ГЛАВНАЯ




АЛЕКСЕЙ ИЛЬИНОВ



«Мудрено сотворено. Премудры дела твои, Господи. На семи поясах Бог поставил звёздное течение. Над семью поясами небесными сам Бог, превыше его покров. На 1-м поясе небесные ангелы, на 2-м архангелы, на 3-м начала, на 4-м власти, на 5-м силы, на 6-м господства, на 7-м херувимы, серафимы и многочестие. Мир — нетленная риза. Небо — нетленная риза Господня. Небо — престол Бога, Земля — подножие. Небо — терем Божий; звёзды — окна, откуда ангелы смотрят»
Из сборника Владимира Даля

Мой друг, есть радость и любовь,
Есть всё, что будет вновь и вновь,
Хотя в других сердцах, не в наших.
Но, милый брат, и я и ты -
Мы только грёзы Красоты,
Мы только капли в вечных чашах
Неотцветающих цветов,
Непогибающих садов.
Константин Бальмонт


ПАСХА НА КЭР- ДЭВАЙЕ


Но что нам делать с розовой зарёй
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой...
Николай Гумилёв

Зябнет, дрожит, изгибается на нездешнем ветру огонёчек почти оплывшей до основания свечи, отважно отпугивающий сгущающийся смоляной сумрак – такой осязаемый, материально плотский, с непроглядными слепорождёнными пятнами, откуда вскоре следует ожидать непрошеных гостей. Кто ты, дай ответ, близкий гость – добр ли ты, приветлив ли? С чем придёшь ты, друже? Исцарапанная столешница самодельного стола заставлена вырезанными из зеленоватого, похожего на малахит, мягкого камня баночками с краской, охапками кистей, грифельными карандашами, мелками, огрызками угольков, пыльными грудами бумаг и папок, стопками старинных, рассыпающихся прахом от прикосновения, книг и альбомов. Добротно загрунтованная деревянная доска с еле заметным сероватым контуром рисунка на подставке. Отец Сергий сосредоточен. Очень уж нелегко даётся ему эта, пока ещё не начатая, работа. Будто что-то инородное, явно потусторонней породы, мешает ему окунуть кисть в краску и сделать мазок, а затем ещё и ещё. Отец Сергий вздыхает и присаживается на трёхногий стул. Рассеянно смотрит куда-то сквозь догорающую свечу, встаёт и, перекрестившись, идёт на крошечную кухоньку в дальнем, отгороженном циновкой-пологом, углу кельи. Там он ставит на сложенную из камней плиту чайник – грубый, закопчённый, залатанный, чудом удерживающий воду в кубическом брюхе. Ждёт, когда тот закипит и наливает кипяток в пузатую, грубой лепки, кружку. Молча, вдыхая через ноздри пахучий пар, пьёт крепкую чайную муть. Точнее, не совсем чай, а смесь из высушенных местных трав, собранных в конце третьего, наименее дождливого, месяца Долгой Весны, когда в диких хвойных лесах по ту сторону Верхнего Янтарного Океана, на укромных полянах, расцветают душистые иссиня-лиловые цветы, чьи бутоны размером с голову взрослого человека, и высоченные «хвощи», чьи трубчатые «стебли» и длинные ребристые «листья» фосфоресцируют во влажном, напоенном слащавыми испарениями, сумраке. Очередной глоток чая равномерно разлился внутри бодрящим теплом, отец Сергий прикрыл натруженные, красные от недосыпания, глаза и невольно улыбнулся путаному клубку мыслей, что вновь вторглись в его одинокое затворничество: «Кто я в мирах сих безбрежных? Всего лишь человек, чья плоть всё также слаба и ничтожна, несмотря на то, что её, вроде бы, когда-то рискнули усовершенствовать, прежде чем выбросить из знакомого колыбельного уюта в смертоносную пустоту. Но улучшился ли он, сделавшись, якобы, совершеннее и горделиво вообразив себя равным самому Всевышнему? О, нет... И снова, будто в насмешку, повторилось изгнание согрешившего Адама из благоуханных садов Эдемских. Так зачем я здесь? Кого жду? Вестника ли светлого и долгожданного, что в час мой призовёт меня и, взяв за руку, словно дитя малое, уведёт туда, куда даже опытные матёрые кормчие бояться ступать? Его ли дождусь либо, кто знает, так и исчезну безымянным в этих могильных снегах? Оборони, Господи, и проведи мя, инока твоего многогрешного, тропою нехоженой по обратной стороне полуночи адовой... Спаси и сохрани, спаси и сохрани...».

