Ф.Гваттари
ШИЗО - ХАОСМОС
Нормальность, рассмотренная с точки зрения бреда, технические логические схемы, подчиненные закону первичного, по-Фрейду, процесса, уже находятся на полпути к хаосу, чтобы попытаться очертить субъективность не посредством преобладающих состояний равновесия, а ухватить виртуальные линии сингулярности, возникновения и возобновления. Не является ли это дионисийским вечным возвращением или парадоксальным коперниканским переворотом, дополненным поворотом к анимизму? По меньшей мере, это первичный фантазм современности, беспрерывно вновь и вновь предлагающийся(1) на рассмотрение, и не имеющий надежды на угасание интереса со стороны пост-современности. Всегда одна и та же апория. Безумие, [с одной стороны] очерченное в своей чужеродности, застывшее в необратимой инаковости, [а с другой] не в меньшей степени населяет и наше обычное стихийное (sans qualite) восприятие мира. Но нужно идти еще дальше. Хаотическое головокружение, которое находит свое наиболее полное выражение в безумии, контитуировано основополагающей интенциональностью отношения субъект-объект. Психоз обнажает главную движущую силу бытия в мире.
Наиболее специфическое в способе существования психоза, но также, при других условиях, и в способе существования детского «формирующегося эго» (Даниель Стерн) или эстетического творения — это вторжение на передний план субъективной сцены реального, предшествующего дискурсивности; его патическая (pathique) насыщенность буквально хватает за горло. Следует ли полагать, что это реальное застыло, окаменело и случайно стало кататоническим, патологическим? Или же оно было таким всегда – и в прошлом, и в будущем – готовое в любой момент наказать за вытеснение считающейся символической кастрации?(2) Быть может, необходимо отказаться от обеих перспектив. Реальное было уже там как раскрытая виртуальная референция, и оно возникло, соответственно, в качестве sui generis производства единичного события.
Структуралисты слишком поторопились, располагая топически Реальное психоза относительно Воображаемого невроза и Символического нормальности. Что тем самым достигается? Учреждая универсальные матемы Реального, Воображаемого и Символического, рассматриваемые по-отдельности и каждая сама по себе, структуралисты их вывели в застывшем и упрощенном виде (reduire la complexite de l’enjeu): [произошла] кристаллизация реальных-виртуальных Универсумов, установленных благодаря множественности воображаемых и семиотизированных (semiotises) территорий, связанных самыми извилистыми тропами. Организации (les complexions) реального – например, организации повседневности, мечты, страсти, бреда, депрессии или эстетического опыта, - не обладают одной и той же онтологической окраской. Кроме того, они не претерпевают пассивно действие других инстанций, ни артикулируют их механически. Когда они пересекают определенные само-производимые (auto-poietiques) пороги консистенции, то начинают работать самостоятельно и учреждают очаги частичной субъективации. Инструменты их выражения (семиотизации, кодирования, катализа, прессования, резонанса, идентификации) не сводятся никоим образом к одной-единственной означающей экономии. Практика институциональной психотерапии научила нас разнообразию модальности соединений множества реальных и виртуальных стазов: стазы тела и сома, Я и другого, переживаемого пространства и временных повторов, семейного социуса и социуса, искусственно созданного. Эта практика учит нас раскрывать другие поля возможного: поля психотерапевтического переноса и уже не материальных универсумов, относящихся к музыке, к пластическим формам, к становлению животным, растением, машиной…
