Kathy Acker

(деконструкция некоторых произведений Kathy Acker)

ПРЕДИСЛОВИЕ

«… женщин как таковых вообще не существует, — заявляет герой пьесы А. Файко «Евграф, искатель приключений»

Я ЕЩЕ НЕ РОДИЛАСЬ…

“Я еще не родилась…” – эта фраза часто проскальзывает в произведениях Акер. Она пишет о своем ”не- существовании”, отталкивается от него. Как может «О» родить «О»? Бублик! Дырка! Пизда! Как не выворачивайся, все равно сама себя не родишь. Из дыры выползают измазанные мальчишки, чтоб поселиться в городском саду и пираты. Из дыры появляются вещи и мужчины. Дыра, находясь в мире существования, одновременно располагается и по другую его сторону. Там, где существовать не-возможно. Однако, если что-то можно помыслить, то оно всенепременно должно существовать. Пираты и мальчишки все время грезят о дыре. Также «по всеобщему мнению, пока что-то является частью рассказа, оно существует». Дыра, повествуя о себе, таким образом, проявляется в мире любопытных мальчишек и настырных пиратов.

«Все мы, девчонки, давно мертвы…» (Киска… с.100)

Мальчикам не стоит забывать, что любой контакт с дырой — это акт некрофилии. Следовательно, мальчики делятся на импотентов и некрофилов. Любое их совокупление (даже друг с другом) имеет в своей природе влечение к темноте. В глубокой дыре — темнота становится невыносимой, но именно это и привлекает. Мальчишеские анусы — пародия на глубокие дыры, на те дыры, что могут рожать. Немногие в совокуплениях теряют разум. «Смерть разума – это не чернота, это просто другой вид света». (Киска.. c.160)

Здесь невозможно исчезнуть. Благодаря тому, что являешься частью какого-нибудь безобразно-пошлого повествования. Обязательно, что в тебя засунут если не игрушку (детишки), то упругий фаллос (пыхтящий мужчина). Один интеллектуал всунул кубик-Рубика, наверное, думая о каком-то особом эксперименте. То, что не-существует обязано появиться, но у нее нет возможности исчезнуть. «И она поняла, что не сможет вернуться на вечеринку» (Киска… с.160). «…ей нужен был кто-то, кто помог бы ей вернуться домой, — в то место, которого больше нет». (Киска… с.162)

Это временное вдруг оказывается вечным. Зомби-дыра, которой отказано в смерти. Вспомним эпитафии на всех надгробных памятниках, все они — о бублике, которому не суждено исчезнуть. И все эти поэты, истекающие слезами воспоминаний, и все эти туристы, облизывающие саркофаги, и все эти мальчишки, что вырезают имена на партах… имена дыр. «Я живу временно…» (Киска… с.153). «Я не потерялась и не нашлась…» (Киска… c.157)

Потому все путешествия — это поиск дыры, и все путешествия, если на борту женщина, — заканчиваются крушением, ибо невозможно дыре родить дыру и невозможно дыре вернуться в дыру. «… По своим очертаниям остров, куда мы плывем, похож на тело мертвой женщины». (Киска… с.165)

Дыра-воровка. Сворует и припрячет. Она может проживать жизни вещей и мальчиков. Но дыра проживает искренне, потому, можно сказать, что это ЕЕ детство и ЕЕ жизнь. «Кого-то стошнило на ошметки паруса. В память о детстве. Обо всех детствах». (Киска… с.195). «…я безумно скучала по детству, по всему тому, что у меня не было никогда». (Киска… с.198)

Дыра-пизда-бублик-воровка. Переживает эмоции мальчиков и пиратов. Одновременно боится-не боится морской бездны. Сама есть бездна. И стоит на палубе завороженная. Бездна, отражающая бездну. Одновременно и страх перед глубиной и нежность к пучине, одновременно страшится себя и жАлЕет… или жЕлАет…

ЧАСТЬ 1.

