(к 20-летию Черного Октября)
«Иисус сказал: Тот, кто познал мир, нашел труп, и тот, кто нашел труп – мир недостоин его», — свидетельствует Евангелие от Фомы…
У Лилианы Кавани есть такой фильм «Каннибалы», снятый в 1970-м году и во многих отношениях даже более интересный, чем ее прославленные скандальные ленты «Ночной портье» или «По ту сторону добра и зла». Италия стояла на пороге фашистского переворота, наподобие того, что произошел в Греции в 1967-м или произойдет в Чили в 1973-м. В ответ на забастовки рабочих и массовые выступления левой интеллигенции с молодежью, господствующий класс и его спецслужбы готовят заговоры с целью отказа от буржуазно-демократического режима и перехода к открытой диктатуре. Вместе с эскалацией полицейского насилия запускается ультраправый террор, достигающий вершины своей жестокости в событиях на Пьяцца Фонтана в Милане и на Болонском вокзале. Размах подготовки к сценарию превентивной контрреволюции и количество вовлеченных в нее высокопоставленных лиц поразят итальянцев в 1981-м при обнародовании «списка Джелли» и разоблачении деятельности масонской ложи Propaganda Due.
Кавани в сюрреалистическом духе моделирует ситуацию после переворота, когда «действия, предпринятые полицией, оказались эффективными» и «их поддерживает широкая общественность». Об этом и хотелось бы поговорить, но сначала поясню актуальность данной темы. В Италии, как известно, в силу ряда причин новый фашистский переворот так и не произошел. Зато нечто подобное произошло у нас в России – ровно двадцать лет назад.
Итальянской зиме (люди ходят в пальто) соответствует российская осень. Столица продолжает жить активной деловой жизнью. На городских площадях и улицах валяются трупы. Много трупов. Трупы повсюду. Но их никто не замечает. У кафе и офисных зданий плотно припаркованы автомобили. Много народа в метро: традиционно уткнулись носом в книги/газеты, думают «о своем», их произошедшее не касается…Там же на перронах и внутри вагонов валяются неподвижные тела – через них равнодушно перешагивают. «Сами виноваты». Сегодня о событиях сентября-октября 1993-го мало кто вспоминает. Молодежь так вообще о них ничего не знает, даже та, что подтянулась в оппозиционную политику в последние годы. У нее другие кумиры и идеалы — сделанные в интернете…
Парадокс отечественной ситуации заключается в смысловой инверсии: те, кого журналисты называли «коммуно-фашисты», по факту боролись и умирали за демократию и исполнение ее процедур, те же, кто звался и в прессе и в народе «демократами», безжалостно расстреливали демократию и ее защитников из танков и пулеметов. Эта инверсия позволяет многое уяснить, однако понимание этого делает картину жизни в России после «черного октября 1993-го» еще более мучительной, чем фильм Кавани.
Известно, что перевороты и путчи организуются как превентивная контрреволюция: правящий класс устал мириться с демократически «играми» и оппозиционными демаршами, поэтому он запускает силовой фашистский вариант. В нашем случае конфликт заключался в борьбе между установкой на неограниченную президентскую власть (фактически переходящую в диктатуру) и демократическим устройством, при котором власть президента ограничена сильным и самостоятельным парламентом. Переворот произошел. Победила первая установка. Теперь парламент выполняет чисто декоративные функции: помните как в 1998-1999-м КПРФ, располагая самой большой думской фракцией и «красным поясом» губернаторов, неуклюже пыталась запустить импичмент, про нынешнюю ситуацию в Думе говорить вообще как-то неловко.
Однако ни режим Ельцина, ни даже более жесткий режим Путина фашистскими в классическом понимании назвать все же нельзя. Вместо родившегося в перестройку и существовавшего до октября 1993-го демократического режима мы получили режим диктабланды, то есть мягкой, ограниченной диктатуры, старательно стремящейся сохранить видимость демократических процедур (особенно в ельцинские годы). Чаще диктабланда – это «остывший» или «уставший» фашизм. Как, например, в Испании Франко 1960-1970-х. Но в нашей ситуации этот режим пришел непосредственно на смену демократическому. Последнее объясняется тем, что других способов легитимации, кроме как указаний на свою «демократичность», понимаемую как антитезу всему советскому, у власти попросту тогда не было. Консервативно-имперский дискурс в той обстановке (только-только произошедший на глазах у всех развал СССР) был невозможен. Оставалась только «демократичность» — пусть и формальная. Было бы у Ельцина и его сторонников за спиной хоть что-нибудь, кроме прославленных падений с мостов в реку и образа страдальца, борющегося с произволом «комуняк», получили бы фашизм, а так – диктабланду. Что не отменяло возможность фашизации в последующем, с выработкой иных идейных оснований для легитимации.