Отец Сергий долго и пристально, о чём-то задумавшись, вглядывался в рисунок, взял кисть, обмакнул её в золото, но... Свеча, моргнув, угасла, впустив, наконец, истомившегося от ожидания давнего и непримиримого недруга – лютую морозную тьму Иномирья. Безглазую и немую. Убивающую без жалости и сожаления чужаков.

Но весна, короткая, прохладная и дождливая, обязательно вернётся на Кэр-Дэвайю. Сначала пролетят первые, самые тяжкие, четыре месяца воющих непрестанно ураганов, метелей и снегопадов, затем на ещё три месяца плюс-минус девять, а то и все тринадцать, дней установятся жесточайшие, вымораживающие любой намёк на жизнь, холода. В замыкающий Студёное Ненастье месяц окончательно появившееся из-за горизонта солнце отгонит стужу и слегка подтопит верхний снежный покров на равнинах и кое-где на вершинах низких гор. Толстенный ледовый панцирь на уснувших реках нехотя треснет и начнёт готовиться к более масштабному весеннему разрушению. Воды очнутся и шумно понесут их осколки к океанам.

Пока же снежная крупа сыпет дни и ночи, царапая навес, натянутый над входом в келью. Иногда снега выпадает так много, что путь наружу становится сущей пыткой из-за наметённых сугробов.

Отец Сергий на ощупь отыскал на известной полке, в картонной коробке, заранее припасённую свечу и привычно зажёг её. Было восторжествовавшая тьма недовольно отползла прочь и ощерилась, давая сим понять, что реванша не миновать, ибо свечей оставалось немного. Прошлая весна была голодной и слякотной. С неба то лил дождь вперемежку со снегом, то ударяли морозцы. Потому и «угрей» в реке было очень мало. Максимум, на что пришлось рассчитывать - на крайне скудный запас сушёного «мяса» и совсем чуть-чуть подкожного «сала», вполне пригодного для изготовления свечей.

Кэр-Дэвайя – окраинная планета внешнего кольца системы Кора, открытая исследовательской миссией Климента Исаврийского, стартовавшей с орбиты Никомедии в начале правления Базилевса Никифора XII Гелиана, чьи предки наголову разгромили армады Шай-Ойо близ пламенеющей короны Ригеля. Эта славная и грандиозная победа по праву вошла во все «Стратегиконы» и иные учебно-тактические симуляторы Вселенского Ромейского Империума.

На буранной, постоянно переменчивой, Кэр-Дэвайе отец Сергий обосновался пять с половиной стандартных староземных лет назад. Отправился туда сознательно, зная, что его ждёт впереди. Грузовой корабль, шедший в Скифские Пограничные Анклавы с трюмами, доверху набитыми оборудованием для терраформирования и компонентами для монтирования Нуль-пространственных приёмно-стартовых порталов, высадил его там в спасательной капсуле, щедро снабдив всем необходимым для более-менее нормального выживания в открыто недружелюбной климатической среде. Поначалу отец Сергий жил в капсуле, приспособив её под временное жильё. В особенно невыносимые холода спал прямо в неудобном скафандре, согнувшись едва ли не в три погибели, охотился на брюхоногих речных «угрей» и «червей», чьё желейное «мясо» нашёл даже по-своему вкусным, хотя и с непривычки какое-то время тошнило от него. Однажды, вернувшись после недельного похода вглубь материка, он обнаружил, что от его жилья не осталось ничего, кроме обуглившегося каркаса, бывшего до того корабельной капсулой, и чудом уцелевшего минимума кое-каких вещей, нетронутых пожаром. Жадный огонь уничтожил альфа-коммутатор, единственную, хотя и непостоянную, но связь с представителями рода человеческого. Впрочем, отец Сергий не очень печалился по сему поводу – значит, на всё воля Божья. И принял как должное это испытание. Неподалёку от прежнего места проживания, поближе к океанскому побережью, он нашёл пещерку в скальной гряде, расширил её и потихоньку перетащил туда свои оставшиеся пожитки. Постепенно быт наладился и первое Студёное Ненастье он вполне благополучно пережил, если не считать кое-каких неприятностей. Правда, накануне Долгой Весны его, таки, одолела лихорадка, но и она вскоре отступила. Отец Сергий, сильно ослабевший от изматывающей немочи, бросавшей то в жар, то в лёд, встал с постели, когда дымчатые лучи утреннего, уже незимнего, солнца прокрались в его келью и осветили все её даже малоприметные уголки. Он вышел наружу: над сиреневой гладью просыпающегося океана с разбросанными то тут то там островками льда вставало исполинское, яростно разгорающееся, светило, окаймлённое змеящимися протуберанцами. Белая, то испепеляющая, то замораживающая Кора, вокруг которой дрейфуют в полудрёме по своим орбитам двенадцать планет – газовые гиганты, каменистые, песчаные и ледяные шарики, россыпи астероидов и комет. На огнедышащем лике Коры, словно из ниоткуда, вдруг проявились четыре серпика лун Кэр-Дэвайи, невидимых ранее из-за плотной неподвижной облачности. Небо, почти очистившееся от облаков, заметно преобразилось, предвещая скорые и неожиданные перемены.