СТРАХИ

Кант считал страх неотъемлемой составляющей возвышенного переживания…

Страх рождается вместе с рождением пиратки. Страх преследует ее, живет с ней, делится пирожными, прячется в сваленной бороде Санты. Рождество, любое Рождество — это праздник мужчин, забывших о детстве и играющих в чуждый им детский страх. Рождение Спасителя, отрицающего дыру, — всякая дыра для него грязна. Взрослые пугают, что не возьмут на праздник. Они знают природу ужаса и умело манипулируют детскими желаниями. «На Рождество весь мир отторгает ребенка, мальчика или девочку, мразь от рождения». («Большие надежды». стр. 6.) «Этот УЖАС – божественный, потому что он настоящий, и мне можно в НЕГО погрузиться». («Большие надежды». стр.7.) «Все вокруг — чудовище». («Большие надежды». стр.14.) «Я – замученная кошка. От всего убегаю». («Большие надежды». стр.19.) «Мне страшно. Мне очень страшно». («Большие надежды». стр.19)

Дыра от рождения боится всего. Боится мальчишек. Мальчишки не боятся друг друга. Разглядывают свои палочки, раскладывают разноцветные пробки, состязаются. Мальчишки хотят быть похожими на отцов. Дыра боится стать матерью, стать как своя мать, как мать самой себя, — ведь тогда дыра поглотит дыру, а так не должно быть. «… она проснулась в холодном поту. Ей приснился кошмар. И этот последний кошмар был гораздо страшнее. Она убила собственную дочь». («Киска…» стр.69)

Мать. «Моя мать – медуза. Отвратительнее ее ничего нет на свете. Больше всего я боюсь, что и во мне есть что-то от этой медузы». («Большие надежды». стр.24) Медуза — это отсутствие зубов, когтей, бедренной кости, то есть всего того, чем можно защищаться. Зубатая вагина — девка с гонором. Но… «Я всего лишь старуха, у которой выпадают зубы». («Большие надежды». стр.27). Змей, брошенный мальчишкой куда-то внутрь, боится только зубастой дыры. Впрочем, есть еще яды. Яд выдумали пираты, чтобы помочь маленьким девочкам в их нескончаемых обидах, принимаемых от мира больших людей с палками. «Смертельный яд Фу Манчу проникает сквозь член, окрашивает его верхнюю половину в лиловый цвет, а нижнюю – в ярко – красный, человек слепнет и не видит, что с ним происходит и, в конце концов, умирает». («Большие надежды». стр.26) От матери нет яда и нет спасения. Преступление уже совершено, и орудие преступление — ее влагалище — чмокнуло и затаилось для следующего преступления. «… быть женщиной… это значит… быть потенциальной убийцей». («Киска…» стр. 69) И дело здесь не только а абортах, но в рождении смертного. Любой ребенок — это факт смерти, отодвинутый во времени. Ни одна женщина еще не родила звезду. Остаться один на один с матерью — быть в компании убийцы. Но «остаться одной в этом мире – для меня означало остаться один на один с моей матерью…» («Киска…» стр. 85)

Отец. «Каждый мужчина, с которым я трахалась – мой отец». («Киска…» стр.15) » …что- то в нем есть такое…что меня жутко пугает…» («Большие надежды». стр. 32) И каждый мальчик — как отец, и у любого мальчишки есть палка, с которой он отправляется на войну. Необходимость проделывать дыры в других мужчинах — основа войны. «Скоро начнется война… весь привычный мир погибнет» («Большие надежды». стр.34). «…к ужасу не подготовишься» («Большие надежды». стр. 34) Каприз мальчишек, тыкающих палками в забор, пробивающих во льду лунки, ковыряющих в дохлятине. Целый человек для них неинтересен. Из молодых тополей получаются отличные копья, а из камыша — стрелы. Тренироваться на лягушках. Охотники протыкают земноводных своими неокрепшими (пока) стрелами. Лягушки умирают. Умирает и та, которая путешественница, и та, что могла стать принцессой. Неудавшиеся лягушки — принцессы умирают с застывшим недоумением на пупырчатых мордочках. Поцелуй принца обернулся пустотелой камышиной, проткнувшей ненавистное тело. А Орфей не обернулся. Теперь от него никуда не деться. «О увидела, что старший из мужчин целится в нее сразу из трех автоматов». («Киска…» стр.11) Все эти папочки, читающие дочерям сказки на ночь… Они не верят написанному, а потому врут дважды.. врут! Врут! Всегда врут! «И отцу стало страшно, потому что он поверил поэту». («Киска…» стр. 120) Отцы не верят поэтам, но больше не верят пиратам. Пираты крадут маленьких девочек, а отцы остаются одни… растерянные… глупо с книжкой в пустой комнате. Кому им врать? «Поэзия была самым пугающим из всего – а значит и самым интересным». («Большие надежды». стр. 60)

