков, обрезков и объедков. Сразу же потянуло запахом перележалого, явно последней свежести, а кое-где даже и заплесневевшего и отсыревшего, хлеба, что тотчас же учуял мышиный выводок, шумно завозившийся за дощатой стеной. Подслеповатый инок насторожился - вот ведь, бесенята хвостатые, таки учуяли!

«Так хорошо это. Благодать! Стало быть теперь зимовать будем. Эх, вот лучиной бы сухонькой где разжиться, дабы было не так уж тягостно вечера коротать, да ещё инокинь душевных и приветливых», - лениво зевнул другой отец в высокой, чуть примятой, шапочке с нашитыми полотняными крестами, нахлобученной на растрёпанную сальную шевелюру".

«Молился бы лучше, пакостник! Иначе будет кому призвать тебя к ответу. Знаешь ведь, охальник, что он - ОН! - миловать не будет, а прижмёт к брюху, подол задерет, да и всыплет тебе так, что аж искры из очей твоих бесстыжих посыплются. Ишь ты, инокинь ему захотелось! А молиться кто будет? Кто красного старца густобрового и велеречивого славить будет, а?», -наигранно осуждающе выговорил отец Часовский, раскладывая принесённый хлеб на чистой, заранее выстиранной, тряпице: отдельной кучкой - ржаной, рядышком - пшеничный, пеклеванный, житный и ситный, и, наконец, особняком - утратившие пышность, но всё равно привлекательные, французские булки, плюшки, багеты и даже засохшее песочное печенье вперемежку с ломтика ми нежного, пропитанного абрикосовым сиропом, бисквита остатками баварского крема.

Подслеповатый инок, щурясь в полутьме от неяркого, почти не дающего света, огонёчка догорающей лучины, всё-таки не выдержал и, шмыгнув носом, пугливо вопросил: «Так ведь мыши хлеб растащат, отче! Али не слышишь, как скребутся? И нам, сирым, ничегошеньки не оставят, а сами утробушки то свои набьют. Ох, плохо, плохо...».

«И они твари Божьи. Зверёныш, он что человек - и ему трапезничать хочется. Негоже серчать на них. Если что, ещё насобираю. Добрые люди подадут, а я помолюсь за них. Не страшись, чадо, как-нибудь да перезимуем!», - улыбнулся в ответ отец Часовский и подал озабоченному иноку кусок хлеба. Тот взял, осторожно отщипнул кусочек и, быстрёхонько отправив его в рот, принялся тщательно разжевывать.

- Вкууусно, глупая ты наша? Глотай, глотай, да меня помни.

- Оооох и вкууусно, отец Часовский. Век помнить буду доброту твою. Но мышам не отдам ни крошечки. Свечки все у нас летось сожрали - те, что Люба-голуба, блины печь мастерица, выменяла у захожего коробейника кудрявого на прядь волос из бороды нашего преподобного!

- Эх, помню горе то. Сколько воска пропало впустую. Так и просидели вы тогда почти всю зиму в потёмках. Дурные вы, дурные... Так и зелёного слоника, чуду заморскую, когда-нибудь дождётесь.

- Боюся я зелёного того слоника, элефанта долгоносого. Оборони, отец Часовский, молитве научи...

- Ишь ты, научи его, дурня! А хлеб со мной красть кто не пошёл, глупая? Кто тут сиднем сидел, да с иноками и прочими нерадивыми отцами языками молол?

И тут все разом обернулись, когда широко распахнулась дверь и вместе с уличной неприкаянностью и промозглой сыростью в келью ввалился дородный, облачённый в поношенную, хотя и опрятную на вид, неопределённого фасона одёжу, гость. Он обвёл всех внимательным, явно недобрым, взглядом и гневно бросил: «Что, хлеб делите? И без меня? Прокляну! Как есть, всех вас, чревоугодники и блудники, прокляну! А если смилуюсь, то епитимью наложу. Будете дни и ночи поклоны класть красному образу с красным старцем густобровым и велеречивым, или заставлю из срамных телес, что в углу тёмном прячете (думаете, не прознаю я, ась?), Адама Райского растить. Кто, кроме меня, совладает с ними, телесами сими, ась? Чтооо, молчите, отродье курвье? Отвечайте, когда я вопрошаю Вас!». «Ох, прости, прости, честной отец. Не дождались тебя, благословения хлебного не получили, на себя сдуру понадеялись», - ответил, сильно волнуясь, отец Часовский. Остальные виновато повалились на колени и запричитали, струя по сморщившимся расстроенным рожицам обильные слёзы: «Ох, горе нам. Пожалей, смилуйся, отче, не казни нас злыми казнями чевенгурскими и не напусти на нас гореносных писарей первомайских, что в бумажки свои всех нас перепишут, никого не забудут. Раздели хлеб с нами и благослови его, дабы бесам рыскучим не достался он».

