СВЯТОЙ ПРЕПОДОБНЫЙ АНДРЕА ЧАСОВСКИ
КОЗЛОВАК
И — ах! Что это был за танец! Козлобородый рыцарь, танцующий с козлами в чаще! Совершенно точно можно сказать, что Анна уже в семь лет пыталась подражать этим козляткам, она становилась перед скульптурой ужасной работы неизвестного автора и совершала причудливые, гротескные движения. Здесь нужно вспомнить еще одного семилетнего ребенка, он из другой страны и у него совершенно иная судьба. Его зовут Говард. Всю свою жизнь он проведет в борьбе с матерью, сочиняя миры, в которых его родительница будет оживать как древний ужас, спящий на самом дне самого глубокого океана. От произведения к произведению, от рассказа к рассказу, всякий раз пожирающая мать восстает из глубин и начинает охоту на главного героя, и каждый раз битва материнского ужаса против маленького безобразного человечка заканчивается поражением последнего. Так происходит со всеми, кто живет с родителями до тридцати лет. А пока Говарду семь лет и мама хочет отдать его в танцевальный класс, на что юный эрудит цитирует Цицерона: “Nemo fere saltat sobrius, nisi forte insanit” (Почти никто не танцует трезвым, если только он не безумен). Если бы юный Лавкрафт отпустил свое тело в танец!
И этот танец был бы козловак, и колдовство это — козлование.
В общепринятом представлении танец — это цветок, который рождается из синхронии музыки и тела. Просто большинство людей не знают, что танец — это истерика, состояние, когда тело демонстрирует свое неудачное положение окружающим, а музыка — всего-то фон, прикрытие. Танец с объятиями – обращение о помощи к Другому, как правильно подметил Марсель Мосс - продукт современной европейской цивилизации. Некоторым современникам нужна помощь извне для обуздания собственного животного. Неважно — психоаналитик ли это, исповедник или партнер по танцам.
Для неуправляемого тела существуют психиатрические лечебницы, для тела, которое еще можно подвергнуть обузданию, построены спортзалы и существуют Школы танца. Цель всех этих учреждений — привить безумию ритм. Неважно — ритм ли это гимнастического снаряда или музыка, вас научат двигаться согласно спортивным требованиям или танцевать вальс, танго или фокстрот. Ритм — это хрупкая иллюзия того, что тело здорово. Болезнь Паркинсона явное тому опровержение. Но Контроль прав в одном - безумие с элементами предсказуемости не так опасно.
Козлование исключает ритм. Ритм здесь не играет такой важной роли. Движения в козлоплясках неузнаваемы, лишены формы, здесь нет повторения и каждая новая фигура отличается (или не отличается — никогда точно не знаешь) от предыдущей.
Облокотившись одной рукой о колонну, Анна задумалась о природе своего необъяснимого поведения. Если тело, подчинившись музыкальному ритму, отделяется от сознания, то насколько оно пребывает в сознании, избегая ритма? Ведь если оно даже пребывает в сознании, то в чьем? Как известно, у балерин не так много мозгов, потому как большую часть своей сознательной (якобы) жизни они проводят в состоянии подчинения музыкальному ритму. Аннушка же была девочкой умненькой. И если бы у нее были родители, то они, наверняка, гордились бы ею перед родственниками или перед соседями. Неизвестно, правда, какие танцы предпочитали бы ее папочка с мамочкой, ведь до того, как граница между поколениям стала определяться музыкальными предпочтениями, она определялась предпочтениями танцевальными. Поколение танго не понимает тех, кто танцует фокстрот и шимми. Танцоры чарльстона и блэк-боттома никогда не будут поняты танцорами брейка и так далее... то есть,подчиненная истерия в людском сообществе стала меткой, помогающая классифицировать поколения, социальные слои и субкультуры, метафорой личной и социальной эмансипации. Может и не так уж плохо, что у Аннушки нет папочки с мамочкой...
Наш текст — тот же козловак. Мы начали с Белого, задели Волошина, выдали коленце в сторону Лавкрафта (его передернуло от отвращения), перенеслись в Германию на подмостки кабаре и потолкались с Жозефиной Бейкер, пнув Марселя Мосса. Но нам этого мало! Бросимся же в тот самый круг ада, где сталкиваются зады, хлопают груди и ляжки задираются все выше-и-выше!
Мари Вигман танцует для интеллектуальной публики, «выражает» эмоции, ситуации, во время танца декламирует классиков, ее молитва и ритуал — расшифрованы ею же самой, слишком много отдано разуму. А Валеска Герт — вроде бы соперница Мари Вигман, - изображает на сцене проституток и цирковых актрис, «обделяя» свои синхронные движения аурой «древних смыслов», стремиться вжиться в «конкретную реальность» и вообще слишком много рассуждает.
Или вот - как танцует фашист? Фашист танцует либо в петле, либо в пьяном угаре с сарделькой в зубе и пивом в брюхе. Красноармеец после литрухи самогона отплясывает гопака и лупит себя по ушам — задорный! Конечно, в официальной версии оба любят вальсы и презирают все «джазовое», к примеру, фокстрот. Фашист Марио Пуччинни и коммунист Иоганесс Бехер в одних и тех же словах критикуют ночные клубы, в которых танцуют «джазовые» танцы.
«О, вытанцуй же себя // Из своих расходящихся бедер»
Раз в год в город приезжает знаменитый тетр танцев. Восемь вечеров! Под звуки двух оркестров! Только сейчас! Танцы становятся едва ли не единственным развлечением для горожан. Новые па покоряют публику, и владельцы баров в конце меню обязательно указывают: «танцевальные вечера» или «танцевальный конкурс для взрослых». Анне не нравится публика, что ходит на «танцевальные вечера». Она уже и в кино перестала ходить из-за того, что перед фильмом всякий раз на сцене кто-то танцует. Лени Рифеншталь, к слову сказать, ходит в кино только из-за этих самых танцев. Во-всяком случае, так явствует из ее дневников...
Анна танцует в зале с мраморными козлятками и если бы не рассвет, не петухи и не желание спать, танцевала бы Аннушка свои козловаки и дальше, а так — отправляется в спальню; до лестницы - сама , а тут уж сам Бог Морфей подхватывает ее на руки и несет до мягких подушек, к пуху и кружевам. И снится ей Андрей Белый, танцующий свои стихи на чужой земле, испускающий глоссолалии об эритмическом жесте звука «Х-а-а» (Н-а-а), выступающий графемой -дервишем с поднятыми ввысь руками.