Организации реального, обнаруженные психотерапией, при своем появлении в клинической практике, открывают путь особого исследования других способов онтологического производства; они раскрывают в них лишние грани, пограничные опыты. Психоз таким образом населяет не только невроз и переверсию, но также все формы нормальности. Психопатология – это специфическая область, поскольку ожидаемые круговороты (allers-retours) и полиморфные нормальные отношения между различными модусами осуществления (mise-a-l’etre) субъективного высказывания, по разным причинам, обнаруживают в ней свою подорванную повторением гетерогенность. Эту инстанцию, несовместимую с экзистенциальным стазом, я называю хаосматической. Она здесь способна уловить все оттенки шизо-параноидальной-маниакальной-эпилептической гаммы; тогда как в любом другом месте она проявляется только в уклонении, смещении, незнании, искажении, сверхдетерминации, ритуализации… В данных обстоятельствах психоз мог бы быть определен как гипноз реального. Здесь чувство (sens) бытия-в-себе располагается до всякой дискурсивной схемы и занимает позицию исключительно в интенсивном континууме. Отличительные черты этого континуума не познаваемы с помощью аппарата представления (representation), но только с помощью патической экзистенциальной абсорбции, до-личностных, до-идентификационных соединений. Шизофреник как будто расположен в самом центре этого хаотического зияния, в то время как параноидальный бред проявляет волю к безграничному захвату его владений. Что касается чувственного бреда(3) (delires passionnels) (Серье, Капгра, де Клерамбо), то он заключает в себе менее замкнутую и более изменчивую интенциональность, направленную на захват хаосмоса. Переверсии уже заключают в себе переустройство с помощью означающего полей инаковости, которым предоставлено воплотить извне укрощенный хаосмос, управляемый на расстоянии посредством фантазматических сценариев. Неврозы представляют все варианты бегства, ранее упомянутые, начиная с самого простого и наглядного бегства фобии, продолжая истерией (которая выковывает для него субституты в социальном пространстве и на теле), чтобы закончить неврозом навязчивости, который скрывает в отношении себя временное «беспрерывное различАние» («perpetuelle differance») (Деррида), бесконечную отсрочку.Эта хаосматическая тема и ее некоторые нозографические вариации имеют также иные пути развития: они выдвинуты здесь только для того, чтобы навести на мысль, что онтологическое понимание, свойственное психозу, нисколько не является синонимом простого хаотического разложения, банальной дороги к энтропии. Скорее речь идет о том, чтобы примирить хаос и организованность (la complexite). В этом заключается заслуга Фрейда, указавшего этот путь в «Толковании сновидений».
Зачем называть «хаотическим» гомогенез онтологических референтов и через него, в скрытом виде, другие модальности субъективации? Дело в том, что, как бы там ни было, появление на свет организации смысла (complexion de sens) всегда ведет к повсеместному и непосредственному овладению всей совокупностью разнообразных концептов. Мир основывается только при условии сосредоточения в одной точке деконструкции, детотализации и детерриториализации, начиная с которой и осуществляется овладение субъективной позицией. Под воздействием такого очага хаосмоса совокупность дифференциальных терминов, характерных оппозиций, полюсов дискурсивности вызывает всеобщую проницаемость, равнодушную изменчивость и систематическое обесценивание. Эта разреженная среда (vacuole de decompression) является в то же время ядром самопроизводства (autopoiese), на котором постоянно вновь утверждаются, завязываются, повторяются и обретают устойчивость экзистенциальные территории и бестелесные универсумы референции. Это бесконечно убыстряющееся колебание — между состоянием хаотического захвата (grasping) и развертыванием организаций, укоренных в глубине координат мира, — располагается до пространства и времени, до процессов становления пространства и времени. Таким образом, формообразования смысла и состояния вещей обнаруживают себя хаотическими посредством того же движения, что и заставляет существовать их организованность. Определенная модальность, подверженная хаотической болезни еще при самом своем возникновении, в своей органичности, функциональности и отношениях инаковости (rapports d’alterite), находится всегда в основании мира.