Заключительные аккорды стихающей капели. Лёгкий разноцветный дождик, пролившийся из странствующей тучки. Говорливые бегунки ручейков в тенистых оврагах. Хиленькая прозрачная растительность и пушистые шарики «плесневых цветов» на окрестных холмах и бугорках, где так приятно греться на солнцепёке. Восьмикрылые громадины-«стрекозы», треща и щёлкая, носятся над сонной, подёрнутой слизистой ряской, водой. В приречных кустах с клейкими игольчатыми листочками заворчало, заворочалось существо, отдалённо напоминающее «жабу». Вот и Пасха пришла на Кэр-Дэвайю. После захода Коры, когда луны и звёзды заняли свои обычные места на резко, без смягчающих пастельных вечерних полутонов, потемневшем небосклоне, отец Сергий запел пасхальный тропарь: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». В ночи чужого мира, где чужим было абсолютно всё, коленопреклонённый человек, малая живая песчиночка в бесконечности, назло всем напастям и страхам, молился и торжествовал: «О Пасха, великая и священная, Христе! О премудрость, Слово Божие и сила! Удостой нас совершеннее приобщаться Тебе в нескончаемый день Твоего Царства». И было ему хорошо и покойно. Он был по-настоящему счастлив. Он пел и радовался вместе со всеми ликующими мирами Вселенского Ромейского Империума. Звёздной Сверхновой Византии, давным-давно, века и века назад, покинувшей материнскую земную обитель ради того, чтобы сполна познать Красоту и Величие Творения Божьего. Отец Сергий видел всех, кто в эту самую великую из всех ночей литургическую ночь был в соборах, храмах, провинциальных, Богом забытых, церквушках либо походных молельнях. Где бы они ни были – в лебедином великолепии устремлённой ввысь, к бриллиантовому и сапфировому шитью созвездий, Святой Софии в Новом Цареградском Пределе, где вполне можно было бы разместить население средней колонии, в звёздноафонском храме Святых Мучеников Фомальгаутских, в монастырях на медно звенящих равнинах Дикэ-Агриппины или в скромной, вмещающей максимум десяток человек, церквушке экспедиционного космолёта, направляющегося к ещё неоткрытым солнцам. Вот статный и державный Базилевс Феодосий и его прелестная супруга Ирина в золотистом сиянии несчётных свечей. Владетели и Зодчие Империума. Носители Высоких Венцов, Держатели и Хранители Небес и Тверди. Отроки Димитрий и Роман в форменных, цвета грозового неба, мундирах с нашивками Цареградской Академии Дальних Миссий и Колонизации, где им предстоит обучаться и практиковаться в течение нескольких лет в ещё необжитых мирах Скифских Пограничных Анклавов. Генеральные Стратеги и Воеводы Объединённых Ромейских Фаланг и Линий – кир Никифор, кир Леонид, кир Хлодвиг и кир Винченцо. «Христос воскресе из мертвых...», - празднуют звёзды Воскресение Христа-Спасителя. «Воистину воскресе!», - слышится победный возглас Любви и Света, пронизывающий сверкающие жемчужины галактик, бережно и мудро нанизанные Создателем на могучие струны Вселенной. Как же чудесна и величественно прекрасна вечная музыка твоя, Боже! В ней, в её мажоре и миноре, в её радостях и печалях обретаемся все мы – Сверхновые Ромеи Империума, мчащиеся на немыслимых сверхсветовых скоростях во времени и пространстве.