В фильме Кавани Антигона встречает загадочного героя Пьера Клементи. Вдвоем на глазах у всех они занимаются экстремизмом – собирают трупы, везут их за город к реке и обмывают. Журналист с телевидения называет это «похищением трупов у народа и государства», что является немыслимым преступлением. В конце концов, их арестовывают: она оказывается в тамошнем центре «Э», он – в психиатрической больнице. Душевнобольные, как утверждал Андре Бретон, это каторжники чувственности. Открытия Фуко и Лэйнга могут многое здесь объяснить. Пленников-пациентов играют актеры в духе популярного в 1960-х The Living Theatre Джулиана Бека и Джудит Малина. Они оказываются самыми восприимчивыми к идеям сопротивления. В финале фильма, уже после убийства главных героев, режиссер оставляет нам луч надежды: мы видим недавних пациентов организованно несущих трупы на своих плечах и спинах, вместе с телами они направляются в горы… До конца не совсем понятно, зачем они это делают. Не только ведь чтобы перечить власти. Должна быть какая-то более серьезная причина. Возможно, они знают способ их оживить…
Трагическое восстание Октября-93 породило последнюю волну отечественной контркультуры в виде движения «Русский прорыв» (с Егором Летовым во главе) и близких ему Александра Непомнящего и НБ-рок 90-х (например, «Банду четырех»). Больше контркультуры как движения не будет. Будут субкультуры и индустрия contemporary art в столицах. Будут «фа» и «антифа». Белые и красные шнурки. Будет Марат Гельман и его «девочки». Как и в любом достойном салоне должны быть красивые азиатки, так и у Гельмана должны быть «левые» и «протестные» художники. За двадцать лет произошла настоящая антропологическая мутация. Теперь «просто так», «за идею», без оглядки на успех, карьеру, моду и статусное потребление никто пальцем не пошевельнет – они ведь не «совки» былые… В результате имеем то, что имеем – отсутствие присутствия, деградацию по всем фронтам.
О численности погибших у Белого дома и Останкино до сих пор идут споры. Высказывалось мнение, что множество трупов было вынесено и спрятано в метро через специальные ходы. Так ли это мы не знаем. Однако когда гуляешь осенью по российским буржуазным столицам тела восставших все еще дают о себе знать. Следы кровавой драмы не скрыть многочисленным вывескам бутиков и ночных клубов. Никакое веселье консумеристской жизни не заглушит послание Антигоны: «Во имя Отца, Сына и Святого Духа, слушайте внимательно – вас кастрируют». Торжествующее равнодушие и самодовольство – это равнодушие и самодовольство кастратов, не замечающих мертвые тела, потому что «так сказано»…Весь этот новый дивный консумеристский мир – не более чем вода забвения барбело-гностиков, идеологическая завеса чего-то серьезного и ужасающего. Того, что трупы все еще лежат на улице, они не убраны и не похоронены должным образом…Картина не менее страшная, чем поезда, загруженные человеческими телами, увиденные одним из героев «Ста лет одиночества».
В «Каннибалах» символом сопротивления становится изображение рыбы, если что, у первых христиан рыба – это обозначение Иисуса. Словно мертвая выброшенная на берег рыба лежит возле моря герой Пьера Клементи в самом начале фильма. К нему подбегают дети. Непонятно как он там оказался, да и вообще жив ли он. Однако герой пробуждается. Дети бегут прочь. Их настигает пулеметная очередь – где-то в кустах засада. Далее мы попадаем в Рим…
Вместе с Пьером Клементи пойдем собирать трупы. В убеждении, что революционеры всех времен еще присоединятся к революционерам всех стран. Ибо строить настоящее – значит исправлять прошлое, которое отнюдь не завершено…