ГЛАВНАЯ




МАЙКЛ ХАРДТ, АНТОНИО НЕГРИ



НАШЕСТВИЕ МОНСТРОВ


В XVII веке наряду с научными библиотеками и лабораториями, в которых совершались фантастические открытия, появились и первые кабинеты, где выставлялись монстры. В этих коллекциях были самые невероятные экспонаты, начиная с зародышей с пороками развития, заключенные в склянки, и заканчивая «человеком-курицей» из Лейпцига - всякого рода предметы, вдохновившие Фредерика Руиша на создание, эффектных аллегорических собраний в Амстердаме. Даже в абсолютистских королевствах обычным делом стало появление кабинетов естественной истории, полных редкостей. Петр Великий, который за чрезвычайно короткий период времени ценой страданий и жертв миллионов крепостных возвел новую столицу России, купил коллекцию Руиша и на ее основе создал кунсткамеру в Санкт-Петербурге. Откуда такое нашествие монстров?

Распространение монстров в XVII и XVIII веках совпало с кризисом старых евгенических верований. Оно помогало подрыву прежних телеологических посылок в процессе наступления естественных наук. Под евгеническими верованиями мы понимаем философские рамки, согласно которым истоки космоса и этического порядка одновременно усматривались в метафизическом принципе: «Тот, у кого хорошее происхождение, будет властвовать счастливо». Этот греческий принцип тысячами путей проник в иудейско - христианские представления о мире как о божественном творении. Что же касается телеологических допущений, то они подразумевают, что всякое создание, как и его развитие, зависит от целей или заключений, связывающих их с космическим порядком. Не случайно то, что евгеника и финализм объединились в ходе развития «западной цивилизации»: фиксированные истоки и концы поддерживают порядок в мире. Однако в XVII и XVIII столетиях этот старый цивилизационный порядок стал оспариваться. Если великие войны, приведшие к модернити, принесли неописуемые мучения, то монстры стали олицетворять собой возражения против порядка, определяемого евгеникой и финализмом. В политике следствия этого оказались еще определеннее, нежели в метафизике: монстр не случаен, но представляет собой постоянно имеющуюся возможность разрушения естественного властного порядка во всех сферах, начиная с семьи и заканчивая королевством. Различные светила современности, от графа де Бюффона и барона Гольбаха до Дени Дидро, исследовали возможность появления новых нормативных фигур в природе или, в сущности, связь между причинностью и ошибкой и неопределенностью порядка и власти. Монстры поразили даже наиболее просвещенные умы! Именно отсюда началась подлинная история современного европейского научного метода. Как считает Гольбах, до этого момента игральные кости были шулерски налиты свинцом, то есть упорядоченные результаты, которые мы усматривали в естественном развитии, были сфабрикованными; теперь же игра, наконец, более не подстроена. Вот чем мы обязаны монстрам: разрыв с телеологией и евгеникой открывает для обсуждения проблему того, в чем состоит источник созидания, в чем оно выражается и куда оно ведет.

Сегодня, когда социальные горизонты очерчены в терминах биополитики, не следует забывать эти давние истории эпохи модернити, повествовавшие о монстрах. Эффект монстра многократно умножился. Телеологию теперь не назовешь иначе как невежеством и предрассудком. Научный метод переходит в сферу неопределенности, и каждый реальный объект создается случайным и исключительным образом, вследствие внезапного появления чего-то нового. Франкенштейн стал членом семьи. Значит, в такой ситуации дискурс живых существ должен стать теорией об их создании и о вероятном будущем, их ожидающем. Будучи погружены в нестабильную действительность и сталкиваясь с нарастающей искусственностью биосферы и институционализацией социального, мы всякую минуту должны ожидать появления чудовищ. «Monstrum Prodigium», как говаривал Блаженный Августин - чудесные монстры. Но сегодня чудо наступает всякий раз, когда мы признаем, что прежние стандарты измерения более не действуют, всякий раз, когда разлагаются прежние общественные организмы, а их останки служат удобрением для производства новой общественной плоти.

Жиль Делез признает в людях чудовищ. Как он утверждает, человек - это животное, которое изменяет свою собственную породу. Мы серьезно воспринимаем такое утверждение. Монстры наступают, и научному методу приходится иметь с ними дело. Человечество трансформирует себя, свою историю и природу. Проблема уже не в том, чтобы решить, согласиться ли на такие приемы человеческой трансформации, а в том, чтобы выяснить, как с ними поступать, и понять, подействуют ли они нам на пользу или во вред. На деле нам нужно научиться любить одних монстров и бороться с другими. Крупный австрийский романист Роберт Музиль установил парадоксальную связь между сумасшествием и избытком желаний в образе ужасного преступника Моосбруггера: как пишет Музиль, если бы человечество могло видеть коллективные сны, ему бы грезился Моосбруггер. Моосбруггер Музиля может служить эмблемой нашей амбивалентной связи с монстром, потребности укрепить неумеренные силы трансформации и разрушить тот монструозный, ужасный мир, который навязан нам глобальным политическим организмом и капиталистической эксплуатацией. Нужно использовать чудовищные проявления множества, чтобы бросить вызов мутациям искусственной жизни, превращенным в товар, капиталистической способности выставлять на продажу природные метаморфозы и новой евгенике, которая поддерживает правящую клику. Своим будущим человечество должно овладевать в новом мире монстров.

<

Рейтинг@Mail.ru