Гость заулыбался и протянул полную руку, растопырив пальцы: «Прощаю и на сей раз. Да и грешно ведь сердиться на братьев своих неразумных. Целуйте белую рученьку мою и угощайте».

«О, это мы мигом, мигом...», - заверещала-засуетилась братия, торопливо целуя руку и накладывая в миску, тщательно вымытую в лохани, самые лучшие куски. Отец Часовский повозился под топчаном и, чихая от едкой подтопчанной пыли, извлёк оттуда бутыль, заткнутую самодельной пробкой из скомканной газеты. Подслеповатый инок раскупорил её и налил полный стакан какой-то изумрудно-синюшной жидкости с резким аптечным запахом. Братия придвинулась поближе и затараторила: «Кушай, отец родимый. Испей настоечки душистой, что сама Люба-голуба готовила, и нас поминай».

«Хороша Люба черноглазенькая. Благословение ей моё передайте и просьбу испечь мне блинков и поцелуем жгучим наградить - в странствие ухожу свет чужедальний искать, что явился мне на днях», - ответствовал «отец родимый», кончиками пальцев вынимая из посудины бисквитный ломтик. Братия зашумела, замахала руками, возбуждённо заёрзала седалищами:

- Что за свет, отец ты наш? Кто тебе привиделся? Что он поведал тебе? Скоро ли света конец? Много ли будет хлеба?

- ...эээээ, всё то вам расскажи, да секреты открой. Я вам не ключник какой-то там чуланный! Нынче сполохи небесные, калики залётные, разговаривали со мной, то ли рода адамова, то ли бесовского, толком не разглядел. И лики их, вроде, райские, а рога как у чертей, что на иконах писаны. Оттуда, из сполохов тех, всё твердили мне, сирому и многогрешному, на языке приятном, что аж хорошо так стало мне и даже инокиню не захотелось. Вот что голос тот вещал: "Черви, черви, черви, черви - чем больше, - тем лучше. В банке - черви, в лавке - черви, в Доме - черви. В хлебе - черви......" Молиться теперь так будем. А ну, лентяи, повторяйте.

- Черви, черви, черви, черви - чем больше, - тем лучше. В банке - черви, в лавке - черви, в Доме - черви. В хлебе - черви....

- Вот и помолились. Ах, благодать то какая, ась? Ощутили? Возрадовались? Радость чую велию! Ах, хорошо! Поведаю вам, ничего не скрою - будет светопреставление и конец человечкам суетливым. И мягкого хлеба не станет, и мыши будут грызть, будто леденцовых петушков на палочках, тела ваши даже в домовинах крепких, железными полосами окованных. И только те, кто хлеб украдут, воистину спасутся и к нам придут, слово моё примут и опресноков моих рукодельных отведают. В банке - черви, в лавке - черви, в Доме - черви. В хлебе - черви.

- Чуем радость, ох, отец ты наш! И молиться будем так, как ты научил. Ни словечка не забудем. По сёлам и посадам пойдём. Всех научим и хлебом краденым накормим.

«Ну, теперь то уж точно перезимуем! Если калики залётные нашего благодетеля посетили, осветили и даже молитве спасительной научили - так, стало быть, не всё уж навозно в мире сём, где нам и головы преклонить негде», - засмеялся отец Часовский, с аппетитом вкушая чёрствый пирог с гречневой кашей, на коем, конечно же, почивало хлебное благословение.

А что же наш благодетель? Так ушёл он, как и обещал, в края чудесные, за светом чужедальним, истинно премудрым, что даже в храмах расписных отыскать непросто, если невозможно совсем. Знать, время пришло такое, испытующее. Веруем, что найдёт он свет тот и поделиться с нами, чадами своими непутевыми, частичкой его малой, от коей тепло будет и по- домашнему покойно.





Рейтинг@Mail.ru