Одну дыру-воровку-прошмандовку выкрали слишком рано… «я поэтому и обламываюсь всю жизнь, что росла без отца. Потому что я просто боюсь сближаться с людьми». («Киска…» стр. 70) Отец не успел наврать с три короба, а она недополучила несколько пощечин. Отец приходит во сне, ворует сны. Своим присутствием во сне лишает сна. «Мой настоящий отец отнимает сны». («Киска…» стр. 88) Недостающие пощечины будут получены от поэта, пирата или художника. Лучше бы, конечно, от пирата. «Красная рука художника, но не от краски, а от того, что он ударил любовницу по лицу, подавляя свой страх». («Большие надежды». стр. 97) Поэты и художники — просто неудавшиеся отцы. И вдарить как следуют не умеют, не то, чтоб проткнуть. Вдарят и бегут сочинять сонеты. Пираты… те раздают пощечины налево и направо. Как живут, как бочками пьют ром, как распутывают сети. Поэты и художники — сами боятся, но бояться должна дыра. Маленькая прошмандовка-воровка-пиратка должна бояться. «У страха – женская природа: для женщины страх – это суть гетеросексуального секса». («Большие надежды». стр. 98)

Когда дыре страшно, она забирается под одеяло с головой. «Было темно и тьма была невыносимой… я расплакалась…»(«Большие надежды». стр. 33) Так делают даже мальчишки. Мальчики-панки тоже. И под одеялом не видно слез. Не важно, что не видно Никому. Панки, у которых днем так вызывающе торчат члены, перед сном заползают под одеяло. По двое. Секретничают и трогают друг друга. Одеяло скрывает сперму, пот и слезы. От страха быть увиденным, от темноты, от чужих. Не знаю — плачут ли пираты. «А просто боюсь и дальше страха не вижу…» («Большие надежды». стр. 33) Под одеялом дыра сжимает кулачки.

Дыра. Может быть красивой. «Глядя на себя в зеркало, … я поняла, что я очень красивая…» («Киска…» стр. 71) Дыра отразилась в зеркале. Немногим удается отразить себя. Гораздо проще отражать других и отражаться в других. Для таких «стадия зеркала» — заключено в кавычки и описано Лаканом. Чем можно украсить дыру, если могильный холм всегда украшают цветами? Все цветы разобраны для возвышенностей, а что остается для впадин, оврагов и дыр? Чертополох, кусты крыжовника… но «… я хочу себе все розы мира, все разом, но вечно мне что-то мешает…. Какой- то зверь. Он всегда возвращается: звериный коготь». («Киска…» стр. 34) Три З: Закон, Запрет, Зверь. И человек это и Закон, и Запрет, и Зверь. «По какой-то неведомой ей причине О всегда боялась людей». («Киска…» стр. 11) Эта причина — человек. Для освобождения требовался побег. Из мира живых в мир мертвых. Дыра идет к мертвой матери — гадалке. Идет к дыре, шлюхе, идет к атрофированной пизде. «Гадалка сказала, что я стану свободной, когда совершу путешествие в страну мертвых». («Киска…» стр. 15) Мужчины боятся смерти, потому что смерть — еще одна дыра, последняя. Путешествие в мир мертвых — такое могла посоветовать только колдунья, или шлюха… «Старуха- ведьма выкладывала перед О всякие жуткие штуки, которые очень ее пугали. … Этот обряд был страшнее во сто крат, но если она, все же, решится и выдержит до конца, ей разрешат войти в другой мир». («Киска…» стр. 44) «…цель обряда, который ей предстоит пройти: напугать ее до потери рассудка». («Киска…» стр. 45) У страха — женская природа, но Страх — это мужчина. И потому, «когда из темноты вышел мужчина. Мне стало страшно – или просто я знала, что должна испугаться. И особенно, что меня изнасилуют». («Киска…» стр. 113)