Мы не противопоставляем здесь, как во фрейдовской метапсихологии, антагонистические импульсы жизни и смерти, организованности (complexite) и хаоса. Самая обыкновенная объектная интенциональность выделяется на фоне хаосмоса. И хаос не является чистой неразличимостью, он обладает специфической онтологической тканью. Его населяют виртуальные сущности и в нем заключена модальность инаковости (modalite d’alterite), в которых нет ничего универсального. Стало быть, вторгается в хаосматический опыт психоза или в патическое отношение, которое можно с ним поддерживать, не Бытие вообще, но событие, обладающее датой, значимостью, знаменательное в судьбе, изменяющее предыдущие напластования значений. После такого процесса обесценивания (dequalification) и онтологического гомогенеза, все меняется. Но событие неотделимо от текстуры обновленного бытия. Именно об этом свидетельствует аура психоза, соединяющая чувство всемирной катастрофы (Франсуа Тоскель) и волнующее чувство неизбежного всеобщего искупления или, в других терминах, безумных круговоротов между разрастающейся организованностью смысла (complexite proliferante de sens) и беспредельной пустотой, безвозвратным угасанием экзистенциального хаосмоса. Главное отметить в патическом понимании бреда, мечты и страсти, онтологическое окаменение, экзистенциальную заморозку гетерогенеза сущего (etants). Она в них проявляется разными способами, но всегда находится в скрытом состоянии в других модальностях субъективации. Она, подобно стоп-кадру, одновременно раскрывает свою основную (или конечную) позицию в полифонии хаосматических компонентов и усиливает их недостаточную мощность. Следовательно, эта заморозка учреждает не нулевую степень субъективации, точку негативности, нейтральности, пассивности, недостаточности, но крайнюю степень интенсификации. Именно посредством этого расширения хаотической территории, этого рискованного колебания, нечто становится возможно, и могут возникнуть онтологические бифуркации и коэффициенты процессуальной креативности. Даже то, что больной психозом не способен к гетерогенетическому восстановлению, не противоречит богатству онтологического экспериментирования, с которым, помимо собственной воли, он сталкивается. Таким образом, нарративность бреда в качестве дискурсивной, наращенной до предела мощи — до кристаллизации универсума референции и не-дискурсивной субстанции — учреждает ту же парадигму конструирования мифических, мистических, эстетических, и по видимому, научных миров. Существование хаосматических стазов не является нисколько привилегией психопатологии. Их присутствие вновь обнаруживается в философии, например, у Паскаля или у других авторов, более рационалистического склада. Картезианская методика всеобщего сомнения, предшествующая крайне попешному прикреплению к «cogito», с которой будет достигнут успех в обнаружении Бога и в новом основании мира, может быть воспринята с помощью этой шизо-хаотической редукции. И то обстоятельство, что организованность и инаковость (l’alterite) можно было бы попытаться (под влиянием злого гения) вывести из игры (baisser les bras), придает субъективности дополнительную мощность и обеспечивает ей выход за пределы пространственно-временных координат, которые, вместе с тем, находят в ней поддержку(4). В общем, можно считать, что коллапс смысла (collapsus du sens) будет всегда связан с активированием не-значащих звеньев дискурсивности, вписанных в онтологический узор созидающего себя мира. Таким образом, событийный разрыв происходит в сердцевине бытия и именно здесь он способен произвести новые онтологические изменения. Характерные оппозиции, синтаксис и семантика кода, сигналы и означающее продолжают водить свой хоровод, но на одном уровне (a cote de) со своим первоначальным слоем. Как и в бреде, сигнальные и семиотические системы будут находиться в подвешенном состоянии (decollent). Шизо-хаосмос является средством восприятия абстрактных машин, которые работают на пересечениях с гетерогенными пластами. Переход через хаосматический гомогенез, который может — так, чтобы это никогда не было наверняка известно, — предоставлять, механически или диалектически, доступ к комплексному гетерогенезу, учреждает не зону прозрачного, неразличимого бытия, но неугасающий очаг онтологического креационизма.
Разрушая онтологический гетерогенез — который придает свое разнообразие миру и направление (в паскалевском смысле) субъективности, — шизо-гомогенез усиливает мощь трансверсальности хаосмоса, его способность пересекать пласты и преодолевать стены. Отсюда часто наблюдаемая у многих шизофреников способность раскрывать, будто случайно, самые тайные намерения своих собеседников, так сказать, читать бессознательное, словно открытую книгу. Освобожденная от означающих дискурсивных принуждений, организованность в таком случае воплощается машинных танцах — абстрактных, немых, неподвижных и ошеломляющих. Следует остерегаться упрощенного и застывшего использования таких категорий, как аутизм и диссоциация, относящих шизоидную необычность или утрату витальности к депрессии или даже склонности (glischoide)(5) к эпилепсии. Больше чем с всеобщими и стандартными искажениями (alterations deficitaires) нормальной субъективности, сталкиваются с модальностями само-инаковости (auto-alterite) — одновременно множественными и уникальными. «Я есть другой», множественность других, воплощенная в пересечении элементов частичных высказываний, выходящая повсеместно за пределы индивидуированной (individuee) идентичности. Курсор хаосмоса не прекращает колебаться между разнообразными очагами высказывания, не для того, чтобы их тотализировать, синтезировать в трансцендентном Я, но чтобы, несмотря ни на что, сотворить из них мир. Таким образом, у нас имеются два типа гомогенеза. С одной стороны, существует нормальный гомогенез и/ли невротический, который остерегается погрузиться слишком глубоко и слишком надолго в хаосматическую редукцию шизоидного типа. С другой стороны, предельный гомогенез, патико-патологический, ведет к точке расположения организаций мира (complexions mondaines), где находятся соединенные не только компоненты чувственности, в оправе пространства и времени, компоненты аффективные и когнитивные, но также аксиологические, этические и эстетические заряды (charges). В пассиве шизо-онтологии стало быть находится ограниченный гомогенез, утрата цветов, вкусов и тембров в универсумах референции. В ее активе, очевидная изменяемость (alterification), избавленная от миметических барьеров Я. Бытие выступает как ответственность [возложенная на] другого, когда очаги частичной субъективации основываются, абсорбируясь или адсорбируясь (se constituent en absorption ou adsorption) в процессе овладения автономией и самопроизводством (autopoiese) созидательного процесса(6).