Слёзы обжигают щеки отца Сергия. Никто их не увидит, никто не отрёт. Разве что дэвайийские луны и немилостивые плети ветров расхохочутся над ними и переломают пополам отчаявшегося пришельца. Теперь он точно знает, что никогда вернётся назад, к ромейским звёздам, откуда ещё вчера, из прошлой, будто не своей, жизни, прибыл сюда, на всеми забытую Кэр-Дэвайю. Он никогда больше не увидит юную улыбчивую Ирину, летящую по залитой пылающим цареградским солнцем кольцевой галерее Чертога Базилевсов, откуда открывается потрясающий вид на Великий Гелианский Океан. Никогда не услышит бубенчик её ещё детского, но уже тронутого взрослыми заботами, голоска: «Отче, благословите меня. Сегодня я улетаю на Тэйкхе Тэйдж'Э, чьи повелители решились принять покровительство и благословение Империума. Пока мы направляем к ним группы начальной оценки и вероятностного прогнозирования. Я буду работать вместе с ними, невзирая на мой статус. Жаль, отче, что Вы не летите с нами. Тэйдж'Э существа настолько удивительные, что непонятно, кто же они такие на самом деле. То ли утончённые поэты и артисты, коим ведома суть слов, созвучий и образов, то ли демоны-искусители, чья сущность прячет в себе неслыханную жестокость. Они лавируют между раем и адом. И непонятно, кто одержит верх. Этого, отче, страшусь... Есть ли ад? Каков он? А если миры Тэйкхе Тэйдж'Э станут нашим проклятием? Что, если мы ошибаемся и наши старания обернутся против нас же самих? Мы несём истину и волю Империума иным, подчас отличным от нас, разумным расам и престранным формам жизни, искренне веруя в Универсальное Совершенство. И при этом по-прежнему пребываем в плену соблазнов и искушений... Так кто же мы, отче? Бывшие ограниченные земляне, замкнутые на махонькой планетке с типично кислородной атмосферой, или могущественная космическая раса, сумевшая добраться до сотен и сотен звёзд, одолеть в сражениях невиданных доселе недругов и обрести не менее необычных друзей».

Но не сумел тогда отец Сергий мудро, подобрав нужные слова, ответить Ирине, ибо верного ответа не ведал. Лишь благословил её и проводил до астропорта, с которого в исчерченное синими молниями цареградское небо стартовал стреловидный, окутанный вуалью противоперегрузочных полей, корабль, оставивший после себя лишь раскалённый след и оглушающе-горячий воздух.

С тэйдж'Э отцу Сергию, таки, пришлось встретиться. Те действительно были существами своеобразными, склонными как к иррациональному созерцанию, так и вполне рациональным, даже жёстко-механическим, выводам. Люди их поражали своей открытостью, смелостью и дружелюбием. Они покоряли звёзды, хотя и не были божествами. Ещё у них была Вера, не вписывавшаяся ни в какие высокосложные физико-математические схемы. Тэйдж'Э рискнули исследовать её, но, к собственному прискорбию, потерпели поражение. Им пришлось вынужденно смириться с человеком, а также Тем, Кто их таковыми делал – Страдающим, Скорбящим и Спасающим.

Помнится, будучи ещё ребёнком, маленький семилетний Сергий как-то спросил у отца, ксенопсихолога Дальней Миссии, есть ли Бог либо это всего-навсего некое абстрактное представление о Вселенной? И тот повёл его через весь корабль на площадку внешнего обзора. Очутившись в её центре, Сергий зажмурился от страха и как можно крепче прижался к отцу – ему показалось, что они каким-то образом покинули безопасные пределы корабля и вот-вот погибнут в вакууме. И тогда он заскулил, заплакал от бессилия и ужаса. Но отец только лишь положил свои широкие ладони на его плечики и негромко, почти шёпотом, сказал: «Смотри, Серёжка! И ничего не бойся! Эй, смелее!». Сергий открыл глаза и ахнул от изумления. Таких звёзд он ещё никогда не видел! Повсюду горели, сверкали, мерцали, словно переговариваясь между собой, мириады и мириады огоньков, блёсток, искорок и светлячков. Высоко над головой, под ногами, на расстоянии вытянутой руки – только протяни и звёздочка сама упадёт тебе в ладонь. В отдалении пылала колоссальная газопылевая туманность, похожая на сказочное чудище с широко распахнутыми крыльями. Бирюзовое и рубиновое солнца вставали над приближающейся поверхностью планеты цвета шафрана. Зрелище было настолько завораживающим, что Серёжке-Сергию тут же захотелось побывать на ней и непременно самому встретить, впитать в себя без остатка, этот незабываемый рассвет. «Это Вюрулл, система двух горячих звёзд, сынок. Шай-Ойо, будь проклято их семя, называют их Йэ-джэу и Кхайти-Тта. Тут, на этой вот самой планетке, была их колония и экспериментальные синтез-лаборатории с лагерями военнопленных. Всё тут кровушкой нашей, человеческой, и слезами горькими обильно полито. Господи, души мученические упокой!», - дрогнувший голос отца, увы, прервал грёзы Серёжки-Сергия. Добрая сказка обернулась чем-то страдальчески жутким, с душком сгнившей, кишмя кишащей червями, мертвечины. Выходит, что его сородичи страдали и умирали в муках, встречая и провожая бирюзовые и рубиновые восходы и закаты. «Никто иной, как Бог сотворил всё то, что ты сейчас увидел. Звёзды и солнца, планеты и луны, туманности и галактики... Всю нашу Вселенную. И мы, люди, его творение. Возможно, самое искусное. Помни об этом, сынок. Безбожие – грех непростительный. Особенно для нас, людей. Вот так то... Не забывай, Серёжка. Вера в Правду Божию, а не только звездолёты и гиперпространственные врата, ведёт нас к звёздам. Вера и Правда», - эти слова отца Серёжка-Сергий затвердил наизусть и после часто вспоминал их, где бы он ни был. Помнил и на Кэр-Дэвайе, славя Христово Воскресенье.

