«Новая литературная карта России», раздел «Елена Костылева»: «плоть от плоти своего поколения», «рецензия- палимпсест».
Она порадовала меня песнями второго замужества, найденными в 60-ом номере «Митиного журнала» за какой-то лохматый год. Скоро (уже сегодня) она будет давать лекцию про явление Полиамории. Что-то вроде «мой птен / чик чик твои заботы». Смешно. Эротика меня вдохновляет — вечная запинка в орнаменте для мыслящих с помощью краски. (Для справки: в «пролетарских» кругах «красить» означает дефекацию; у современных видео-монтажёров — черновой отбор материала.)
Встреча пройдёт в центре искусств и музыки при библиотеке Маяковского. Я согласен: искусство — центр, музыка — вечна, а библиотека — всегда при. Как и музей. Выросший на фоне библиотеки, я хожу в музей, чтобы оставаться мужчиной. Ведь сторож — не мужчина, а так — потенциальный маньяк, как всякий старожил в своей постели, левый хиппи для отвода глаз от зеленеющей повестки дня. До Пушкинского музея в Москве — далеко, там — Клее, заставляющий нас думать, глядя на краски, как думал он. Но и рукой — водил, как контуры, так и штрихи. Краски особо не смешивал, воде доверял. Смешивал пол в себе — оттого и умер, что не любил дышать кожей. Моя же кожа дышит, когда я иду через мост в не столь далёкий Эрмитаж, там — Фрэнсис Бэкон (до 8го марта).
Однажды летом, когда я боялся засыпать, зная, что проснусь на следующий день не тем, что раньше, я впервые наткнулся на альбом с его репродукциями. В комментирующем тексте было сказано: «внутренний крик», «слизкий след улитки опыта». Тогда я ещё не умел получать удовольствия от живописи, но, понятное дело, что в состоянии, когда не с чем ложиться спать в голове — легко присвоить себе подобные слова, особенно, когда они относятся к мясным картинкам. Гомосексуалист Бэкон тоже любил присваивать — «перерабатывал» Веласкеса, фотографии, Египетское искусство. В результате сам Бэкон стал материалом для поэмы польского драматурга Тадеуша Ружевича («но я же Адам / не могу объяснить / Бэкону / Он не знает польского / я английского»), антипсихоаналитической философии Делёза и ловко пытающегося отвертеться от намеренной недосказанности американской прозы Джонатана Литтела. Последний в конце своей книги пишет, что Бэкон в одной из последних своих картин намекает своему подручному, жаждавшему стать художником и замыкавшему (полу-смертную) цепочку его любовников, что в искусстве окажется каждый, кто этого хочет, нужно только встать в очередь. Впрочем, напрямую он не был изображён — вместо него сыграл портрет какого-то автогонщика.
Это я к тому, что Бэкон был добрым парнем. Не хотел он никого обидеть. А то что плохо обращался с журналами и репродукциями — ну так понимал, что нужно противопоставлять себя архаике. Видел тело, как святое. Хотя при этом фоном, или маской, или цветами кожи или одежды, или темнотой происхождения, или, под конец, сюжетом, подчёркивал, что душа человеческая — разливается. Точнее, подчёркивал он другое, что «краска мыслит», а не он. И тогда возникает первый план (он же — последний (с)мазок; в данном случае — чёрные линии), за которым — кричащая (по-настоящему — нет) голова Папы Иннокетия X трёхмерностью из-под нарисованного куба пытается прорваться через нарисованный самим же художником барьер с вопросом: «А где твой враг? Ты тянешь ко мне штрихи вечности, ты исчислил своё время и время других, видишь бездну у меня за спиной, за моей фиолетовой мантией, но где твой враг?» Демотивирует, так сказать.
Понятное дело: демотиваторы — мамочки, сочетают образы со словами. Возлюбленная темнота, в которой ты сам. И она видима. Каждый Нарцисс сам себе враг. Но в Эрмитаже решили, что нет. Пускай рядом с Бэконом будет Веласкес, Рембрандт, египетские маски. Пускай народ, прости Господи, думает, думает, думает — соотносит. (Врагов.) Как бы. А по-настоящему, весь вопрос только в поддержании прянично-имперского имиджа, мол «от вашего стола — Бэкон, от нашего — вся предшествующая история мирового искусства, собранная нами; рифмуйте — литература прилагается». Приём, кстати, уже использовался эрмитажниками. В своё время Роберт Мэплторп демонстрировался при поддержке барочных гравюр: гомосексуализм — как долг плюрализму 80-х, изысканность — как честь настоящего художника-фотографа. Хотя в тот раз всё было сделано более-менее изыскано, так как, что фактурность мышц на фотографиях Мэплторпа, что уродливость тел в гравюрах барокко — одинаково претят мне…
Это я к тому, что навряд ли я дойду слушать лекцию Костылевой (мы — дойдём). Но зато, как она, сочинил «рецензию-палимпсест». Ну а плоть — она как всегда — поколению.
p.s.
Клее — ЛНР, Бэкон — ДНР, Мэплторп — прилежная Украина. Ну и Россия — Костылева
Тимофей Усиков