Речь не идет нисколько о том, что чтобы сделать из шизоида героя пост-модернистской эпохи, ни о том, чтобы преуменьшать важность для психотического процесса его системных компонентов — органических, соматических, воображаемых, семейных и социальных; но нужно отметить воздействия запретов, установленных между компонентами, которые ведут к бессмысленному противостоянию с хаосматической имманентностью. Социальные напластования расположены так, чтобы предотвращать, насколько это возможно, тревожную необычность, порожденную слишком заметной фиксацией на хаосмосе. Нужно идти дальше, и не нужно останавливаться на том, что может нас заманить: на безумии, боли, смерти, наркотиках, экстремальных переживаниях. Все эти аспекты существования являются, конечно, объектом функционального учета, осуществляемого доминирующим социусом, но всегда как коррелят активного непризнания их хаосматического измерения. Социус порождает (особенно, посредством масс-медиа) воображаемую вечность, которая окружает ключевое измерение хаосматической завершенности: фактичность наличного бытия (l’etre-la), без качества, без прошлого, без будущего, пребывающая в абсолютиной покинутости и, тем не менее, она представляет собой виртуальный бесконечный очаг организованности. Это глубоко инфантильная вечность взрослого мира, которую нужно противопоставить гиперпрозрачности ребенка, размышляющего в одиночестве о космосе, или становлению-ребенком в поэзии, музыке, мистическом опыте. Но вместо того, чтобы вновь придать импульс организациям инаковости (complexions d’alterite) и отбросить процесс семиотизации (semiotisation), иногда хаосмос застывает, взрывается в бездне тоскливого ужаса, депрессии, умственного расстройства; в таком случае, разумеется, вопрос ставится о воссоздании экзистенциальных территорий, «прививании трансфера», опосредующих звеньев в диалоге, изобретении вспомогательных и институциональных прагматик(7) любых типов. Следовательно, в психозе нет героизма, но напротив, безжалостная индексация хаосматического тела, постоянно накаленного (a l’incandescence), чьи истерзанные отбросы сегодня запакованы химиотерапией, и которое с тех пор больше не произрастает, подобно жутким цветам, в традиционном доме для умалишенных. Первичная распыленность бреда или грандиозные нарративные конструкции паранойи — способы исцеления, ненадежные из-за вторжения абсолютного(8), — не могут быть отнесены к тому же плану, что и полностью социализированные системы защиты — игры, спортивные состязания, мании, внушенные медиа, расистские фобии… Однако их смесь — хлеб насущный институциональной психотерапии и шизоаналитической практики.