Когда убегаешь, то бежишь по чужой территории, где бы ты ни находился. Все в тебе выдает партизана. Об это могли догадываться мальчики-панки, те выходили на улицу, зная, что совершают вылазку на вражескую территорию. «… все улицы были коричневые…» («Киска…» стр. 71) Все, что не дыра — враг, впрочем, любая дыра, каждая встречная дыра — враг. Есть еще и мать и медуза и другие матери — будущие или бывшие, и те, которых уже нет в живых, но от них не скроешься. Дыра не знает смерти и не задумывается о своей конечности.»Я знала, что это страх, потому что раньше меня совершенно не волновало, живая я или мертвая». («Киска…» стр. 219) Дыра = Дура. Если дыру волнует смерть, следовательно, она еще и дура. Пизда дурнявая, дурашится со своей пиздой, сама себе дурочка, дурная голова пизде покоя не дает. Уличная девка, потаскушка, дура. Улица…»Улица была как тоннель… небо над этой улицей было извечно серым, лишенным света уже навсегда». («Киска…» стр. 71)

«Мне больше не было места в этом магазине…» («Киска…» стр. 81) Не только в магазине. Не было места на улице и дома и вообще не было такого места, где можно было удобно разместиться и смотреть на аквариумных рыбок в абсолютном покое и тепле. Напротив, она была для всех них желанным местом, место для размещения ядерных боеголовок, да и просто головок членов — вялых и раскаленных. Но ей не было места нигде… Сама себе напоминала магазин подержанных желаний, антикварную лавку… «Антикварные лавки – кладбища мертвых вещей». («Киска…» стр. 70)

«Только в публичном доме О первый раз в жизни ощутила себя в безопасности, потому что там не было людей». («Киска…» стр. 17) Далеко на всякая безопасность подразумевает еще и комфорт. Бомбоубежища лишены аквариумов и порножурналов. Мужчина в одежде дорожного рабочего выходит из-за аквариума. «Оранжевая рыба обкусала ему все губы…» («Киска…» стр. 44) «…образ мужчины, рожденный из столкновения двух страхов, внутреннего и внешнего, — собирался разбить стекло». («Киска…» стр. 83) Убежище должно быть для одного. Чтоб точно оно было «убежищем», иначе — скопище рисков, почище чем еще под бомбами наверху. В идеале, мир тоже должен быть для одного, и мне кажется, что в раю ходит только единственный кто-то, лишенный не только себе подобных, но и собственных фантазмов. «У меня внутри словно все оборвалось, сердце бешено заколотилось в груди, потому, что мне показалось, что я что-то слышу. В этом мире, где я одна». («Киска…» стр. 218)

«…больше всего на свете я боюсь остаться одна…» («Киска…» стр. 85) Испугаться собственного убежища, безопасности, защищенности. Исходя из этих противоречий, наша маленькая воровка решается бежать на пиратский корабль. «То, что они со мной сделают (девочки — пираты) – это мой страх». («Киска…» стр. 237)

Хорошее убежище не только под одеялом, но и если сесть в лужу собственной мочи. «…я снова была в безопасности, как это бывает, когда вся намажешься грязью…» («Киска…» стр. 222) Так, в метро случилось при виде поезда и бегущих. Дыра намочила под собой пол и уселась… спокойно и тепло.

