Есть земля крещёная, а есть — некрещёная — змеиная. Разбирается в этих тонкостях отец Алексей Ильинов. Существам иных стихий — всё одно. Разбирается, аккумулирует, собирая в разных пропорциях пыль и прах, грязь и пепел, чёрное земное молоко. Этим молоком вскормлены многие. Это молоко — речи Преподобного.
По обыкновению мы просиживаем на аллее Алана Кулия. Мой собеседник смотрит себе под ноги — носком ботинка ковыряет пыль Platonov-City (Андрей Платонов в «Че-че-о» отмечал, что это «всегдашняя(!) воронежская пыль») Мы говорим о разных странных вещах, которых нет в разуме проходящих мимо горожан перпендикулярного города. Алексей Ильинов — историк, и это не случайно. Тот же Платонов утверждал, что «пыль черноземная и пыль истории — вещи ни в чем не сравнимые».
Слово — грунт, мысль — глина, речь — песок, факт — камень… мы пробуем на прочность… разлетается пыль. Мы перемещаем ботинками пыльные горки. Пыль истории…
—————————————————————————-
Не надо рваться к небу. Надо найти русское Небо в русской Земле, в русском тумане, в русской норе, в русском теле, в русской пашне, в русском поле, в русском прахе, в русской равнине, в русской грязи. Наше небо — земное.
А. Г. Дугин
—————————————————————————-
ЗЕМНОЕ НЕБО АЛЕКСЕЯ ИЛЬИНОВА
Мы знаем все кафе, расположенные вдоль нашей аллеи, киоск, где продают булки, щедро политые майонезом, называемые ценником «Бутерброд Богатырский», мы прохаживаемся вдоль охраняемых полицейскими розовых кустов и даём всему свои названия — площадь Хаким-Бея, Красная Комната Мао Дзе Дуна, сквот Фридриха Энгельса. Больше всего нам нравятся поиски передвигающегося памятника Алану Кулию, на какое-то время мы забываем о его существовании, а после начинаем его неистово искать и, отыскав, незамедлительно отмечаем находку пряниками и бутербродами «Богатырский» и «Русский Размер», запивая пакетированным чаем на пыльных скамейках этой сумасбродной аллеи.
Много лет назад на аллее имени Кулия проживал городской святой панк-Анальгин, мы вспоминаем его и здесь же поминаем братца, неподалеку — в кафе «Гармония» — в начале 21-го века собирались ситуационисты и по своей бедности обычно заказывали макароны с сыром и ведро чая на всех. Здесь один военный пытался научиться гнусным танцам, выйдя на связь с городскими партизанами, но, воспитанный в подвалах Лубянки, в танце имел строевой шаг, который его и выдал. Здесь был явлен пятый лучик неистовой любви отца Павла, ведший свои заговоры от китайской мафии, здесь пытались получить немецкий грант анархисты, но были изгнаны из Общества Любителей Закрашивать Свастики За Небольшие Деньги, потому что отказывались учиться торговать убеждениями. Все это не существует для лавочника или прохожего, для того, кто продает по выходным здесь на мини-рынке горшки и картины. Эти повествования — часть особенной России для тех, кто настолько авантюрен, что может позволить себе пуститься в волнующие путешествия по волнам партизанского радио, что до сих пор ведёт какие-то репортажи, открываясь для новых слушателей. Многие предсказатели уже не один год натирают себя уши на этих загадочных частотах. Но и торговец горшками и вполне заурядный художник имеют шанс столкнуться на этой аллее с перпендикуляром Иной России — России Злой, Оккультной, Матерной. Здесь нужна оптика отца Алексея Ильинова.
Он — сказитель этой Иной России, это он разлил чёрное молоко повествования, вытянул из материка и погрузил всех нас в невыносимо жуткую почвенническую настойку. Мы попробовали, поперхнулись и стали героями его абсурда.
Он говорит, что лишние арбузы мы конфискуем у евразийских купцов и используем в магии, он умеет гнать из порубленных газетных вырезок, не вышедших в эфир новостей, из всего того, что запретил редактор, странный продукт, который кружит голову. Мы — как нашкодившие языковые идиоты, мытари Japanese Anarchist mandala of the Womb Realm из Ugly Death century определяем на деревянных лавках и цену гонкуровской Европы, и цену последней кровожадности того общества, которое отринуло латынь ради военных новостей на тотал спик инглиш.
Но мы всегда возвращаемся к Чевенгуру. В грязь, лопухи, мы возвращаемся к бабам, что подоткнули юбки чуть выше колен. Здесь не может быть индустриала, наци-геев и городской магии. Здесь — подозрительные дороги, которые уводят куда-то прочь от демократии, здесь поиск похотливых дьяконисс заканчивается бесконечным поиском себя. Я упрекаю Алексея, что он укоренен в земле, заболочен в топях Чевенгура, что могильные холмы и пасхальные куличи на этих холмах не дают ему вырваться на простор неба, откуда можно узреть иные страны, в которых страдают иные люди и мучаются они по -иному. Я говорю, что нужно видеть дальше себя, открывать новые горизонты и месить башмаками небесную пыль на Звездном пути.
Он поднимает глаза к небу и показывает мне родную землю и родные чевенгурские лопухи…