ГЛАВНАЯ




Frater Augustus Ardens

*ДОЖИВАЯ СЕДЬМОЕ ЛЕТО*

(хлебокрадско-византистский этюд)

"И сухой чёрный свод в отсутствии лампад..."
Андреаc Часовски

- Спишь ли? - Сплю; а ты? - Молчи!
- Что там видно с каланчи?
- Византийская парча
Ниспадает со плеча.
Михаил КУЗМИН

Вот она, переспелая радость нагрянувшего, словно тать в ночи, Седьмого Лета с невиданной сушью вод, небес и тверди! Радость просыпавшегося зерна, которому стало тесно в высохшем колосе. Радость близкая, допьяна напоенная дымной гарью несущихся на Восток, в пределы ещё не найденного Царства, скоростных столичных экспрессов.

А когда- же они, вминая в искрошенный гравий рельсы, скроются вдали, за опустившимся занавесом сиреневого тумана, останется только тишина - азиатская, с безразмерными телесами дуры-бабищи с кыргизским разрезом глаз, что неуклюже выбирается из хибары помочиться в звенящий гнусом час ночной. Громыхнёт ли она, сибирская темень, прицельным выстрелом мужицкого обреза из ельничка за насыпью или озарится звёздным светом Ночи Аль-Кадра, когда Пророку Мухаммаду был явлен сразу весь Коран? Или других Пророков ожидать и требовать от них исполнения ещё возможных чудес?

Отгремели своё экспрессы. И других, как будто, не предвидится - Столице нет дела до твоего ожидания, верного присяге и долгу. Да и существует ли она, Столица-то, или это только восторженная такая сказочка, подлежащая исполнению? И имеют ли хоть какой-то смысл приходящие из неё рекомендации, приказы и нравоучения?

А сегодня, проводив последний, замыкающий восточное направление, экспресс, тебе вдруг сделалось жутко от того, что теперь никто больше не потревожит твой Богом забытый полустанок в бескрайней солончаковой пустоши, сплошь исчерченной магистралями. Скучно. Шатко. Слабеют мышцы. Седеют виски. Множатся болезни. А депеш и весточек всё нет и нет. Заросли высокой травой дороги, размокли и сгнили шпалы. Столица же отвечает лишь привычными радиопомехами в динамике передатчика и не отзывается на настойчивую морзянку. Никто не вернулся ни с Запада, ни с Востока. Всё так же безлюдны дороги, как и неизменны признаки горизонтов.

Нашёл ли ты хоть что-нибудь на Востоке, решив сбежать из почти рассыпавшейся сторожки? Видел ли прокопчённые до черноты рыбины экспрессов, с высосанным нутром и обглоданным остовом, рыбины, погребённые в кюветах, оврагах и на дне ущелий? Что тебе поведали их пассажиры, коих бросили здесь, прежде пообещав повысить до статуса триумфаторов и вестников Царства? Нет, ничего ты не нашёл и не ответил им, а только повернул на Запад, к Столице, дабы отчитаться там об увиденном.

Но что испытал ты, когда узрел пустоту - и ничего более! - на месте Столицы? И никто так и не сумел тебе толком объяснить, почему это так, а не иначе, по-писаному. Новоприбывшие, смирные, хотя и любящие крепко выпить, селяне не помнили, что здесь было раньше. Одни утверждали, что болото, куда бабы и девки обычно ходили за клюквой, а кто-то клялся и божился, быстро-быстро крестясь на образа, что скит отшельника-старца. Частых гостей тот не жаловал, но всегда помогал, когда его просили помочь ходоки из окрестных деревушек. Старик угощал их гречишным мёдом, орехами и берёзовым соком из берестяного ковшика. И совершалось Чудо. Последнее в канун Седьмого Лета, когда чудес больше не будет. А ещё показывали могилку старца - почитаемую и ухоженную, с веночком из лесных цветов на простеньком деревянном кресте.

Никто из встреченных не знал и не мог себе представить, как выглядят экспрессы. И уж тем более сказать, уходили ли они на Восток, на поиски Царства. А если и уходили - то откуда, если никто их не видел? Да и были ли они на самом деле, те экспрессы, сгинувшие в самом начале пути?

Царство сменяет Царство. Первое, за ним Второе и, далее, Третье. Так вот и странствует Оно. Незримо и величаво. Ищут Его, а когда находят - обретают и владеют, но потом - так уж, видимо, суждено свыше - теряют. И снова ищут. И не находят. Но обычно делают вид, что нашли. А между тем посылают на поиски Царства смельчаков - скажем, на Восток, по оставшимся ещё от предшественников магистралям, грандиозно тянущимся от Океана к Океану. Авось те отыщут Его, весточку доставят, да ещё и регалии привезут очередному владельцу.

Царство сменяет Царство. И как не скрепляй застарелую, постоянно подновляемую, оболочку - всё равно отпадёт и шелухой зашуршит. Налетит горячий суховей и унесёт шелуху ту неведомо куда, где из неё, скорее всего, кто-то будет лепить нечто знакомое. И кто-то другой, наверняка, купится и, будучи очарован, восславит.

Когда-то пламеннокрылый пастушок-серафим с озорным ликом Сергуна Есенина сравнил неугомонного батьку Махно с жеребёнком, скачущим вслед за мчащимся паровозом. Бежит он, тоненько ржёт - подожди, подожди, дай нагнать. Всё - отстал, заплакал от обиды. Ушёл паровоз, скрылся за поворотом, загудел, задымил. А уставший и расстроенный жеребёнок побрёл себе домой, на полустанок...

...Твой Богом забытый полустанок в солончаковых пустошах, добела раскалённых летом и промороженных зимой. Ты досыта накормишь его хлебом, посыпанном крупной солью, и напоишь колодезной водой. Он благодарно заржёт в ответ и уткнётся смешной мордочкой в твои ладони. Когда жеребёнок вырастет и станет сильным вольным конём, ты отправишься вместе с ним на поиски Царства - ведь искать его всё равно некому. И, не найдя, снова окажешься дома, у покосившейся родимой сторожки. Где- ты, где- ты, странствующее, покинувшее нас, Царство? Седы виски. Слабы мышцы. Никто не придёт ни с Запада, ни с Востока. Некого ожидать. Седьмое Лето на исходе, а осень будет коротка и жестока.

И где-то здесь, на этом Богом забытом полустанке, на пересечении никуда не ведущих магистралей, обретается Царство.

Царство Восьмого Лета Божьих Чудес.

"Дети! Последнее время..." (1 Ин. 2,8)



Рейтинг@Mail.ru