И, всё же, он вернулся к рисунку, когда отчётливо увидел его. Был и незримый вестник, молвивший: «Ну что же ты, Серёжка? Чего же медлишь то? Вставай, ну вставай же. Но только не опоздай! Поспеши, поспеши, Серёжка...».

И тогда на безбрежно-белое алебастровое поле, куда легли чистые снега Земли, пролились солнечное смеющееся злато, янтарь, пурпур, померанцы, изумруды и лазурь. И взглянуло оно на нас, Сверхновых Ромеев Империума, ясным тихим ликом того, кто, должно быть, уже прославлен и причтён к ликам иным. Отец Сергий устало взглянул на только что дописанный лик святого, имени коего он так и не узнал, и молитва сама слетела с его уст. Простые слова человека, просившего Создателя о мире, благе и скорой весне света.

- Моя госпожа, смотрите, что мы нашли. О, это... это потрясающе. Поверить не могу..., - чей-то голос, кажется Матфея, хронографа Миссии, вывел из полузабытья Ирину, супругу Базилевса Никифора XII Гелиана. Вот и свиделась она с отцом Сергием. Здесь, далеко-далеко, на Кэр-Дэвайе под белым солнцем Коры. Матфей услужливо передал Ирине небольшую икону. Она взглянула и твердь иноземельная вздрогнула и куда-то поплыла.

- Госпожа, госпожа, Вам плохо? Моя госпожа...

На неё, седовласую и постаревшую, но всё ещё благородно красивую, смотрел Димитрий – её сын, принявший смерть мученика на Ххайтане, когда Шай-Ойо учинили там бойню, обратив в скорбный молчащий пепел целую непокорную планету, освоенную и возделанную людьми. И ромеи снова, как и встарь, встретили их и отбросили прочь, за пределы Империума. Димитрий мучился почти сутки, медленно, капля за каплей, истекая кровью, но не издав ни единого стона, хотя Шай-Ойо, мастера изощрённых пыток, именно этого и ждали. Им было любопытно, когда же это тщедушное существо исторгнет вопль пощады и окончательно сломается. Обезображенное, лишённое одежды, тело Димитрия, распятое на оплавленном скелете изуродованного взрывом корабля, позже нашла спасательная команда. Она и доставила его в Чертог Базилевсов, где оно было погребено в усыпальнице Гелианов Ригельских рядом с его предками-ромеями – астронавигаторами-первопроходцами, полководцами, правителями Вселенского Ромейского Империума – блистательного, яростного, неукротимого мiра Веры и Правды.

- Да... отец Сергий был искусный иконописец. Не было ему равных на всех ромейских звёздах. Боже, но только как он узнал, откуда? Ведь Димитрий погиб вскоре после его кончины? Боже, Боже...

- Чудны дела твои, Господи! Отче Сергий, святой царственный новомученик Димитрий, молите Бога о нас, грешных, - взволнованно перекрестился Матфей. А Ирина, некогда смешливая любознательная девчонка, а ныне властная владычица Империума, видела уже Других. Лики. Сотни и сотни ликов святых, написанные отцом Сергием, глядели на сверхновых ромеев, сошедших с небес на просыпающуюся весеннюю Кэр-Дэвайю в воскресный день Пасхи Христовой.

«Не забывай, Серёжка. Вера в Правду Божию, а не только звездолёты и гиперпространственные врата, ведёт нас к звёздам. Вера и Правда». Помню, отче, слова твои.




Ссылки по теме:

ПРОРОЧЕСТВО ЮРИЯ ПЕТУХОВА





Рейтинг@Mail.ru