Дыре-пизде-воровке было хорошо в публичном доме. Среди потасканных фей, усталых потаскушек, наивных мечтательниц ей лучше спалось, а на завтрак — аппетитная запеканка и какао. Бывшая акробатка прижималась ночью к О. Она была первой, кто признался дыре в любви. Циркачка — от нее несло пиздятиной даже сквозь гашишный дым — говорила и говорила. Она превратилась в ночной шепот, она стал как ветер за окном, как струйка воды в унитазе. Весь поток слов как будто оплетал непрочной сетью. Такая попытка заклясть любимого. Отсрочить его уход. «Мне так страшно, что ты уйдешь…» («Киска…» стр. 33) И ветер за окном стих бы в мгновение, уйди прямо сейчас. Ее безостановочный шепот — несчастная попытка удержать себя и дыру вместе. Дыра засыпала, а пальчики акробатки бегали по спине, щекотали будто насекомые, но дыре иногда казалось, что это страшные насекомые. «Это были самые страшные насекомые, вроде скорпионов. О понимала, что все это как- то связано с сексом…» («Киска…» стр. 45) Ей следовало бы сбежать не в публичный дом, а к пираткам. Девочки -пиратки обучили бы ее сексу, а затем можно было бы вернуться к акробатке и к ее маленьким пальчикам. Кто знает куда добирались эти пальчики во время самых глубоких снов. Может, именно тогда ее самые глубокие сны одновременно становились и самыми страшными. Ей снились крабы. «…до того, как я пошла в школу, я любила выдергивать лапки у крабов … потом эти крабы пришли за мной в страшном сне… и я поняла, что они собирались меня убить». («Киска…» стр. 115) «…смерть – еще не самое страшное». («Большие надежды». стр. 64)

Дыра понимает ,что наступает время сказать о смерти. «Автор книги, которую вы сейчас читаете – жалкая трусливая тварь». («Большие надежды». стр. 72) Смерть была везде и нигде. Например, в тампонах. «О побоялась покупать эти тампоны, — мало ли какая в них может быть зараза…» («Киска…» стр. 47) Каких-то более четких обозначения смерти О не знала. Но догадывалась, что сама может стать смертью. «Что-то во мне. Оно считает, что его никто не любит… и мне страшно, что оно меня заберет». («Киска…» стр. 55) Ужас непредставим, как и непредставима смерть. Это годится только для переживания. Дыра поглощает дыру. Или, как говорят, «накрылась пиздой». Непредставимо, но берущийся пережить — умирает. Вот мужчина — о нем можно сказать «накрылся пиздой». Это понятно. Как дыра-пизда-воровка может «накрыться пиздой» — если только это не есть сама смерть. Настоящая.

Мальчики-панки и девочки-пиратки словно заняли не свойственные им гендерные роли, а потому, может и не знают смерти. Так и останутся на своих корабликах. Дыра наткнулась в парке («наткнулась» — фаллическое уже) на старого мужчину. Вряд ли он ее видел, но она знала, о чем он подумает, встретившись с ней взглядом. «…зная, что он собирается кончить в меня, я завизжала…» («Киска…» стр. 83) Старик — это многоуровневая симуляция смерти. Во-первых, он мужчина, то есть, может «накрыться пиздой», во-вторых — он исчерпал молодость и подошел уже к краю существования, в -третьих, он — смерть для дыры. Благодаря ему дыра может «накрыться пиздой», то есть совершить невозможное, пережить невозможное. «Я не стану жить в мире, где паранойя единственный способ познания». («Киска…» стр. 145) Подобные параноидальные мысли — и это понятно дыре — были причиной головокружений. Еще голова может кружиться от любви, что доказывает ее родство со смертью.

«Мы переходили от доктора к доктору, словно пытаясь добраться до царства ужаса». («Киска…» стр. 121) Следовало понимать, как «мы переходили от мужчины к мужчине и погружались все глубже в ужас и не могли найти выхода из этого лабиринта». В лабиринте жил мальчик-крысеныш, мальчик-панк. Может ее собственный сын. Во всяком случае, она не была против ни родить его, ни забеременеть от него. Это казалось естественным. «Он (ребенок – крысеныш – мальчик-панк) выпивает весь ее страх перед мужчинами, всю ее злость на мужчин, весь ее ужас». («Киска…» стр. 141) Дыра готова вернуться в публичный дом. Только вот…

«Теперь все девочки стали мужчинами. Они были мертвы». («Киска…» стр. 126)

Андреас Часовски


в скобках указаны страницы книг, что выпущены издательством «Kolonna»

Иллюстрация Kate Huh, Rebel Fux! #18: By Kathy Acker and Charels Dickens (detail: cover), c. 1998. Courtesy of the artist

kathy acker

андреас часовски