Это, стало быть, равным образом в глубине груды хлама банальностей, предрассудков, стереотипов, сводок из нелепых фактов и любой свободной повседневной ассоциации, следует высвобождать, ныне и присно, эти точки Z или Zen хаосмоса. Они уловимы только в искажениях, оплошностях, симптомах, апориях, реализациях подавленных желаний, в соматических сценах, семейной театральности или институциональных механизмах. Важно, повторяю, то, что хаосмос не является свойством индивидуированной психики (la psyche individuee). С ним сталкиваются в совместной жизнедеятельности, экономических отношениях, машинном производстве (например, в области информатики) и даже в лоне бестелесных универсумов искусства и религии. Каждый раз хаосмос призывает к реконструкции действующей нарративности, то есть функционирующей за пределами информации и коммуникации, подобно экзистенциальной кристаллизации онтологического гетерогенеза. Производство новой реальной-иной-виртуальной организации вытекает всегда из смыслового разрыва (rupture de sens), короткого замыкания значений, дополнительной правки (утверждающей себя за счет собственной настойчивости) и активирования частичных не-идентифицируемых (ускользающих от идентификации) очагов инаковости. Таким образом, оно обрекает терапевта или оператора умственного здоровья на неизбежное этическое косоглазие. С одной стороны, он работает, как придется, в регистре гетерогенеза, чтобы перестроить экзистенциальные территории, выковать семиотические компоненты перехода между блоками имманенции, находящимися на пути к окаменению и тд. С другой стороны, он может претендовать на патический доступ к хаосмосу — в лоне психоза и социального института — только в той мере, в какой он, тем или иным способом, воссоздает себя, вновь себя изобретает как тело без органов(9), восприимчивое к не-дискурсивным интенсивностям. Его возможности захватить дополнительные коэффициенты гетерогенетической свободы зависят от его собственного погружения в гомогенетическую имманентность, так же как и от его доступа к изменяющимся универсумам референции и его вход в возобновляемые регистры инаковости.
Нозографические, психиатрические и психоаналитические картографии неизбежно отклоняются от хаосматической текстуры психотического переноса. Они учреждают языки, процессы моделирования, и в их числе те — языки бреда, романа, телесериала — которые не могли бы претендовать ни на какое эпистемологическое превосходство. Не больше, но и не меньше! То, что есть, быть может, этого уже более чем достаточно, поскольку в этих способах моделирования воплощаются роли, точки зрения, типы покорного поведения и даже — почему нет? — освободительные процессы. Кто говорит истину? Это больше не вопрос. Но как и при каких условиях могла бы наиболее полно проявиться прагматика бестелесных событий, которая восстановила бы мир, заново учредила изменяющуюся организованность? Способы моделирования идиосинкразии, примененные в дуальном анализе, самоанализе, групповой психотерапии, всегда вынуждены что-то заимствовать у специализированных языков. Наша проблематика хаосмоса и шизоаналитического выхода из заточения означающего стремится — вместо этих заимствований — к необходимой не-значащей деконструкции их дискурсивности и к постановке в прагматическую перспективу их онтологического воздействия.
Комментарии переводчика:
(1) Строго говоря, согласно грамматической структуре предложения, на рассмотрение предлагается именно «современность», а не «фантазм», однако в таком случае смысл фразы лично от меня ускользает. Поэтому волевым решением буду считать, что "remise" – это опечатка, и на самом деле там фигурирует причастие мужского рода – «remis».
(2) Если не ошибаюсь, психоаналитическая традиция соотносит с процессом формирования психоза неспособность субъекта произвести вытеснение символической кастрации и, соответственно, создать эдипову структуру (невроз как единственная альтернатива психозу).
(3) Надеюсь, перевел термин правильно. Хотя, мягко говоря, не уверен.
(4) Согласно избранному им принципу методического сомнения, Декарт полагает, что все органы чувств могут нас обманывать и мы находимся во власти злого гения, в мире бесконечных химер, навсегда отрезанные от истинного бытия. Эта операция требуется для того, чтобы наделить мышление высшим онтологическим статусом как абсолютный источник достоверности (знаменитая сентенция «cogito ergo sum»). А уже впоследствии из абсолютной достоверности мышления выводится бытие мира с атрибутами времени и пространства для протяженных вещей («res extensa»). Судя по всему, Гваттари имеет ввиду именно этот ход рассуждений.
(5) Не нашел в инете вообще ни одной ссылки на это слово. По некоторым морфологическим признакам и исходя из данного контекста на свой страх и риск полагаю, что имеется ввиду «склонность».
(6) Не уверен, что перевел правильно. Но других более-менее приемлемых вариантов пока в голову не приходит.
(7) Здесь и ниже термины «прагматика» и «прагматический» употребляются не в своем обыденном значении «практической целесообразности», а как «раздел семиотики, изучающий соотношение знаков и их пользователей в конкретной речевой ситуации».
(8) Непонятная для меня фраза – к чему, собственно, относится «абсолют» или «абсолютное»?! Перевожу как есть в оригинале.
(9) Снова похоже на опечатку. «Сorps sans organe», «тело без органа» на вряд ли может считаться более-менее ясным концептом, особенно, при наличии такого устойчивого для шизоанализа понятия как «тело без органов».
